2.5. Каким образом и от кого произошел человек?

римый и блестящий мировоззренческий результат проведен¬ных исследований. Один из параграфов своей книги Тарантул назвал так: «Дарвин оказался прав!». «Существует несколько гипотез, — пишет Вячеслав Залманович, — пытающихся объ¬яснить феномен происхождения человека от обезьяноподоб¬ных предков. Одни исследователи считают, что расхождение в эволюции (дивергенция) двух ветвей — человека и шимпан¬зе — произошла за счет специфического изменения в регуля¬ции генов. Другие склонны думать, что это есть результат мута¬ций, приводящих к потере функции некоторых генов, и в этом свете называют современного человека "дегеративной обезья¬ной". Существует также мнение, что имеется особый "ген че¬ловека", т. е. ген, который миллионы лет назад претерпел не¬кую судьбоносную мутацию, благодаря чему наделил человека речью; этот ген следует искать на половых хромосомах. <...> По независимым оценкам нескольких групп генетиков размер популяции, к которой принадлежала африканская "Ева", со¬ставлял в то время около 10—30 тыс. человек. <...> Вновь полу¬ченные генетические данные весьма существенно расходятся с православной христианской версией, согласно которой это со¬бытие произошло в 5508 году до н. э. (т. е. всего около 7500 лет назад), а Адам и Ева были тогда единственными людьми на земле»1.

То есть исследования вроде бы подтвердили, что человек возник эволюционным путем 200—150 тысяч лет назад. Но каким образом и почему речь идет о точном временном рубеже? Чтобы разобраться со всем этим, предложу свою ре¬конструкцию происхождения человека2.

1 Тарантул В. 3. Цит. соч. - С. 284, 290-293.

2 См.: Розин В. М. Культурология. — М., 1998 (и др. изд.). — С. 107—115.

Дарвиновская теория предполагает, что человек — это биологический вид, однако Чарльз Дарвин считал, что одним естественным отбором происхождение человека из обезьяны нельзя объяснить; помимо естественного отбора, считал он, необходимо привлечь теорию полового отбора (что хорошо согласуется с данными современной генной теории). Дарви-новская теория опирается на сравнительно-анатомические данные (сходство облика человека и обезьяны, атавизмы), из¬менчивость человека в пределах различных человеческих рас, факты эмбриологии, наконец, палеонтологические находки переходных форм от обезьяны к человеку (австралопитек, пи¬текантроп, синантроп и т. д.). Самое уязвимое место этой тео¬рии — редукция человека к биологическому виду. Дарвинов¬ская теория объясняет многое, но не может объяснить, как формировались сознание и разум человека, без которых «гомо сапиенс», т. е. «человек разумный», не является человеком.

А. Н. Леонтьев в известной работе «Проблемы развития психики» писал следующее: «До сих пор еще широко распро¬странено представление о филогенетическом развитии челове¬ка как непрерывно идущем процессе, управляемом действием законов биологической эволюции. Описания ископаемых лю¬дей начиная с древнейших создают на первый, поверхностный взгляд достаточно убедительную картину прогрессивных мор¬фологических изменений, которые происходят вплоть до со¬временного человека и будут продолжаться дальше, может быть, даже с перспективой появления нового вида людей — не¬ких Hominum ftitugogum. Такое представление связано с убеж¬дением, что эволюция человека, подчиняющаяся биологиче¬ским законам, распространяется на все этапы его филогенети¬ческого развития, включая и этап его развития в условиях общества, оно предполагает, что и в этих условиях продолжает¬ся отбор и наследование биологических особенностей, обеспе¬чивающих дальнейшее приспособление человека к требовани¬ям общества.

Современная передовая палеоантропология, однако, ре¬шительно противостоит этому представлению об антропоге¬незе, равно как и вытекающим из него грубо биологизатор-ским выводам. <...>

Качественная грань, которая отделяет эти стадии от пред¬шествующей подготовительной стадии, состоит в том, что у питекантропов возникает изготовление орудий и примитивная совместная деятельность с помощью орудий, т. е. формируются зачаточные формы труда и общества. А это меняет самый ход развития... возникает сфера исключительного действия совер-

шенно новых, а именно социальных, общественно-историче¬ских законов»1.

Тем не менее Леонтьеву не удается убедительно показать, как возник человек. На самом деле, непонятно, зачем гоми-нидным предкам нужно было изготовлять орудия и как они могли это сделать, не обладая человеческим сознанием. Апелляция к совместному поведению человекообразных обезьян или эпизодическому использованию ими естествен¬ных орудий ничего не доказывает. «В течение долгого време¬ни, — пишет Д. Мак-Фарленд, — способность использовать орудия считали признаком, который отличает человека от других животных. Теперь, когда об использовании животны¬ми орудий мы знаем гораздо больше, этот вопрос не пред¬ставляется нам столь ясным»2. А вот еще более определен¬ный вывод советского антрополога и психолога Б. Ф. Пор-шнева: «Что из того, если какое-то животное не только "изготовляет орудия", но и "изготовляет орудия для изготов¬ления орудий"? Мы не перешагнем на самом деле никакой грани, если мысленно будем возводить все то же самое в ка¬кую угодно степень... Весь этот технический подход к проб¬леме начала человеческой истории на самом деле подразуме¬вает психологическую сторону дела»3.

С критикой Поршнева вполне можно согласиться, но и ему не удается убедительно показать, что переход к деятель¬ности и изготовлению орудий связан с зарождением речи в процессах коммуникации; формирование речи, по Поршне-ву, было обусловлено суггестивными процессами, на основе которых строились взаимоотношения между гоминидными предками человека. Возможно, для 60—70-х годов размыш¬ления А. Леонтьева и Б. Поршнева были убедительны, по¬добно тому, как сегодня для многих естественно-научно ори¬ентированных ученых убедительны идеи социобиологии или эволюционной эпистемологии.

1 Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. — М., 1972. — С. 357—359.

2 Мак-Фарленд Д. Поведение животных. — М., 1988. — С 464.

3 Поршнев 2>. Ф. О начале человеческой истории. — М., 1974. — С. 44.

В 20-е годы интересное решение проблемы происхожде-ния и природы человека наметили В. Н. Волошинов (из кру¬га М. Бахтина) и Л. С. Выготский. Эти исследователи в нача¬ле нашего века обратились к семиотике и культурологии. Идея состояла в том, что знак и культурные механизмы со¬циализации индивида опосредуют связь психики с биологи¬ческим организмом и внешними для организма ситуациями (средой, деятельностью, другими особями). Попробуем реа¬лизовать эту идею, учитывая современные представления о знаках и культуре.

Вспомним, как развивается ребенок примерно до 2—3 лет. В чем состоит его развитие? Не в том ли, что он адаптируется к коммуникации с матерью и отцом, входит в эту коммуникацию, «специализируется» в ней? Ребенок учится фиксировать свой взгляд на Другом (его руках, лице, глазах, фигуре), учится соотносить произнесенное слово (сначала ма¬теринское, затем свое) с предметами и действиями, учится дей¬ствовать согласованно (подчиняться взрослому, соединять свои усилия и действия с его усилиями и действиями). Именно в этом процессе адаптации-научения формируются значения слов и других знаков и складывается воображение ребенка, когда он может помыслить (представить) предмет, отвечающий слову и знаку. Постараемся и в филогенезе найти «некие персо¬нажи и процессы», аналогичные онтогенетическим «Комму¬никации» и «Родителям».

Перенесемся мысленно в те доисторические эпохи, когда сообщества обезьян, которых мы называем человекообраз¬ными, попали в какие-то необычайные, экстремальные для выживания условия (например, им пришлось спуститься с деревьев, искать пищу на открытых пространствах, защи¬щаться от хищных зверей, более широко, чем обычно, ис¬пользовать палки и камни). Можно предположить, что в этих условиях выживали лишь те сообщества, которые начали осуществлять «парадоксальное поведение». Чтобы пояс¬нить, что это такое, обратимся к рассказу Э. Сетон-Томпсона «Тито» о маленькой смелой самке койота.

За Тито гнались борзые. «Через минуту собаки должны были настичь ее и разорвать. Но вдруг Тито остановилась,

повернулась и пошла навстречу собакам, приветливо пома¬хивая хвостом. Борзые — особенные собаки. Они готовы до¬гнать и растерзать всякого, кто бежит от них. Но тот, кто не убегает и спокойно глядит им в глаза, сразу перестает быть для них врагом. Так случилось и теперь. Разогнавшись, бор¬зые промчались мимо Тито, но сейчас же вернулись, сму¬щенные. Борзые отказывались нападать на зверя, который вилял хвостом и не желал убегать»1.

Представим себе теперь такую ситуацию. Сообщество че¬ловекообразных обезьян столкнулось с хищниками — тигра¬ми, львами, пещерными медведями. Вожак обезьян замеча¬ет, что бежать некуда: справа и слева отвесные скалы, позади буйволы. И вот он, подобно Тито, на миг как бы «помешал¬ся»: вместо того чтобы подать сигнал (крик) тревоги и бегст¬ва, издает прямо противоположный — «все спокойно, не двигаемся». И что странно, хищники, пораженные нео¬бычным поведением стаи обезьян, ретировались, ушли в по¬исках более «нормальной» пищи.

Почему обезьяны стоят, как это возможно, ведь опас¬ность налицо? Возможно в том случае, если сигнал «спокой¬ствия» перестает быть сигналом, отсоединяется от своей родной ситуации. Кроме того, нужно, чтобы обезьяны суме¬ли реально представить ситуацию опасности как спокойное событие, иначе они все равно побегут. Получается, что они должны сойти с ума: видя одно, воображать и видеть прямо противоположное, слыша одно, не верить своим ушам. Но ведь и мы, читатели, такие же. Например, в данный мо¬мент находимся в каком-то помещении, но реально прожи¬ваем совершенно другие события: путешествуем во времени, размышляем о происхождении человека и т. п. Разберем эту ситуацию парадоксального поведения.

В нормальном, обычном поведении сигналы являются частью (элементом) события. Сигнал тревоги вовсе не озна¬чает саму тревогу, это именно первая часть сложного поведе-ния (события) животного. В парадоксальном же поведении в 1 Сетон-Томсон 5. Рассказы о животных. — М., 1983. — С 271.

психике обезьян происходит сшибка двух событий: с одной стороны, они видят реальную опасность, с другой — вынуж¬дены следовать сигналу вожака, сообщающему, что опасно¬сти нет. В подобных парадоксальных ситуациях, которые были в те времена массовыми, обычными, животное должно как бы «выйти из себя», представить привычное событие в форме другого, часто — противоположного.

В результате сигнал перестает восприниматься как часть события, он соотносится теперь с новым поведением (ситуа¬цией, предметом), сохраняя, однако, связь со старыми. Дистанция, напряженность между этими тремя элементами (сигналом, новой ситуацией и старыми ситуациями), в кон¬це концов, разрешается так, что появляется знак.

По механизму процесс формирования знака можно пред¬ставить так. Должна возникнуть связь знаковой формы с определенным предметом (ситуацией), в данном случае сиг¬нал «спокойно» вступает в связь с ситуаций опасности. Необходимость (и эффективность) такой связи выясняется задним числом. Важно, что эта связь — не органическая (природная), а, так сказать, «социальная»: она обусловлена коммуникацией и волей субъектов (властью вожака). В пси¬хологическом плане необходимое условие формирования связи между знаковой формой и предметом — активность субъекта, направленная на переопределение ситуации (так ситуацию опасности нужно было понять как спокойное, бе¬зопасное событие).

Сигнал теперь — не сигнал, а знак новой ситуации, он обозначает, выражает некоторое событие. И контексту знака другой — не часть события, а коммуникация. Теперь члены сообщества напряженно следят, какой сигнал-знак издаст вожак, а вожак всякую новую парадоксальную ситуацию означает как некоторое событие. Начиная с этого периода сигнал-знак влечет за собой представление определенной ситуации, в которой назревает новое поведение. В коммуни¬кации действительность удваивается: один раз она сообща¬ется вожаком, издающим сигнал-знак, другой раз реализует¬ся в конкретном означенном поведении.

Как же обезьяны сумели так удачно сойти с ума? Главным образом потому, что над ними довлела власть вожака, а также потому, что они соединили сигнал спокойствия с новой си¬туацией, т. е. начали обозначать эту ситуацию, и, наконец, потому, что им удалось ситуацию опасности представить как спокойное событие. То есть в ситуации парадоксального по¬ведения на основе сигнала формируется знак. В отличие от сигнала, знак не является пусковой частью ситуации, а именно обозначает ее. В отличие от сигнала, осмысленного в пространстве биологического поведения, знак начинает су¬ществовать в пространстве коммуникации, которая задается напряженным отношением между вожаком и остальными членами стаи.

Коммуникация конституируется не реальной ситуацией, в которой находится животное, а криком-знаком вожака, его властным воздействием, а также активностью, деятель¬ностью членов коллектива, сумевших связать знак с опреде¬ленной ситуацией за счет ее перепредставления. Одновре¬менно вместе с формированием знака складываются первые социальные отношения и то, что можно назвать зародыша¬ми человеческой психики. Действительно, поведение обезь¬ян, ориентирующихся на знаки и знаковую коммуника¬цию, — это фактически первые социальные отношения, а деятельность по перепредставлению на основе знаков одних ситуаций в другие — первые акты человеческой психики. На их основе рождается в дальнейшем воображение.

Интересно, что коллективные, совместные действия с ес¬тественными орудиями (камни, палки, кости животных и т. д.) также являются парадоксальным поведением. Пред¬ставим себе следующую вполне правдоподобную ситуацию, относящуюся к тому же времени. Стая человекообразных обезьян разбивает камнями какие-то плоды. Неожиданно из-за кустов выскакивает тигр. Хотя вожак успевает издать какой-то сигнал, обезьяны в панике. Их действия бессмыс¬ленны, видны мелькающие лапы с камнями, но именно поэ¬тому в голову тигра случайно попадают несколько камней. От боли и неожиданности тигр пугается и исчезает. Позднее в подобной же ситуации по сигналу вожака обезьяны уже до¬вольно дружно кидают в хищников камни и палки. Эффект подобных действий для членов «сообщества» был неожидан¬ным и странным: вместо одного события получалось другое: удавалось добыть пищу, прогнать хищников, изменить в благоприятную сторону угрожающую ситуацию. Можно предположить, что сигналы, запускавшие подобные совме¬стные действия, тоже становились знаками, однако не толь¬ко нового поведения, но и связанных с ним орудий-предме¬тов.

Именно так, вероятно, и формируются коммуникация, знаки естественного языка (слова), воображение и память, помогающие создавать знаки и означать с их помощью раз¬личные ситуации и предметы. Чем чаще первобытные особи прибегали к парадоксальному поведению, тем больше сиг¬налов превращалось в знаки и тем эффективнее становилось их поведение. В конце концов, процесс логически приходит к своему завершению: парадоксальное поведение становит¬ся основным (так сказать, нормальным), полностью вытес¬няя старые формы сигнального поведения. Ситуации, дейст¬вия или предметы, почему-либо не получающие означения, не существуют теперь для сообщества вообще. Система зна¬кового поведения все время усложняется: формирование знаков и употребление их порождает необходимость в следу¬ющих знаках, эти — в других и т. д.

А что происходит с обезьянами, вставшими на путь пара¬доксального и знакового поведения? Они вынуждены адап¬тироваться к новым условиям, меняться. Выживают лишь те особи, которые начинают ориентироваться не на сигналы и события, а на знаки, те особи, для которых «временное поме¬шательство» на знаковой почве (т. е. воображение и пред¬ставление) становятся нормой жизни, те, которые научаются работать со знаками (создавать их, понимать и т. д.). Именно

^хаптация к новым условиям резко меняет естественные процессы развития обезьян как биологического вида. Формируются новые типы движений конечностей, новые типы ощущений, новые действия и операции в психике. При этом можно предположить, что биологическая эволю¬ция и становление вида Homo sapiens должны были идти как и у всех обитателей нашей планеты, т. е. под влиянием обыч¬ных факторов микроэволюции: естественного отбора, мута¬ций генов, их комбинации и т. п.

Ряд исследователей предполагают, что в доисторический период, когда складывался человек, мутационный процесс мог быть ускорен повышенным радиационным фоном или какими-либо другими причинами. Впрочем, по современ¬ным данным примерно каждый десятый индивидуум и так является носителем новой спонтанной мутации. Что же ка¬сается сдвигов в изменчивости поведения и условий естест¬венного отбора, то изменчивость была обусловлена перехо¬дом к знаковому поведению, а отбор — сложными условия¬ми жизни существ переходной формы и тем же переходом к знаковому поведению. Итак, формирование в связи со знаковым поведением новых телесных единиц влекло за со¬бой и соответствующую биологическую трансформацию. Последняя преобразовывала буквально все стороны жизне¬деятельности организма, начиная от моторных действий и представлений, кончая половым поведением. Судя по всему, вожак, используя свою новую роль как организатора знако¬вого поведения, навязывал особям женского пола половое общение не только в нормальном для такого общения биоло¬гическом периоде (течки), но и за его границами. Привык¬шие действовать в реальной ситуации как в воображаемой, особи женского пола идут на подобное нарушение, так ска¬зать, в силу «системных соображений». Возникшая при этом биологическая патология поведения закрепляется на мута-ционнной генетической основе (т. е. становится нормой), поскольку поддерживает общую тенденцию изменений ор¬ганизма в сторону семиотического поведения.

Таким образом, необходимость адаптироваться к комму¬никации, работать со знаками и орудиями, действовать со¬вместно трансформирует биологическую субстанцию обезь¬яны, создавая на ее основе существо переходной формы. Это уже не обезьяна, но еще и не человек, а особое меняющееся, адаптирующееся существо, претерпевающее метаморфоз. Судя по палеонтологическим исследованиям, к концу чет¬вертичного периода адаптация существ переходной формы заканчивается, т. е. их телесность (физиология, органы тела, внешний облик, действия органов чувств) теперь полностью отвечает коммуникации, требованиям совместной деятель¬ности, знаковому поведению.

Формирование Homo sapiens. Точнее было бы сказать, что первый человек был не человеком разумным, а «человеком культурным», т. е. «Ното kulturel». Завершение адаптации существа переходной формы расчистило почву для форми¬рования культуры. Культура — это форма жизни, духа (ее можно назвать социальной), складывающаяся на субст¬рате жизни существ переходной формы, в которой главными являются семиотические процессы (коммуникация, означе¬ние, формы знакового поведения). Особенность этого про¬цесса в том, что он обеспечивает воспроизводство эффек¬тивных типов поведения, деятельности и жизни. Мифы, анимистические представления о душе и теле, архаические ритуалы — примеры семиотического процесса первой куль¬туры в истории человечества, получившей название «архаи¬ческой».

Среди знаков и знаковых систем (т. е. языков) архаиче¬ской культуры важнейшее место занимали, в частности, та¬кие, которые относились непосредственно к членам культу¬ры. Это мифы о происхождении человека, а также анимисти¬ческие представления о душе и теле. Они обеспечивали устойчивые, эффективные формы коллективного поведе¬ния, направленного на отдельных членов культуры.

Итак, существо переходной формы становится архаиче¬ским (культурным) человеком только тогда, когда его пове¬дение и деятельность начинают полностью отвечать культур¬ным требованиям (правилам, представлениям, нормам), когда его психика и телесность полностью окультуриваются. Но, конечно, оба эти процесса идут одновременно: архаиче¬ская культура сама возникла тогда, когда возник (сложился) архаический человек. Теперь ответим на вопрос: что такое сознание человека? Это такой способ отображения окружа¬ющего человека мира (и самого себя), определяющий его по¬ведение и деятельность, который, во-первых, удовлетворяет семиотическому процессу (например, фиксирует, «описыва¬ет» только означенные события), во-вторых, удовлетворяет требованиям культуры (т. е. культуросообразен, причем очень важно, что в число культурных представлений должны входить и представления о самом человеке). Другими слова¬ми, человеческое сознание — это сознание в языке, сознание культурное и сознание как «самосознание». Наконец, чело¬веческое сознание предполагает и укоренение в телесности. Человек стал человеком, когда семиотический процесс и культурные реалии укоренились («оспособились») в функ¬циях внимания и памяти, в механизмах распределения пси¬хической энергии, в работе воображения и представления, когда они стали реализовываться в форме чувственных обра¬зов или ментальных операций, в тех или иных телесных (мо¬торных, мимических) движениях человека.

На мифы о происхождении архаического человека и анимистические представления можно взглянуть и иначе. С культурологической точки зрения это был своеобразный «проект», замысел человека, который реализовался в архаи¬ческой культуре через механизмы социализации (ритуал, обучение, воздействие друг на друга), язык, институты семьи и брака. В этом смысле человек — существо не просто куль¬турное, но искусственное, а культура не только устойчивая форма социальной жизни, но и процесс социализации, окуль¬туривания «человеческого материала», «человеческой суб¬станции», процесс формирования психики и телесности.

Дальнейшее развитие человека шло как в рамках отдель¬ных культур (в плане совершенствования его психики и те¬лесности, адаптирующихся к культуре), так и — что более су¬щественно — при смене одной культуры другой. Каждая культура — древняя, античная, средневековая, Нового вре¬мени — открывалась своеобразным «проектом нового чело¬века». Так, «Апология Сократа», диалоги Платона, работы Аристотеля задавали проект античного человека (вот кого, скорее, можно назвать Homo sapiens); библейская версия происхождения человека и того, что с ним случилось, — про¬ект «ветхого человека», строго следующего Закону; Новый Завет — проект «человека христианской веры», христиани¬на; ряд трактатов эпохи Возрождения (например, «Речь о до¬стоинстве человека» Пико делла Мирандолы) — проект «но¬воевропейского человека».

Поскольку в каждой культуре семиотический процесс су¬щественно менялся (что не исключает переосмысленных за¬имствований из предыдущих культур), менялись и психика, и телесность человека. Заканчивая эту тему, можно уточнить постановку знаменательного вопроса: от кого все-таки про¬изошел человек? Очевидно, подобная постановка вопроса вообще неверная, обусловленная традиционным способом естественно-научного мышления. Если отвечать на этот во¬прос буквально, то ответ будет таков: тело человека прои¬зошло из тела обезьяны, но человек — это новообразование. Аналогично сами собой возникли культура, древний, антич¬ный, средневековый и современный человек.

Правильнее говорить о предпосылках человека культур¬ного: ими были не только находящиеся на определенной ста¬дии эволюции сообщества обезьян, но также экстремальные обстоятельства жизни, формирование парадоксального по¬ведения, появление вместо сигналов знаков коммуникации, совместной деятельности с естественными орудиями, нако¬нец, формирование культуры. Продолжая эту логику, можно говорить и о таких предпосылках происхождения, например, человека средневекового, как античный человек, нарождаю¬щаяся средневековая культура, проекты и замыслы «нового человека» (изложенные в различных вариантах «Нового За¬вета» и другой раннехристианской литературе). Поскольку в предпосылки происхождения человека входят как учения о происхождении человека, так и замышления (проекты) че¬ловека, постольку оказываются верными (истинными), но для разных людей, и соответствующие теории происхожде¬ния человека. Например, для человека верующего, христиа¬нина, истинной является старозаветная версия божествен¬ного происхождения человека (от Бога), а также рождение христианского сознания после Голгофы, ведь именно эти откровения становятся одной из предпосылок его человече¬ской, христианской сущности.

Если исходить из предложенной реконструкции, то нужно признать, что тезис о происхождении человека на рубеже 150—200 тыс. лет назад в результате судьбоносных мутаций проясняет только один момент, а именно что адаптация телес¬ности переходного существа к социальной коммуникации и семиотическому процессу закончилась, вероятно, как раз к указанному периоду 150—200 тыс. лет назад. Одновременно этот тезис создает совершенно неправильное представление о том, что человек — это всего лишь биологическое существо (новый вид), с чем невозможно согласиться. Никто не отрица¬ет, что человек — биологический вид, но эта его составляющая всего лишь одна, и не главная. Она находится в подчинении че¬ловека как семиотического и социального существа, а также как латентной или актуальной личности1.