Дополнения к первой части а. Славянское право и отношение его к русскому

Относительно бытия славянского (а равно и немецкого) права в начальный период истории этих народов в литературе выражено сомнение и даже, по-видимому, полное отрицание такого предмета (проф. Дьяконов в "Журн. мин. юст.", 1900, 3, стр. 293). Такой довольно неожиданный взгляд на дело, столь существенное, не мог быть нами предусмотрен раньше и предупрежден. Что касается немецкого права, автор (выразивший свое сомнение знаком вопроса) первый, сколько нам известно, высказывает столь оригинальный взгляд; когда Эйхгорн, Вайтц или Бруннер писали историю немецкого права, то им не приходила мысль, что такого предмета "овсе нет, между тем перед ними не было ни одного общенемецкого источника права, а только партикулярные. Разнообразие правовых норм (как и языка)" разных частях (племенах) одной нации ничуть не опровергает общих национальных норм. Эта истина очень давняя. Что касается отрицания славянского права, то проф. Дьяконов имел предшественников и в этом случае не столь оригинален. Но мы полагали, что прежняя научная литература устранила уже сомнение на этот счет; в книге мы сослались на поляка Мацеевского, могли сослаться на чешскую, хорватскую, а главное - на нашу отечественную довольно обильную литературу (см. "Наука истории русского права" проф. Загоскина и "История русского права" 1902 г. Ф.И. Леонтовича). Не имея возможности дебатировать такой большой вопрос в кратком примечании, сосредоточимся на том, что говорит проф. Дьяконов по поводу этого предмета о нашей книге. "Прежде всего, - говорит он, - каждый вправе спросить, откуда появилось общеславянское и общенемецкое право?" Откровенно признаемся, мы не совсем понимаем этот вопрос и не ожидали, что кто-нибудь предложит его. Кажется, мы расходимся в понимании самого предмета, о котором говорим. Общенемецких и общеславянских кодексов, конечно, не было. Да и как вспомнить о них, когда речь идет о древнейших временах господства обычного права? Откуда появляется право вообще, мы, по мере сил, старались разъяснить в разделе о происхождении обычного права; там мы пытаемся доказать, что право не есть случайный продукт произвола отдельных лиц, а результат единства психических и физических законов человеческой природы; этим объясняется сходство многих правовых норм всех народов мира.

Этим же, конечно, объясняется ближайшее сходство норм одного народа, связанного единством происхождения, а первоначально и местожительства. Проф. Дьяконов продолжает: Автор (т. е. я.), не давая ответа на этот естественный (?) вопрос, ссылается на слова первоначальной летописи, которая удостоверяет, как это матует т контекста, только общность языка у славянских племен и ничего больше" (речь идет о тексте летописи: "а словенеск язык и рускый - один"). Мы утверждаем (и теперь остаемся при том же мнении), что слово "язык" употреблено здесь летописцем в смысле "нация", а это включает не только общность языка в нашем смысле слова, но и общность быта и права. Очевидно, проф. Дьяконову не пришлось проверить по летописи контекст речи; иначе он никак не мог бы сослаться на него: летопись (Ипат., изд. Арх. ком. 1871 г. стр. 16) говорит следующее: "Словеньскому языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есме Русь: тем же и нам Руси учитель есть Павел Апостол, понеже учил есть язык словенеск и поставил есть епископа и наместника по себе Андроника сповеньску языку. А словенеск язык и рускый один; от варяг бо прозвашася русью, а первее быша словене... " Таков контекст, "Апостол Павел и Андроник учили славянскую нацию ("язык") христианской вере, а так как русская нация тождественна со славянской, то и нашим (русским) вероучителем надо считать Ап. Павла"; таковы слова и смысл летописца. Не осложняя речь другими многими (довольно известными) примерами, приведем наиболее решающие дело: "По мнознх же временех селе суть словени по Дунаеви... от них словен розидощася по земли и прозвашася имены своими, кде седше, на котором месте: яко прншедше седоша на реце именем Мораве и прозвашася морава, а друзии чесе... Такоже и теже словене пришедше седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии деревляне" (и т. д.); "И тако розидеся словенск тык". Само собою очевидно, что разошлись племена одной народности. "Се суть ннии языце: иже дань дають Руси: чудь, весь, меря, мурома"; "Словеньску же языку, якоже рекохом, живущю на Дунай, и придоша болгаре. .."; "Глаголет Георгий в летописце: комуждо языку овем закон исписан есть, другым же обычаи"... Кажется, мы имеем право истолковать и в своей цитате слово "язык" в смысле нации (в первой половине цитаты); на единство "речи" славян летописец указывает только как на признак их племенного единства (во второй половине цитаты). Нет надобности высказывать, а тем более аргументировать такую элементарную аксиому, что единство национальное содержит в себе между прочим и единство правовых норм (а не только единство речи). Далее проф. Дьяконов усматривает противоречие идеи единства славянского права с тем разнообразием обычаев, которое отмечает летописец (а за ним и мы у восточных славян: "каждо свой нрав имеяху". Для обозначения разнообразия местных обычаев часто приводится другое изречение: "что ни город, то норов; что деревня, то обычай". Пословица верная, но из нее не следует, что в огромной совокупности городов и деревень России нет никакого общерусского права. Вообще никогда не следует упускать из виду высокое достоинство живого права - единства в разнообразии. Нам бы не следовало распространяться о таких общеизвестных истинах, если бы они не забывались иногда по поводу вопросов чрезвычайной важности; кроме вопроса о славянском праве, таков вопрос о западнорусском праве ( т. е. литовском), которое некоторым ученым никак не удастся признать за русское и взять его за руководство при истолковании древнейших памятников общерусского права. Признавая в древнейшую эпоху единство славянского права (и не отвергая местных различий его), мы можем факты, находимые в источниках истории одного славянского народа, приписать и другому, но, само собою разумеется, лишь тогда, когда у этого другого в его собственных источниках нет показаний о том же предмете.