Примечания

1. Гусев, В.И. В предчувствии нового. О некоторых чертах литературы 60-х годов. – М., 1974. – 328 с.

2. Михайлов, А. Ритмы времени. Этюды о русской советской поэзии наших дней. – М., 1973. – 528 с.

3. Майоров, Ю. Поэзия села и деревенщина в поэзии // Алтайская правда. – 1976. – 23 октября. – С.3.

4. Курбатов, В. «Важен в поэме стиль, отвечающий теме...» // Сибирские огни. – 1978 – №7. – С.171-178.

5. Абрамов, А. Лирика и эпос Великой Отечественной войны. Проблематика. Стиль. Поэтика. – М., 1975. – 672 с.

6. В новой книге стихов «Тихий колокол» (М., 1982) Г. Панов опубликовал «Венок Шукшину» из восьми стихотворений. В этой статье речь идет о полном венке. Судьба этого венка в творчестве Г. Панова — вопрос отдельный. Здесь же следует заметить, что иные из упомянутых мною советов претерпели со временем некоторые изменения. Например, анализируемые здесь строки выглядят так:

Не лебези временщикам в угоду –

Любезен будь Отчизне и народу,

Пока беда тревожит провода.

Теперь точно указано, перед кем не следует лебезить. Но к кому этот наказ относится? Ведь выше речь шла о двоих, «мы с тобой», они же «большие мастера» – В. М. Шукшин и автор. При таком узком круге лиц, именуемых «большими мастерами», не лишние ли это увещевания «не лебезить» и т. д., тем более что к Шукшину это никак не может относиться. Так что вышеприведенное – громкая фраза, обращенная в пространство на тему пристойного поведения. Т.е. природа недостатков, о которых велась речь и ранее, осталась прежней. Автор не оставляет работы над сонетами именно этого цикла. Это понятно: ему дорог материал, с которым он имеет здесь дело. И надо отметить, что переработанные им варианты, вошедшие в новую книгу, более внятны, в них строже держится форма.

В.В. Дубровская

Послесловие или тридцать лет спустя

Литературно-критическое сочинение, представленное выше, нуждается по прошествии некоторого времени в объяснениях или, по крайней мере, в комментариях. Статья «Истоки и источники» появилась в контексте 70-х годов, «семидесяхнутых», по остроумному замечанию одного питерского литератора. Начало истории связано с появлением осенью 1976 года в «Алтайской правде» статьи редактора этой газеты Ю. Майорова «Поэзия села и деревенщина в поэзии» с характерным для эпохи лукавым подзаголовком: «Полемические заметки о некоторых акцентах в творчестве отдельных поэтов Алтая» (выд. мною – В.Д) [1]. Что касается определения «полемические», то никакой дискуссии с окриком и директивой, усиленной отсылкам к партийным постановлениям, человек умный и осмотрительный устраивать не станет, тем более, что «некоторые» и «отдельные» акценты погоды не делают.

Автор названной статьи счёл, что многие стихи поэтов Алтая не отвечают требованиям постановления ЦК КПСС «О работе с творческой молодёжью». «Молодёжь» – поэты, в возрасте от 30 до 40, между прочим, – обращаясь к теме деревни, всё делают не так, как надо: «в деревенский “знакомый уголок” они идут, чтобы поплакать. Причём это не тот случай, когда по суровой щеке поэта течёт скупая мужская слеза». В цитируемом фрагменте нет иронии, поэт, действительно, с точки зрения критика плачет неправильно, ведёт себя в деревне тоже неправильно: «Ленясь подняться на комбайн, пройти по вспаханному полю (ведь там не грибков, ни ягодок), находясь вдалеке от большой жизни…» он, как утверждает автор, не понимает «такое сложное и радостное явление, как ликвидация мелких селений». Стало быть и радуется он неправильно, и печалится не о том. Например, Н. Черкасову «обидно, что от той деревни, где он жил, теперь не осталось “ни угла, ни подворотни”». За что и стыдит, и ругает его автор «Поэзии села…», а так же Л. Мерзликина, В. Казакова, В. Нечунаева, Л. Ершова и других: «Как будто невдомёк авторам, что в этом-то и есть высшая поэзия села. В асфальте, в К-700, в Дворцах культуры, в новых школах, в пришедших городских удобствах!»

Всё это не ново в том смысле, что власть всегда хотела поставить поэта себе на службу. Есть хрестоматийные образцы, того, как хорошо ей (власти) это удавалось. Примером тому В. Маяковский, кстати, лучше и подробнее всех воспевший «городские удобства», рассказав о том, как рабочий Хренов въехал в новую квартиру… По тону и методу цитирования, по содержанию претензий статья Ю. Майорова напомнила критику 30-х, когда, например, Чуковского упрекали в том, что он далёк от понимания злободневных задач, потому что его муха «по полю пошла, … денежку нашла», не поработав на этом поле, и нетрудовые доходы истратила на символ мещанского благополучия – самовар.

Таким образом, позиция и методология Ю. Майорова имела серьёзные исторические корни, идущие от вульгарно-социологической критики. Он не был ни первым, ни единственным и, по сравнению с предшественниками, даже вполне лояльным. Как мнение о поэзии статья не показалась мне ни новой, ни интересной. Однако, нельзя было согласиться с тем, как автор обращается со стихами. Было похоже, что ни одно не прочитано и не понято. Из текста были вырваны строчки, нужные автору для его полемических затей, без учёта общего смысла и контекста, иные стихи истолкованы в противоположном, «с точностью до наоборот», смысле. И, как всегда бывает в социологической критике, выведен за скобки эстетический критерий. В качестве «правильных» обильно процитированы декларативные стихи, уверенно формулирующие позицию обывателя по отношению к поэту: «Коль тебя пленяют соловьи…/ Приезжай в деревню и живи», и позицию ответработника с дежурным лозунгом на устах: «…без хлеба нет песен, и слов красных нет». Материя, как водится, первична… Автор статьи восторженно соглашается («Вот именно!») со строчками: «Прежде колос тугой появился на свет, а потом появились плуги и поэты», не замечая очевидной смысловой неувязки – если колос появился прежде плуга, то плугу появляться зачем? Идейно выдержанная бессмыслица просто не по глазам чиновнику. Начальственная небрежность в отношении поэтического слова, даже если это поэзия, так сказать, местного масштаба, была неприятна и могла послужить для меня личной причиной ввязаться в полемику, тем более, что среди поэтов были мои друзья и добрые знакомые. Не всё, что они писали, мне нравилось, но упрекать Мерзликина в очернительстве из-за строчки «Грязь на дороге – с ума сойти!», это как-то уж слишком, что ли… Впрочем, «личные причины» могли бы раствориться в ежедневных трудах совсем по другому ведомству, если бы Л.И. Квин, глава писательской организации в ту пору, не попросил меня что-то ответить, написать о поэзии Алтая в альманах. Таким образом, я получила по сути дела заказ на статью и, согласившись, не могла не довести работу до конца. Писала долго, статья получилась большая и без названия. Заголовок предложил редактор альманаха «Алтай» И.П. Кудинов, я согласилась, и под именем «Истоки и источники» мой опус был опубликован во второй книге альманаха за 1979 год, потом в «Сибирских огнях», потом в составе сборника литературно-критических статей о литературе края, который назывался так же «Истоки и источники» (1983). Это же название использовалось в редакционной статье «Алтайской правды» («О чистоте источников» [2]), вышедшей вслед за первой публикацией в 1979 году. Поскольку моя статья явно или неявно предлагала иные подходы к поэтическому творчеству, нежели редактор партийного органа, реакция властей последовала незамедлительно. Нечего говорить о том, что статья была разгромной - жесткие формулировки: «просчёты критика», высокомерная ирония: «Какие же глубокомысленные выводы делает В.Дубровская?», начальственное хамство: «Может быть, стоило ей подумать об этом?» – всё было здесь в лучших традициях проработки в советской прессе.

Может показаться странным, но ни тогда, ни, тем более теперь, статья эта меня не задела, не обидела, может быть, как я сейчас думаю в силу своей театральности, что ли, искусственности. Было понятно, что ругают, и громко, а за что? А вот и оно, то, за что кричат и топают ногами: «Иного мнения В.Дубровская», и далее: «Скажем прямо, наши поэты в большом долгу перед тружениками современного села. Тема труда, тема борьбы за построение коммунистического общества, исследование глубинных психологических процессов, которые происходят в ходе этой борьбы как в городе, так и в деревне, всё ещё не нашли должного отражения в литературе Алтая». Комментировать такое отношение к поэтам и поэзии не хочется, всё это уже было и завершалось, как правило, травлей писателей, которые не могли никак взять в толк, когда они успели задолжать пахарям, доменщикам, экскаваторщикам и другим представителям славных профессий. Подобные цитируемому выше фрагменту куски перемежались примерами из статьи, где, по мнению авторов, «концепция и методология выглядят крайне спорными». Вот такой пример: «Автор статьи “Истоки и источники” ставит молодого способного поэта В. Башунова в более чем нелепое положение, когда пишет: “У Башунова есть перекличка с блоковской концепцией России”. И это не случайная обмолвка. В статье несколько раз повторяется нечто подобное: “перекличка с блоковскими образами”, “длительные муки Блока”, “импульсивное переживание Пастернака”. В. Дубровская упоминает в статье о “поэтическом такте”, даже о “поэтическом этикете”. Может быть, стоило ей подумать об этом, ставя рядом несопоставимые имена». Этот фрагмент можно было бы анализировать как образец критики известного рода: «склеивание» любых фрагментов критикуемого текста в любом, нужном авторам, порядке, как клиенты Шерлока Холмса составляют послания из заголовков, вырезанных из газеты. Отказаться невозможно, потому что это действительно написано тобою. Виртуозное умение что-то говорить, ничего не говоря. Так, остаётся непонятным, кого я обидела – Башунова, тем, что увидела интертекстуальную отсылку к Блоку, или Блока тем, что его строки отозвались в стихах барнаульского поэта? Ясно одно: критик (В. Дубровская) грубо пренебрегает субординацией, авторы тут же указывают, какого поэта надо было упомянуть – Маяковского, потому что он признан «главным» поэтом и не важно, что поэт-урбанист никаким образом не близок поэтам деревни и в интертекстуальных связях с ними не замечен.

Все «аналитические» куски статьи, подобно приведённому выше, темны в смысловом отношении, но зато как-то так устроены (умение, шлифовавшееся в официальной критике десятилетиями!), что содержат в подтексте некоторую угрозу, которую я на тот момент не была способна осознать как реальную, потому что была, так сказать, привлечённым и независимым автором, по крайней мере сознавала себя таковым. С меня нечего было взять. Взяли с Л.И. Квина и И.П. Кудинова. Первый, как сообщили возмущённые авторы, «поспешил публично дать ещё не увидевшему свет материалу высокую оценку», а второй опубликовал статью в альманахе. Оба они по приговору редакционной статьи занимают позицию, «которую нельзя назвать принципиальной. Она свидетельствует о нетребовательности к уровню критики, которая обязана…» и т.д. и т.п.

Безымянная статья, авторы которой, впрочем, назывались вслух в писательской среде, вызвала некоторое возмущение в литературных кругах, потом забылась, как забывается брань мужика, которому на улице нечаянно наступили на ногу.

А.В. Никульков попросил уже опубликованную в альманахе статью «Истоки и источники» для журнала «Сибирские огни», отметив в ней то, что действительно было важно для меня – «приверженность чистому анализу». В меру отпущенных мне сил я старалась показать, что поэзия достойна внимания сама по себе, вне тех целей и задач, которые призывают решать её отделы пропаганды разных уровней.

Сегодня картина поэзии Алтая – другая. Многие, упомянутые в неожиданно сложившейся дискуссии поэты, ушли из жизни. Выросло «племя, младое незнакомое». Однако в статье, написанной тридцать лет тому назад, нашло отражение то состояние поэзии, которое предшествовало нынешнему, а так же ситуация, когда власть едва ли не в последний раз попыталась собрать поэтов в послушное стадо, но безуспешно.