Примечания

1. Регион – это обширный район, он может соответствовать нескольким областям страны или даже стран. Это также может быть отдельный район или, допустим, наша Колывань с ее фольклором. Границы региона необязательно совпадают с административно-территориальными границами.

2. Первичное – это деление на социальные языковые группы. В результате такого членения мы имеем возможность отдельно рассматривать русскую, алтайскую, немецкую литературу в пределах Алтайского края.

3. Рыженков, С. Литературный регионализм: путь Саратова. // Новое литературное обозрение. – 2000. – №45. – С.256-281.

4. Автор «Полемических заметок о некоторых акцентах в творчестве отдельных поэтов Алтая» пишет: «Итак, героем многих стихотворений становится этакая плачущая инфантильная личность. Лежа на сеновале, проливая слёзы на лугу, гоняясь за дичью, или, совершая прогулки, она пытается разглагольствовать о путях развития современной деревни, разводить глубокую философию на мелких местах.» (Майоров, Ю. Поэзия села и деревенщина в поэзии // Алтайская правда. – 1976. – 23 октября. – С.3).

5. Библиотека «Писатели Алтая»: в 15 т. Т.1. Справочный том / сост. В.Б. Свинцов, М.И. Юдалевич. – Барнаул, 1998. – 463 с.

6. Антология алтайской поэзии. Ч.2. – Барнаул, 2002. – 414 с. – (Библиотека «Писатели Алтая»; т. 13).

Региональный текст в литературе

Л.А. Юровская

Поиски земли обетованной в русской литературе хх века

Тема поисков земли обетованной – традиционная тема в русском искусстве. Утопия о счастливой и свободной стране запечатлена в «тридевятом» сказочном царстве, в былинной «эпической эпохе», в «микитиной» вотчине исторических песен об Иване Грозном. Мотивы народной легенды об обетованной земле как некоей конкретизации вековечной мужицкой мечты отразились в поэме Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», в рассказе В. Короленко «Без языка», в поэмах С. Есенина и А. Твардовского «Инония» и «Страна Муравия» и т.д.

Постепенное заселение Сибири способствовало тому, что легенда о земле обетованной со временем обрела свое географическое пространство – Алтай, и поэтическое название – Беловодье. Символика цвета воспринималась как признак чистоты и незамутненности жизни, а, возможно, истолковывалось и как нечто «свободное, незанятое».

Сила поэтического образа Беловодья определила и сквозную тему в литературе о Сибири. Обращение к одному и тому же сюжету, взятому из крестьянской мифологии, в зависимости от типа художественного мышления писателя определило его различное осмысление. В каждом из произведений отражен определенный этап в развитии самосознания народа, что дает возможность воссоздать целостную картину эволюции мировоззрения в его исторической перспективе.

Многие раздумья и наблюдения над жизнью кержаков Алтая вобрала в себя повесть А. Новоселова «Беловодье». На специфическом сибирском материале он решал проблемы, свойственные большой русской литературе. Сюжетную основу повести, опубликованной в 1917 г. в журнале «Летопись», составляют поиски Беловодья, мечта о котором издревле жила в сознании старообрядцев-раскольников, постоянно гонимых и преследуемых властями. Новоселов хорошо знал и легенду о Беловодье, знал и о реальных попытках отыскать благодатную страну. Знал так же, что многое у старообрядцев приобрело исключительно религиозную форму, связанную с их протестом против официальной религии. Но это обстоятельство как раз и накладывает на их поиски Беловодья особенный колорит. Своей повестью писатель утверждал, что мечта о земле обетованной была призрачной и утопичной, что на путях только религиозных исканий Россия не сможет обрести социальной справедливости.

В повести В. Шишкова «Алые сугробы» (1925) поиски Беловодья оборачиваются для героев восхождением к алым сугробам, воплощающим в себе вершины духовной нравственности. Лишения и нечеловеческие страдания не озлобили героев, но обострили в них тягу к более осмысленному и наполненному существованию, заслонившему от них конкретные практические цели похода.

Написанный по «социальному заказу» в том же 1925 г. роман А. Караваевой «Золотой клюв» с четко выраженными идеологическим установками того времени оказался яркой оригинальной страницей в развитии темы поисков обетованной земли. Произведение отличает прочная документальная основа: А. Караваева много работала в краевом Государственном архиве г. Барнаула, изучала «дела беглых», канцелярские отчеты. Следует отметить особый языковой колорит изображаемого времени – конца XVIII в. В общий сюжет поисков счастливой земли органично вплетены второстепенные сюжеты – история семьи приписного крестьянина Марея, любовная линия крепостного гайдука Степана – человека большой внутренней свободы и с жаждой социальной справедливости, и «вольной» приживалки-камеристки Вериньки с холопской душой и рабской психологией. Действо романа разворачивается на обширных территория Алтайского края и Бухтармы. Талантливо отражены черты быта и умонастроения горнозаводских рабочих, бесправное положение инородцев.

В отличие от своих литературных предшественников автор романа дает героям – рабочим Барнаульского завода и приписным крестьянам – возможность обрести обетованную землю и долгожданную свободу. Но оказалось, что одной только желанной свободы и сытой жизни недостаточно, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливым. Противоречия, свойственные ненавистному существующему строю, возникают и здесь – в Бухтарминской земле обетованной, исподволь разрушают «островное» благополучие «ложных поселян», приводят к краху иллюзорные мечты о счастливой жизни.

Та же самая проблема поисков земли обетованной положена в основу романа С. Залыгина «Комиссия», опубликованного в 1975 г. С. Залыгин явился создателем своеобразной «сибириады» («На Иртыше», «Соленая Падь», «Комиссия»), отразившей переломные исторические моменты Сибири. В последнем (в этой цепи) романе, пытаясь конденсированно отразить смысл важнейших событий ХХ века, определить к ним свое отношение в «надбытийном», философском плане, Залыгин обращается к мифу, сказке, аллегории, в формах которых сложился народный исторический опыт. Писатель отдает предпочтение жанрам, наиболее приближенным к повседневной жизни – преданиям, сказаниям, легендам, бытовым сказкам – всему тому, что можно обозначить словом «слухи», «толки». Фольклор выступает здесь как воплощенный в памяти народа исторический опыт взаимодействия человека с социальной действительностью.

Отправной точкой истории вятско-кержацкого села Лебяжье является легенда о древних старцах Лаврентии и Самсонии-Кривом, уведших свою паству от «царицы-немки» за синее «море-Байкал» и затем разошедшихся между собой в споре о смысле и значении веры в Бога. В предыстории села Лебяжьего как бы в спрессованном виде дана многовековая история многих сибирских сел, история формирования и становления в них нравственных устоев, общественной психологии, семейных и трудовых традиций – всего того, что составляет основу мировоззрения крестьянина.

«История подлинная – она шла с тех времен, когда на бугре, между озером и бором, на месте нынешней Лебяжки, столкнулись две партии переселенцев – староверы-кержаки и другие, откуда-то из-под Вятки, их в ту пору прозвали полувятскими.

У кержаков на землю прав оказалось больше – они стояли на этом бугре станом, посеяли и пожали урожай, но было это в походе и временно – старец Лаврентий вел их от царицы-немки вовсе не сюда, а в дальшою даль, за море-Байкал.

И, сняв здесь урожай, они пошли на Восток. А на Востоке, за морем-Байкалом, вот что случилось: они раскололись между собою.

И одни остались на той пустынной забайкальской земле, а меньшую часть другой старец, Самсоний-Кривой, повел в обратный путь. Он повел их к тому месту, на котором они однажды сеялись, которое многим и глубоко запало в душу: бугор травяной, зеленый, озеро светлое, бор синий, а далее – пашенная, цельная земля без краю. И не икона эта картина, а все равно как лик Христов.

Более года вел Самсоний-Кривой к этому лику свою паству, семей более двадцати, истово замаливая в пути грех, который он взял на свою душу расколом с великим старцем Лаврентием.

Из-за этого греха и отчаяния был обратный путь еще тяжелее, чем путь вперед, на Восток, за море-Байкал, и шли поселенцы от зари до зари, а во тьме лишались сна и шептали вслед за Самсонием покаянные молитвы. Были среди них слабые телом либо духом – померли все; и медленно шли они, оставшиеся в живых, и достигли обетованной той земли, зеленого того бугра между бором и озером, уже под зиму, даже не имея какого следует зимнего запаса пропитания.

А достигнув его, не поверили своим глазам: с бугра зеленого уже избяные дымки тянулись в небо, и сами избы, не совсем худо-бедно, а ладно были поставлены. На одной избе так и петушок резной торчал, красовался, только что не кукарекал. Это и были полувятские – тоже семей десятка два.

– Сгиньте!.. – сказали кержаки. – Земля есть сия наша – мы по ей первую борозду прокладывали, мы в ее первое же зерно бросали – сгинъте, не то пожгем! Убьем! Все исделаем с вами – сгиньте! – И для начала и показа сожгли крайние две избы: вот как будет со всем вашим селением!

Но полувятским в зиму уходить, бросать новенькие подворья тоже было нельзя, тоже гибель, и сказали они кержацкому табору:

– Вы, правда что, сильнее – мужиков у вас поболее. А у нас имеется девок шестеро, шестеро невест – давайте родниться?! Родственникам уже тесно не будет!

Ах, богохульники! – отозвались из табора. – Да чтобы наши парни взяли за себя трехперстниц блудных?! И посеяли бы антихристово семя, а в душах человеческих – страм и позор?! Чтобы еще и еще оскорбили они веру истинную?! Чтобы навлекли на головы свои проклятия всего раскола?! Убьем вас! Пожгем вас всех, как пожгли уже два антихристова ваших жилища! Здесь – Сибирь, начальство далеко, жаловаться некому!

– Ну и пожгите! – отвечали им полувятские. – И убивайте! После живите просто так, без жен и девок, без семени и племени! Изводите нас и сами исходите в тот же прах! Как вы без девок станете жить, как множиться и откудова еще ждать вам такого же пришествия?!

И выставили напоказ, на, самом на бугре, девок своих шестерых: пойдите поищите таких же по белу свету! Когда же не хотите родниться – оставайтесь зимовать, мы вас кормом призреем!

Кержакам деваться некуда – порыли они с другого склона землянки, остались на зиму. А проклятия и угрозы с уст не сходили у них: «Пожгите девок своих! Пожгите блудниц в кострах горячих!»

Но полувятские девки за ту зиму и весну наделали среди раскола столько, что сама императрица-немка и та не управилась бы сделать: они поженили на себе кержацких парней, смешали двуперстный крест с трехперстным.

И пошел с той самой зимы счет жизни кержацко-полувятской деревни Лебяжки, пошли оттуда законы и правила стояния ее на зеленом бугре между озером и бором» [1, c. 82-84].

Преданию о возникновении села Лебяжки как фольклорному жанру соответствует древнейшая форма композиции, постоянные эпитеты, принцип контраста в обрисовке персонажей – носителей определенной нравственности, мировосприятия. Характеры раскольников с их изуверством, религиозной исступленностью изображены не просто на уровне констатации, но с глубоким в них проникновением, преодолением завершенности и статичности, свойственных фольклорным, сказочным персонажам. Не случайно жестокосердным раскольникам приданы черты, сближающие их с комическими персонажами «пошехонских» сказок.

Средством художественного осмысления жизни в самых обыденных сферах человеческого существования являются сказки о полувятских девках-невестах, сотканных из привычных мотивов, скомпонованных по правилам поэтики бытовых сказок. В их основе – история о том, как было положено начало родству между «нехристями» полувятскими – лукавыми, простодушными, бесхитростными – и твердыми, неуступчивыми, жестокими староверами, истово оберегающими веру «двуперстного креста». Будучи взятым из действительности, конфликт между мрачным аскетизмом и светлым здоровым мироощущением в сказочных ситуациях преподнесен в формах самой жизни. Таким образом, сказания и предания лебяжинцев – своеобразные опорные точки романа.

Легенда о двух старцах – Лаврентии и Самсонии-Кривом также проливает дополнительный свет на суть конфликта романа, переводит на язык поэтических символов разногласия лебяжинцев накануне гражданской войны о сущности революции и способах ее осуществления. Благодаря спору старцев дискуссия между персонажами романа «Комиссия» обретает определенную историческую перспективу, подчеркивает философскую основу произведения об извечных поисках земли обетованной, о смысле жизни и способах ее постижения.