От составителя

Интерес исследователей к литературе Алтая возник не сегодня, но именно в последние годы набирает все большую актуальность. Несмотря на значительные достижения в этой области ученых (см. «Алтайский текст в русской культуре», «Язык, литература и культура в региональном пространстве», «Литература Алтая в культурном пространстве региона»), вопросов остается больше, чем ответов. Настоящая Хрестоматия отчасти восполняет информационные лакуны относительно ряда писателей нашего региона.

Первый раздел Хрестоматии составляют статьи, рассматривающие различные аспекты регионального текста и мифа. Второй блок включает в себя критические работы произвольных жанров (статья, очерк, рецензия и пр.), написанные в непосредственной близости к моменту первой публикации текстов, содержащие их разбор и оценку. Заключительный, третий, раздел Хрестоматии формируют литературоведческие штудии художественных произведений: поэзии (I часть) и прозы (II часть).

Некоторые критические и научные статьи публикуются впервые, другие уже печатались ранее (см. сведения о публикациях). Собранные вместе, они будут полезными студентам, преподавателем школ и вузов - всем, интересующимся проблемами регионализма и алтайской литературы.

Введение

Литературное превосходство столицы над периферией всегда чувствовалось достаточно отчетливо. Так, в 1966 году в барнаульской печати прошло сообщение, что на Алтае обнаружены останки первого человека. Поэт Н. Рубцов, в это время гостивший у нас, откликнулся эпиграммой: «Здесь первый человек произошел, / И больше ничего не происходит» [1]. Такое представление о крае и его литературной жизни вполне серьезно бытовало в столице. Например, когда В. Трушкин в 1970 году приехал в Москву защищать докторскую диссертацию по сибирской литературе, зам. директора ИМЛИ им. Горького заявил: «Какая там у вас литература? Какие писатели?». Ответом стал не только трехтомный труд В. Трушкина, но и два 600-страничных тома «Очерков русской литературы Сибири» [2].

Хрестоматия научно-критических работ по региональной (читай – алтайской) литературе, наглядно демонстрирует, что здесь, на Алтае, много чего происходило, происходит и, несомненно, произойдет.

Рассуждения о специфике литературы нашего региона необходимо предварить следующими замечаниями. До революции 1917 г. сложно выделить из общесибирской литературы алтайскую, томскую, омскую и т.п.: «Писатели, как бабочки на свет, кочевали туда, где появлялась хоть маленькая надежда на зарплату. Кроме того, все литературные начинания в любом городе Сибири поддерживались присылкой произведений из других городов» [3]. Следовательно, до определенного исторического момента региональная литература – это литература Сибири, позднее – собственно алтайская. Под Алтаем подразумевается единое историческое и социокультурное пространство Республики Алтай и Алтайского края [4, с.7]. Как известно, внутри Алтайского региона можно выделить литературу, принадлежащую различным национальным языковым группам: русскую, немецкую, алтайскую. Предмет нашего интереса – русская литература Алтая как неотъемлемая часть русской литературы в целом.

Вопрос о наличии специфики областной литературы возник с момента разделения литературы на национальную и региональную. В чем обнаруживается самобытность областного писателя помимо того, что местные особенности (топонимика, диалект, фольклор, знаковые имена и пр.) являются материалом его творчества? [5, с.100] Формируется ли у регионального писателя особая картина мира, отличная от национальной? Появляются ли новые художественные принципы и приемы? Как, в конце концов, быть с теми писателями, чье творчество выходит за пределы края, например, В.М. Шукшиным? Если выводить Шукшина и других всемирно знаменитых алтайских писателей за рамки региональной литературы, то тогда художественный уровень местной словесности мыслится незначительным и провинциальным [5, с.114]. Исследователи пришли к выводу, что Алтай – часть и аналог национального пространства, место особого проявления национального характера и самосознания [6, с.96]. «Провинциальная культура – в каких бы территориальных пределах ее ни выделять и сколь бы высокой или примитивной она ни казалась – есть творческое выражение исторически сложившихся духовных, материальных и общественных потребностей там живущего народа». Отсюда возникает оригинальный облик сибирской областной культуры, отличный от культуры столичной, находящейся под постоянным воздействием Запада [7].

Региональная литература – это литература нестоличная. Между писателем из глубинки и Москвой устанавливаются особые отношения. Еще недавно В. Астафьев скорбел о том, что «даже очень талантливому поэту с периферии, не имеющему пробивных способностей, труднее, чем прозаику, прийти к российскому читателю: мудрость “пророка нет в своем отечестве” особенно живуча в провинции и более всего распространяется на отношение к поэту» [8]. И вот уже современная поэтесса на вопрос, возможно ли реализоваться поэту в провинции, отвечает: «В наше время это – вопрос пиара, рекламы, продвижения, рыночных технологий. Ты можешь сидеть в тьмутаракани, но при наличии хороших литературных агентов тебя будут издавать и читать везде. В каком бы городе ни жил поэт, на его таланте это никак не сказывается» [9]. Глобализация культуры, повсеместное распространение масс-медиа, интернета привело к изменению отношений мегаполиса и периферии, размыванию границ в этой оппозиции.

Говоря о региональной литературе, мы сталкиваемся с необходимостью выявления критериев, на основании которых можно классифицировать писателя как регионального или не являющегося таковым.

Очевидно, что в термине «региональная литература» акцентирована пространственная характеристика литературы. Как видится, пространство в этой ситуации предстает в двух ипостасях: материальной и идеальной (от идея). В качестве физического, реального пространства оно является географическим, административно-территориальным объектом, местом, где произведение пишется, печатается; местом рождения, жизни, временного пребывания, смерти автора. Идеальное пространство – категория духовной жизни, продукт художественной мысли. Это и совокупность мнений об определенном месте, так сказать, литературный миф, это модель мира, отмеченная региональной топонимикой, это и региональное самосознание себя как сына своей «малой родины», ее представителя и выразителя.

Модель идеального регионального поэта предполагает слияние «поэзии об Алтае» и «поэзии, написанной на Алтае», в подлинно алтайскую поэзию. Иначе говоря, сопряжение места рождения, проживания, публикации, смерти и художественного топоса, регионального кода, регионального самосознания – идеи Алтая.

Неоднократно подчеркнута необходимость различать литературу об Алтае и собственно литературу Алтая. Круг литературных и окололитературных явлений, связанных с определенным пространством изучает литературное краеведение. Тогда как предметом исследования региональной литературы является литературный процесс, сложившийся в Сибири к концу XIX века. Главная его характеристика – сформированность регионального самосознания, представления о миссии региона [5, с.99].

Именно наличие регионального самосознания считает важнейшим критерием классификации писателей и поэтов А.П. Казаркин, томский исследователь литературы Сибири. Региональная ментальность «характеризуется не географическим местоположением ее носителей, а комплексом социально-генетических черт, проявляющихся в мышлении, поведении, ценностных ориентациях и т.п.» (Махлин М.Д.) [Цит. по: 10, с.17]. Т.е. сибиряк остается сибиряком, даже уехав из Сибири.

Ю.С. Постнов, суммируя коллективную работу мысли ученых Института филологии СО АН СССР, итожит: «Литература области или края это часть общенациональной литературы, представленная художниками, которые тесно связаны с общественной и культурной жизнью данной области и участвуют в местном литературном движении» [Цит. по: 11, с.11].

С. Рыженков вводит термин «литературный регионализм». Это понятие, освободившись от уничижительных смыслов провинциальности словосочетания «региональная литература», позволяет охватить более широкий круг художественных явлений, имеющих отношение к региону. Поэт и теоретик пишет: «…регионализм более связан с особой политикой производства и трансляции литературной продукции, нежели с местом рождения и /или места жительства авторов в том или ином регионе, и в случае отсутствия результатов такой политики в продуктах творчества географическая привязанность представляется случайной» [12]. С. Рыженков не обозначает суть «особой политики». Видимо, под «политикой производства» подразумевается использование «регионального кода» (топонимика, фольклор, знаковые имена, диалектизмы и т.п.), наличие регионального самосознания, явленного в региональной картине мира, формирование местной традиции, школы. Трансляция есть способ передачи информации, как то: публикации в местной периодике, в местных издательствах, выступления на радио, ТВ, литературных чтениях и т.п. Тем самым «особая политика» предполагает участие писателей в региональном литературном процессе.

В.В. Дубровская, используя термин Рыженкова, предлагает оригинальную модель местной литературы в виде трех вписанных друг в друга окружностей: «внутренняя окружность – писатели, включенные в региональное внутреннее поле, агенты особой политики производства и трансляции литературы. Второй круг образуют писатели-маргиналы. Окружность, которую представляет им данная схема большей длины, чем первая, но литераторов, образующих ее меньше, они отстоят дальше друг от друга, подчеркнуто одиноки, и, как правило, не организованы. В то же время они реально зависимы от объективных отношений сил, которые формирует региональное литературное поле. Третий круг – “блудные сыны”, не участвующие в региональном процессе постоянно, но хотя бы однократно изданные здесь…» [13]. Маргиналы и «блудные сыны» – не региональные писатели, но имеют отношение к литературному регионализму. Как видим, здесь критерием дифференциации писателей является участие в региональном литературном процессе.

Региональные писатели обычно являются членами местных литературных объединений, активно позиционируют себя в различных краевых мероприятиях (чтения, конкурсы и пр.). На настоящий момент в городе существует несколько писательских союзов, каждый из которых имеет свой круг авторов, печатный орган, сайт в интернете. В современной литературе Барнаула можно выделить примерно 5-6 возрастных слоев [14].

Многие «знаковые» региональные писатели получили «прописку» на карте Алтая. Имя «вписывается» в текст города и края. Например, Л. Мерзликин (улица, чтения), Г. Панов (чтения), Г. Егоров (чтения), В. Башунов (библиотека). Так географическое пространство города/края мифологически заселяется, становится пространством литературного некрополя.

Алтай и Барнаул занимают свое место на культурном ландшафте страны. Регион и его столица обладают своей историей и мифологией, комплексом мотивов, классифицируемых как «алтайский / барнаульский текст». Так, в годы советской власти Алтай воспринимался как «житница Сибири». Доходило до курьезов. Например, известен случай с В. Башуновым, который, работая в районной газете, подписал снимок роскошного осеннего пейзажа пушкинской строкой: «Унылая пора, очей очарованье». Редактор резко возразил, потребовав заменить определение «унылая» прилагательным «колхозная» или «урожайная» [8]. Эта тенденция оказалась достаточно живучей. Вот и Н. Николенкова вспоминает, что в рецензии на ее первый сборник стихов в одном советском журнале написали: «У автора в стихах много образов дождя, но ведь дождь может быть разный – может быть на пользу урожаю, а может быть и во вред» [9].

Барнаул, как известно, вырос из горнозаводского посада. Это город, построенный по образцу Петербурга в XVIII веке. Это время, когда ценилось просвещение, цивилизация, преобразование природы. Правильные, четкие, строгие линии, открытость пространства – вот первоначальный вид города. Существенно, что Барнаул унаследовал от своего прототипа не только геометрию пространства, но и мифологический ореол. Согласно одной из этимологических версий, гидроним «Барнаулка» расшифровывается как «мутная вода», «желтые пески». Так исподволь подкрепляется параллель с Петербургом, построенным на болоте. Едины для городов смыслы неустойчивости, зыбкости, призрачности, бесовства. Отнюдь не случайно Барнаул был этапным местом для пересыльных, перекрестком, местом нечистым, опасным.

Иная точка зрения местных литераторов фиксируется вокруг представлений об Алтае как «малой родине», о кровном единении с краем. В связи с этим актуализируется один из главных сюжетов мировой литературы – сюжет о «блудном сыне». Для многих жителей Барнаула город был и остается уютным, родным, заветным пространством. Местом, куда хочется вернуться, объектом (субъектом?) ностальгии [15].