§ 52. Возникновение парадоксальных неясностей. Необходимость новых радикальных осмыслений

Первый обзор чистой корреляционной проблематики, который мы провели благодаря переходу от установки жиз­ни с ее естественным интересом к миру к установке «неза­интересованного» наблюдателя, хотя он и имел несколько наивный и потому предварительный характер, принес нам обилие, по всей видимости, весьма неожиданных позна­ний, которые в том случае, если бы они были полностью методически гарантированы, означали бы радикальное преобразование всего нашего взгляда на мир. В целях полу­чения такой гарантии нам нужно теперь провести осмысле­ние в отношении почвы последних предпосылок, в кото­рой коренится вся эта проблематика и из которой, стало быть, в конечном счете получают свой смысл ее теоретиче­ские решения. Но тогда мы сразу сталкиваемся с большими затруднениями, с неожиданными и поначалу неразреши­мыми парадоксами, которые ставят под вопрос все наше предприятие. И это несмотря на те очевидности, которые предстали перед нами и от которых мы не можем так сразу отказаться. Быть может, дело в том, что новое вопрошание о почве этих познаний (в отличие от вопрошания о почве познаний объективных) приведет нас лишь к выяснению их подлинного смысла и при этом заставит их соответст­вующим образом ограничить. При рассмотрении корреля­ционной темы мы постоянно говорили о мире и о человече-

234

стве как о субъективности, которая, формируя свою общ­ность, интенционально осуществляет мировую значи­мость. Наше эпохе (определяющее теперешнюю тематику) закрыло нам доступ ко всякой естественной жизни мира и к его, этого мира, интересам. Оно поставило нас над ними. Всякий интерес к бытию, действительному бытию или не­бытию мира и, таким образом, всякий интерес, теоретиче­ски ориентированный на познание мира, а также всякий практический интерес в обычном смысле, связанный пред­посылками его ситуативных истин, нам теперь запрещен; нам (философствующим) запрещено не только самим за­ниматься нашими собственными интересами, но также и принимать какое бы то ни было участие в интересах других людей, ибо и в этом случае мы были бы еще опосредованно заинтересованы в существующей действительности. Ника­кая объективная истина, все равно, в донаучном или в науч­ном смысле, никакая констатация в отношении объектив­ного бытия не входит теперь в наш круг научности — ни как посылка, ни как следствие. Здесь мы могли бы обнаружить первое затруднение. Разве мы тоже не занимаемся наукой, разве мы не устанавливаем истины в отношении истинного бытия? Не вступаем л и мы при этом на опасный путь удвое­ния истины? Может ли наряду с объективной истиной су­ществовать другая, субъективная? Ответом, конечно, будет следующее: неожиданный, но очевидный и только требую­щий окончательного прояснения в нашем теперешнем ос­мыслении результат исследования, проведенного в рамках эпохе, состоит именно в том, что естественная объективная жизнь мира представляет собой только особый способ трансцендентальной жизни, постоянно конституирующей мир, так что трансцендентальная субъективность, если она просто живет таким способом [in dieser Weise dahinlebend], не сознает и никогда не может осознать конституирующие горизонты. Она, так сказать, «посвящает себя» полюсу единства, не сознавая существенным образом связанных с ним, конституирующих многообразий, для чего потребо-

235

валась бы как раз полная перемена установки и рефлексия. Объективная истина соотносится исключительно с уста­новкой естественно-человеческой жизни мира. Она изна­чально произрастает из потребности человеческой практи­ки, из стремления предохранить то, что обычно бывает дано как сущее (предметный полюс, антиципируемый в бытийной достоверности как неизменный) от возможной модализации достоверности. В измененной установке эпохе ничто не утрачивается, в ней целиком сохраняются все интересы и цели жизни мира, в том числе и цели позна­ния. Разница лишь в том, что теперь для всего этого оказы­ваются найдены соразмерные его сущности субъективные корреляты, благодаря чему проступает полный и истинный бытийный смысл объективного бытия и тем самым бытий­ный смысл всякой объективной истины. Философия как универсальная объективная наука (а такой была вся фило­софия античной традиции), вкупе со всеми объективными науками, вовсе не есть универсальная наука. В свой круг исследования она помещает только конституированные предметные полюса, она остается слепа к трансценден­тально конституирующему, полному и конкретному бытию и жизни. Однако хотя мы, как было сказано, и удерживаем все это в качестве истины, нужно будет сперва достичь окончательного прояснения ее смысла.

Возникает еще и другое затруднение. Эпохе в отноше­нии всех интересов естественной человеческой жизни оз­начает, казалось бы, полный отход от них (таково, кстати, весьма распространенное неправильное понимание транс­цендентального эпохе). Но если бы это имелось в виду, то никакое трансцендентальное исследование не могло бы состояться. Как мы могли бы сделать трансцендентальной темой восприятие и воспринятое, припоминание и при­помненное, объективное и подтверждение всякого рода объективного, в том числе искусство, науку, философию — если бы мы не проживали всего этого на примере или даже в полной очевидности? Так оно и есть на деле. Стало быть,

236

философ, осуществляющий эпохе, тоже должен «естест­венно проживать» естественную жизнь, и все же эпохе вно­сит сюда существенное отличие: оно изменяет всю модаль­ность тематики, а в дальнейшем преобразует познаватель­ную цель во всем ее бытийном смысле. В обычной естест­венной жизни все цели получают свой предел [terminieren] в «3T0M»[«der»] мире, и всякое познание получает свой предел [terminiert] в действительно сущем, которое удостоверено подтверждением. Мир — это открытый универсум, гори­зонт «пределов» [«Termini»], универсальное поле сущего, которое предполагается во всякой практике и вновь и вновь обогащается ее результатами. Поэтому мир есть со­вокупность всего, что допускает само собой разумеющееся подтверждение, он возникает и присутствует «тут» из наце­ливания [Abzielung] и представляет собой почву для все но­вого нацеливания на сущее — на «действительно» сущее. В эпохе же мы движемся назад, к субъективности, осущест­вляющей последнее нацеливание и уже располагающей ре­зультатами прежних нацеливаний и наполнений, уже имеющей мир, а также к тому, какими способами своей скрыто-внутренней «методики» она имеет этот мир, «про­изводит» его и формирует дальше. Интерес феноменолога нацеливается не на готовый мир, не на руководствующееся внешними намерениями действие в нем, которое само есть нечто «конституированное». Феноменолог осуществляет всякий вид практики действительным образом или в по­следующем размышлении, но не так, что «окончание» этой практики, ее наполняющее, становится его собственным «концом», его пределом. Напротив, благодаря тому, что он делает собственной темой как раз это окончание [Endesein] как таковое, эту жизнь, направленную на цели в жизни мира, и ее определенность [Terminieren] этими целями, благодаря тому, что он делает это собственной темой в от­ношении властвующего во всем этом субъективного, наив­ный бытийный смысл мира вообще превращается для него в смысл «полюсной системы трансцендентальной субъек-

237

тивности», которая «имеет» мир и содержащиеся в нем ре­альности именно в той мере, в какой она имеет эти полюса: конституируя их. По-видимому, это в корне отличается от того, как в самом мире происходит постоянное превраще­ние «конечных целей» в «средства», в посылки для новых внутримировых целей.

Сказанное здесь подразумевает, что в отношении наше­го способа истолкования интенциональной жизни как осу­ществляющей свои свершения в рамках эпохе достигнута полная ясность и что прежде всего обретено понимание того, что уже в самом обычном восприятии, и потому в ка­ждом осознании, в котором сущему напрямую придается значимость вот-бытия, содержится нацеливание [Abzie-lenj, которое осуществляется в согласованности все новых и новых бытийных значимостей (принадлежащих спосо­бам данности этого сущего), а в доступных созерцанию — осуществляется как «оно само». Каким бы вариациям ни подвергалась интенциональность, начиная с момента ее первого обнаружения в способах актуальной направленно­сти на предметы, все это будут вариативные формы свер­шений, в конечном счете осуществляемых Я.

Третье затруднение состоит в том, что не видно, каким образом можно было бы дескриптивно рассмотреть в эпохе «гераклитову реку» конституирующей жизни в ее индиви­дуальной фактичности. При этом мы руководствуемся при­нятым в объективной науке о мире различием между деск­риптивными науками, которые на опытной основе описы­вают и классифицируют фактическое вот-бытие и проекти­руют индуктивные всеобщности в рамках доступной созер­цанию эмпирии, чтобы таким образом определить его для каждого, кто пребывает в той же самой эмпирии,— и наука­ми, вырабатывающими законы, науками о безусловных всеобщностях. Между тем, как бы ни обстояло дело с этим объективным различием, затруднение, собственно, возни­кает для нас не потому, что было бы неправомерно предъяв­лять к трансцендентальное™ те же требования, что и к объ-

238

ективности. Верно, однако, что у нас не может быть аналога эмпирической науки о фактах, не может существовать «де­скриптивная» наука о трансцендентальном бытии и жизни как индуктивная наука, основанная лишь на опыте и наде­ленная смыслом установления индивидуальных трансцен­дентальных корреляций, как они фактически появляются и исчезают. Даже отдельный философ, находящийся в уста­новке эпохе, применительно к себе самому не может ничего удержать из этой неуловимо-текучей жизни, не может ни­чего воспроизвести всегда с одинаковым содержанием, не может удостовериться в его этости [Diesheit] и в его так-бы-тии настолько, чтобы описать все это в четких высказыва­ниях и, так сказать, задокументировать (хотя бы для себя самого). Но полную конкретную фактичность универсаль­ной трансцендентальной субъективности все же можно на­учно постичь в другом правомерном смысле, а именно, бла­годаря следующей великой задаче, которая может и должна быть поставлена действительно эйдетическим методом: ис­следовать сущностную форму трансцендентальных свер­шений во всей типике индивидуальных и интерсубъектив­ных свершений, и тем самым исследовать совокупную сущ­ностную форму субъективности, осуществляющей транс­цендентальные свершения, во всех ее социальных обличь­ях. Факт здесь определяется как факт по своей сущности и только через свою сущность, а никоим образом не по анало­гии с объективностью, где он эмпирически документирует­ся посредством индуктивной эмпирии.