6. Длящиеся контексты

Мы уже провели различение между материальным и формаль­ным контекстами. Так, канон Нового Завета представляет собой ма­териальный контекст для любой из новозаветных книг: он говорит нам о том, какие другие высоко привилегированные области данных существуют в раннем христианстве. Формальный контекст, напро­тив, достигается через исследование: данные порождают вопросы, вопросы порождают противоположные ответы, противоположные ответы — дальнейшие вопросы, а они — дальнейшие противополож­ные ответы. Головоломка все усложняется, пока не будет совершено открытие. Постепенно элементы начинают складываться в карти­ну. Возможен период быстро нарастающего инсайта. Со временем дальнейшие вопросы начинают вызывать повторяющиеся ответы, и движение идет по нисходящей. Достигается определенная точка зре­ния, и, хотя дальнейшие вопросы возможны, ответы на них больше не внесут существенных изменений в уже достоверно установленное. Так выстраивается формальный контекст: набор взаимосвязанных вопросов и ответов, который выявляет смысл текста.

Длящийся контекст возникает, когда последовательность текстов

339

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

выражает разум отдельного исторического сообщества. Такой для- | щийся контекст заставляет провести различение между первичным и последующими контекстами. Так, некое утверждение может быть I нацелено на какой-то один вопрос и абстрагироваться от других, 1 дальнейших вопросов. Но решение одного вопроса не упраздняет I всех прочих: обычно оно требует их более ясного понимания и более j настоятельно побуждает к их решению. Согласно Афанасию, Ни-кейский собор употребил термин, отсутствовавший в Писании, не для того, чтобы установить прецедент, но чтобы удовлетворить на­сущную потребность. Однако насущная потребность продержалась примерно тридцать пять лет, и примерно через двадцать лет после того, как она была удовлетворена, Первый Константинопольский собор почувствовал необходимость дать не-технический ответ на во­прос, только ли Сын единосущен Отцу, или Святой Дух тоже. Еще через пятьдесят лет, в Эфесе, стало необходимо пояснить никейский термин заявлением о том, что Один и тот же был рожден от Отца и от Марии Девы. Еще через двадцать лет стало необходимо добавить, что Один и тот же может быть одновременно вечным и временным, бессмертным и смертным, потому что Он имеет в себе две природы. Двумя столетиями позже было добавлено еще одно пояснение: боже­ственная личность, имеющая две природы, имеет также два действия и две воли.

Таков длящийся контекст церковных доктрин: он не существо­вал до Никеи, но мало-помалу обрел существование после нее. Он не утверждает того, что подразумевалось на Никейском соборе; он утверждает то, что возникло в его результате и что фактически стало контекстом, в котором следует понимать Никею.

Можно не только различить первичную и последующие стадии в длящемся контексте, но и соотнести один длящийся контекст с другим. Из этих отношений самыми распространенными будут де­ривация и взаимодействие. Так, контекст, длящийся от Никеи до Третьего Константинопольского собора, берет начало в доктринах первых трех веков христианства, но отличен от них постольку, по­скольку использует пост-системный способ мышления и выражения. Со своей стороны, длящийся контекст соборных доктрин дал жизнь иному, однако зависимому от него контексту богословских доктрин. Этот контекст имел своей предпосылкой соборы; в нем было прове-

ДОКТРИНЫ

дено различение между Христом как Богом и Христом как человеком и сформулированы следующие вопросы: мог ли Христос-человек грешить? Испытывал ли Он вожделение? Был ли Он в каком-либо смысле несведущим? Имел ли Он освящающую благодать? В какой степени? Обладал ли Он непосредственным знанием Бога? Знал ли Он все, что относилось к Его миссии? Была ли у Него свобода вы­бора?

Со своей стороны, богословский контекст, производный от гре­ческих соборов, получил продолжение в средневековых школах, что­бы встретиться здесь с Писанием и преданием в их целостности. Он был контекстом не только длящимся, совместным и методичным, но и диалектичным. Это был контекст, который включал в себя взаимно противоположные школы мысли, который сумел различить проти­воположности в богословской доктрине и в доктрине Церкви и, до­пуская расхождения в первом случае, отвергал их во втором.

Наконец, взаимодействующие контексты представлены кон­текстами богословских доктрин и церковных доктрин в период от Средневековья до Второго Ватиканского собора. Теологи находи­лись под влиянием церковных доктрин, над которыми они размыш­ляли. Со своей стороны, церковные доктрины без теологов не до­стигли бы свойственной им пост-системной точности, сжатости и стройности.

7. ДЛЯЩЕЕСЯ ОТКРЫТИЕ РАЗУМА: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Решение Средних веков обратиться к аристотелевскому корпусу как субструктуре повлекло за собой интеграцию теологии с филосо­фией и с детальным описанием материальной вселенной. Эта инте­грация имела то преимущество, что предлагала целостное мировоз­зрение; но ни классицистская культура, ни аристотелевская мысль не учили тому принципу, что целостное мировоззрение подвержено заметным изменениям.

В течение столетий христианство черпало представления о самом себе и своем мире из первых глав Книги Бытия, из иудейской апо-калиптики и птолемеевской астрономии, а также из теологических учений о сотворении мира и бессмертии индивидуальной человече­ской души. Это представление было поколеблено новыми научными традициями, восходящими к Копернику, Ньютону, Дарвину, Фрей-

341

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ду, Гейзенбергу. Великой заслугой Тейяра де Шардена было призна­ние того факта, что христианин испытывает потребность в связном представлении о самом себе в своем мире, и существенный вклад в удовлетворение этой потребности.

Некогда считалось, что наука — это достоверное знание вещей через их причины. Слишком часто клирики исходили из той пред­посылки, что эта дефиниция приложима к современной науке. Но современная наука не достоверна, а вероятностна. Она имеет дело не столько с вещами, сколько с данными. Она говорит о причинах, но имеет в виду соотношения, а не конечную цель, деятеля, материю или форму.

Некогда считалось, что наука занимается всеобщим и необходи­мым. Сегодня в математике необходимость — маргинальное поня­тие: в самом деле, выводы следуют из посылок с необходимостью, но базовые предпосылки представляют собой свободно выбранные постулаты, а не необходимые истины. В первые десятилетия XX в. ученые говорили о необходимых законах природы и даже о железных законах экономики. Кантовая теория и экономическая теория Кейн-са положили этому конец.

Ученость некогда считала своей целью овладение гуманистиче­ским красноречием. Но филология начала XIX в. поставила себе зада­чу реконструкции конструкций человечества. Ее первые успехи были достигнуты в области классических штудий и европейской истории; однако с тех пор она давно уже освоилась в сфере библейских, патри­отических, средневековых исследований. Ее труды имеют специали­зированный, совместный, прогрессирующий, обширный характер. То, что прежде относили к компетенции отдельного догматического теолога, теперь может изучаться лишь весьма многочисленной ко­мандой.

Было время, когда необходимые начала признавались базисом философии, и эти начала отождествлялись с самоочевидными про­позициями, которые служили базовыми предпосылками философ­ских дедукций. Так вот, это верно, что существуют аналитические пропозиции: если определить А через обладание отношением RkB, то не может существовать А без отношения R к В. Но равно верно и то, что нет никакой необходимости в существовании А, вкупе с его отношением RkB. Ибо конечное существование познается не через

342

ДОКТРИНЫ

определение терминов и не через построение аналитических пропо­зиций, а через процесс, именуемый верификацией.

Аристотель и его последователи разделяли науки на специальные, имеющие дело с сущими определенного рода, и на общие, имеющие дело с сущим как таковым. Сегодня все естественные и гуманитар­ные науки нацелены на то, чтобы давать отчет о чувственных данных. Соответственно, если должна существовать какая-либо общая наука, то ее данные должны быть данными сознания. Так совершился по­ворот к интериорности. Общая наука — это, во-первых, когнитивная теория (что мы делаем, когда познаём?), во-вторых, эпистемология (почему мы познаём?), и, в-третьих, метафизика (чтб мы познаём, когда познаем?). Такая общая наука будет общим случаем метода, а вовсе не содержания специальных наук, в отличие от того, как это было в аристотелизме.

Указанный поворот к интериорности пытались осуществить раз­ными способами, от Декарта до Канта и до немецких идеалистов XIX в. Но затем последовал еще более показательный сдвиг — от по­знания к вере, воле, сознанию, решению, действию: у Кьеркегора, Шопенгауэра, Ньюмена, Ницше, Блонделя, персоналистов и экзи­стенциалистов. Направление этого сдвига правильно в том смысле, что четвертый уровень интенционального сознания — уровень обду­мывания, оценки, решения, действия —возводит на новую ступень предшествующие уровни — переживания, понимания, суждения. Он простирается дальше них, утверждает новый принцип и тип опера­ций, направляет их к новой цели, но не только не умаляет предше­ствовавшие уровни, но и сохраняет их все и приводит к более полно­му расцвету.

Четвертый уровень не только возводит на новую ступень пред­шествующие три; первые три уровня также заметно отличаются от умозрительного интеллекта, который, как предполагается, призван схватывать самоочевидные и необходимые истины. Такой умозри­тельный интеллект мог притязать и действительно притязал на пол­ную автономию: злая воля вряд ли могла примешаться к постижению самоочевидной и необходимой истины или к необходимым выводам, следующим из этой истины. В действительности же то, чтб человече­ский интеллект схватывает в данных и выражает в понятиях, есть не необходимо, а лишь возможно релевантная интеллигибельность. Эта

343

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

интеллигибельность внутренне гипотетична и потому всегда нужда­ется в дальнейшей проверке и верификации, прежде чем можно бу­дет утверждать, что она de facto релевантна наличным данным. Так что современная наука находится под водительством метода, причем отобранный метод, которому затем следуют, оказывается результа­том не только переживания, понимания и суждения, но и решения.

Я суммарно указал на ряд фундаментальных изменений, которые произошли за последние четыре с половиной столетия. Они изме­нили представление человека о самом себе в своем мире, его науку и концепцию науки, его философию и концепцию философии. Они затронули три базовые дифференциации сознания, и все три лежат далеко за пределами горизонта древней Греции и средневековой Ев­ропы.

Эти изменения обычно встречали сопротивление клириков по двум причинам. Первая причина — в том, что клирики, как правило, в действительности не понимали их природы. Вторая причина — в том, что эти изменения, как правило, сопровождались отсутствием интеллектуального обращения, а потому были враждебны христиан­ству.

Наука Нового времени — одно дело, а вненаучные мнения уче­ных — другое. Среди вненаучных мнений ученых вплоть до принятия квантовой теории царил механистический детерминизм, который неверно представлял природу, а также исключал свободу и ответ­ственность человека¹⁴.

Новая история — одно дело, а философские допущения истори­ков — другое. Х.Г. Гадамер рассмотрел допущения Шлейермахера, Ранке, Дройзена и Дильтея¹⁵. В более общем виде Курт Фрёр кон­статировал, что работа историков в первой половине XIX в. была от­мечена смешением философского умозрения и эмпирического разы­скания, и что устранение умозрения во второй половине XIX в. было делом еще более влиятельной философии — позитивизма¹⁶. Возник-

ДОКТРИНЫ

ший в результате историцизм проник в библейские штудии, где от­ветной реакцией на него стало творчество Карла Барта и Рудольфа Бультмана. Оба признавали значение морального и религиозного обращения. У Барта это выразилось в отстаивании того тезиса, что, хотя Библию можно читать исторически, ее также следует читать ре­лигиозно, а религиозное чтение — это вопрос не только набожных чувств читателя: он должен также внимать реальностям, о которых говорится в Библии¹⁷. У Бультмана, с другой стороны, религиозное и моральное обращение представляет собой экзистентный (existenzielf) ответ на зов и вызов керигмы. Но такой ответ есть субъективное собы­тие, объективация которого рождает миф¹⁸. Хотя Бультман вообще-то не позитивист, ибо знает, что такое verstehen [понимать], тем не менее, с его точки зрения, библейские штудии распадаются на две части: есть научная часть, не зависимая от религиозной веры; и есть религиозная часть, проникающая под слой библейских мифических объективации к субъективным религиозным событиям, о которых она свидетельствует.

Как у Барта, так и у Бультмана, хотя и по-разному, обнаруживает себя нужда в интеллектуальном, моральном и религиозном обраще­нии. Только интеллектуальное обращение способно исцелить фиде­изм Барта. Только интеллектуальное обращение способно вытеснить секулярную идею научной экзегезы, представляемую Бультманом. Но самого по себе интеллектуального обращения недостаточно: оно должно эксплицитно выразиться в философском и богословском ме­тоде, причем метод должен включить в себя критику метода науки и, равным образом, критику метода учености.