2. Обращения и членения

Жозеф де Финанс провел различение между горизонтальным и вертикальным осуществлением свободы. Горизонтальное осущест­вление — это решение или выбор, которые совершаются в некоем Установленном горизонте. Вертикальное осуществление — это набор

2б1

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

суждений и решений, посредством которых мы переходим из одного горизонта в другой. Так вот, может существовать последовательность таких вертикальных осуществлений свободы, и в каждом случае новый горизонт, даже будучи заметно более глубоким, широким и богатым, тем не менее, согласуется со старым и развивается из его потенциаль­ных возможностей. Но случается и так, что перемещение в новый го­ризонт влечет за собой разворот в противоположную сторону, что оно берет начало в старом горизонте через отречение от его характерных черт, что оно начинает новую последовательность, которая выявляет еще ббльшую глубину, широту и богатство. Такой разворот и новое начало и есть то, что подразумевается под обращением.

Обращение может быть интеллектуальным, моральным или ре­лигиозным. Хотя каждое из трех связано с остальными двумя, все же каждое представляет особый тип события и должно быть рассмотре­но само по себе, прежде чем соотноситься с остальными.

Интеллектуальное обращение — это радикальное прояснение, а, следовательно, и устранение несообразно упорного и тупикового мифа о реальности, объективности и человеческом познании. Миф состоит в том, что познание подобно зрению, объективность — видению присутствующего и не-видению отсутствующего, а реальное есть то, что выставлено на обозрение. Но этот миф упускает из вида различие между миром непосредственности, то есть младенческим миром, и миром, опосредованным смыслом. Мир непосредствен­ности — это сумма видимого, слышимого, осязаемого, ощущаемого на вкус и запах, чувствуемого. Он вполне согласуется с мифическим видением реальности, объективности, познания. Но это лишь ма­лый фрагмент мира, опосредованного смыслом. Ибо мир, опосредо­ванный смыслом, есть мир, познаваемый не только в чувственном опыте индивида, но и во внешним и внутреннем опыте культурного сообщества, а также в непрестанно проверяемых и перепроверяемых суждениях сообщества. Соответственно, познание — это не просто зрение: это переживание, понимание, суждение и верование. Кри­терии объективности — не простые критерии наглядного видения, но составные критерии переживания, понимания, суждения и веро­вания. Познаваемая реальность — не просто предмет видения: она дается в опыте, организуется и эстраполируется в понимании, пола­гается в суждении и веровании.

гвг

ДИАЛЕКТИКА

Последствия мифа разнообразны. Наивный реалист познает мир, опосредованный смыслом, но думает, что познает его, просто на него глядя. Эмпирист сужает объективное познание до чувственного опы­та: для него понимание и постижение, суждение и верование — всего лишь субъективные виды деятельности. Идеалист настаивает на том, что человеческое познание всегда включает в себя как разумение, так и чувство; но он сохраняет эмпиристское понимание реальности и поэтому думает о мире, опосредованном смыслом, не как о реальном, но как об идеальном. Только критический реалист способен признать факты, связанные с человеческим познанием, и сказать, что мир, опосредованный смыслом, есть реальный мир, — причем способен лишь в той мере, в какой сумеет показать, что процесс переживания, понимания и суждения есть процесс самотрансцендирования.

Мы сейчас обсуждаем не чисто технический философский мо­мент. Эмпиризм, идеализм и реализм именуют три совершенно раз­ных горизонта, у которых нет общих идентичных объектов. Идеалист никогда не имеет в виду того, что имеет в виду эмпирист, а реалист никогда не имеет в виду того, что имеют в виду эти двое. Эмпирист может доказывать, что квантовая теория ничего не говорит о физи­ческой реальности, потому что имеет дело только с отношениями между феноменами. Идеалист согласился бы с этим, добавив, что, конечно, это верно применительно ко всем наукам, а в действитель­ности — к человеческому познанию в целом. Критический реалист возразил бы обоим: верифицированная гипотеза обладает вероят­ной истинностью, а то, что вероятно истинно, отсылает к тому, что вероятно истинно в реальности. Возьмем другой пример: что такое исторические факты? Для эмпириста они суть то, что некогда имело место и что можно было увидеть. Для идеалиста они — ментальные конструкции, тщательно выстроенные на основе данных, засвиде­тельствованных в документах. Для критического реалиста истори­ческие факты — это события в мире, опосредованном истинными актами смысла. Возьмем третий пример: что такое миф? Существуют психологический, антропологический, исторический и философ­ский ответы на этот вопрос. Но существуют также редукционистские ответы: миф есть повествование о сущностях, которых не найти в эм-пиристском, идеалистском, историцистском, экзистенциалистском горизонтах.

263

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

Довольно примеров. Их можно умножать до бесконечности, так как философские вопросы универсальны по своей направленности, и некоторая форма наивного реализма может выглядеть абсолютно очевидной в глазах очень многих. Как только эти люди начинают го­ворить о познании, объективности, реальности, так тотчас выходит на свет допущение, согласно которому любое познание должно быть чем-то вроде зрения. Чтобы освободиться от этой ошибки и прий­ти к самотрансцендированию, которое необходимо в человеческом процессе выхода к познанию, часто приходится ломать глубоко уко­рененные навыки мышления и речи. Только так можно стать хозяи­ном самого себя — точно осознав, чтб мы делаем, когда познаём. Это и есть обращение, новое начало, новый старт. Он открывает путь к дальнейшим прояснениям и продвижениям.

Моральное обращение изменяет критерий решения и выбора, заменяя удовлетворение ценностями. Пока мы остаемся детьми или несовершеннолетними, нас убеждают, упрашивают, заставляют, принуждают поступать правильно. По мере того, как наше знание человеческой реальности возрастает, наше соответствие человече­ским ценностям упрочивается и оттачивается, наши наставники все в большей мере предоставляют нас самим себе, чтобы наша свобода могла реализовать свое нарастающее стремление к подлинности. Так мы подходим к тому экзистенциальному моменту, когда обнаружи­ваем, что наши решения затрагивают нас самих не менее, чем они затрагивают выбираемые или отвергаемые объекты, и что решать, чтб сделать из самого себя, каждому из нас придется самому. И тог­да наступает время для осуществления вертикальной свободы; тогда моральное обращение заключается в том, чтобы выбрать истинное благо, более того, выбрать ценность вопреки удовлетворению, если ценность и удовлетворение вступают в конфликт. Конечно, такое обращение еще очень далеко от нравственного совершенства: одно дело — решить, другое — выполнить. Человек еще должен обнару­жить и искоренить в себе индивидуальные и групповые крены, а также крены общего характера¹. Он должен непрестанно прогрес­сировать в познании человеческой реальности и потенциальности, как они даны в существующей ситуации. Он должен непрестанно

¹ См. Insight, pp. 218-242.

264

ДИАЛЕКТИКА

удерживать в ней различёнными элементы прогресса и упадка. Он должен непрестанно всматриваться в свои интенциональные ответы на ценности и подспудные шкалы предпочтений. Он должен прислу­шиваться к критике и протестам. Он должен пребывать в готовности учиться у других. Ибо моральное знание — действительное достоя­ние только нравственно добротных людей, и пока человек не заслу­жит этого звания, он должен продвигаться вперед и учиться.

Религиозное обращение — это захваченность предельной забо­той. Это пребывание в любви не от мира сего, полное и постоянное самозабвение, без всяких условий, оговорок или исключений. Такое самозабвение — не акт, а динамичное состояние, начало последую­щих актов, им предшествующее. В ретроспекции оно открывается как глубинный поток экзистенциального сознания, как безоговороч­ное принятие призвания к святости, как, возможно, возрастающая простота и пассивность молитвы. В разных религиозных традициях религиозное обращение интерпретируется по-разному. Для христи­ан это — любовь Божья, льющаяся в наши сердца через дарованного нам Святого Духа; это дар благодати. Со времен Августина проводи­лось различение между благодатью действующей и содействующей. Действующая благодать — это замена каменного сердца плотяным: замена, которая совершается по ту сторону горизонта каменного сердца. Содействующая благодать — это плотяное сердце, которое становится поистине таковым в добрых делах, совершаемых посред­ством человеческой свободы. Действующая благодать есть реальное обращение, содействующая благодать — действенность обращения: постепенное продвижение к полному и всецелому преображению всей жизни и чувствования человека, его мыслей, слов, деяний или недеяний².

Как интеллектуальное и моральное, так и религиозное обраще­ние представляет собой модальность самотрансцендирования. Ин­теллектуальное обращение есть обращение к истине, достигаемой в познавательном самотрансцендировании. Моральное обращение

^г О действующей и содействующей благодати у св. Фомы см. В. Lonergan, Theological Studies 2 (1941), 289-324; 3 (1942), 69-88; 375-402; 533-578. В форме книги см. В. Lonergan, Grace and Freedom, London: Darton, Longman & Todd, and New York: Herder and Herder, 1971.

265

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

есть обращение к ценностям, которые постигаются, утверждаются и осуществляются в моральном самотрансцендировании. Религиоз­ное обращение есть всецелое пребывание-в-любви, которое служит действенным основанием всякого самотрансцендирования, будь то в разыскании истины, в осуществлении человеческих ценностей или в занятой человеком позиции по отношению к миру, к его основе и цели.

Коль скоро интеллектуальное, моральное и религиозное обраще­ние равно имеют дело с самотрансцендированием, то в случае, когда все три вида обращения совершаются в одном сознании, их взаимные отношения можно помыслить в терминах расслоения. Я употребляю это слово не в гегелевском смысле, а в том смысле, какой придал ему Карл Ранер³, имея в виду, что расслаивающее выходит за пределы расслаиваемого, что оно вносит нечто новое и отличное, ставит все на новую основу, но не мешая расслаиваемому и не разрушая его, а, напротив, нуждаясь в нем, включая его, сохраняя все его собствен­ные черты и свойства и приводя их к полному осуществлению внутри более богатого контекста.

Так, моральное обращение идет дальше ценности по имени «ис­тина» — к ценностям как таковым. Оно ведет субъекта от познава­тельного самотрансцендирования к моральному. Оно помещает его на новый, экзистенциальный уровень сознания и утверждает его как порождающую ценность. Но это никоим образом не мешает его при­верженности истине и не ослабляет ее. Он по-прежнему нуждается в истине, ибо должен понимать реальность и реальную потенциаль­ность, чтобы осмысленно отвечать на ценность. Истина, в которой он нуждается, по-прежнему есть истина, достигаемая в согласии с требованиями рационального сознания. Но теперь устремленность к ней становится тем решительнее, что субъект вооружен против кренов, и тем осмысленнее и значимее, что поиски истины ведут­ся и играют существенную роль в гораздо более богатом контексте устремленности к ценностям как таковым.

Сходным образом религиозное обращение идет дальше мораль­ного. Вопрошание об умопостижении, о рефлексии, об обдумывании выдает эротический характер человеческого духа, его способность и

³ К. Rahner, Horerdes Wortes, Munchen: Kodel, 1963, S. 40.

266

ДИАЛЕКТИКА

желание самотрансцендировать. Но эта способность осуществля­ется, это желание переходит в наслаждение, когда религиозное об­ращение преобразует экзистенциального субъекта в субъекта любя­щего, в субъекта, который наполнен, охвачен, одержим, присвоен всеохватной любовью не от мира сего. Когда возникает новое осно­вание для всех его ценностей и всех его благих поступков. Плоды интеллектуального или морального обращения никоим образом не отрицаются и не умаляются: напротив, всякое человеческое устрем­ление к истинному и благому включается в космический контекст и цель и усовершается в них. Но, кроме того, человек приобретает силу любви, которая позволяет ему принимать страдание, сопряженное с нейтрализацией последствий упадка.

Однако не следует думать, что религиозное обращение означает всего лишь новое и более действенное основание для устремлен­ности к интеллектуальным и моральным целям. Религиозная лю­бовь не знает условий, оговорок, исключений; она осуществляется всем сердцем, и всею душою, и всем разумением, и всей крепостью. Эта безграничность хотя и отвечает безграничному характеру чело­веческого вопрошания, но не принадлежит к этому миру. Святость изобилует истиной и моральной благостью, но обладает своим соб­ственным, особым измерением: она есть полнота не от мира сего, радость, умиротворенность, блаженство. В христианском опыте все это — плоды пребывания в любви к таинственному и непостижимо­му Богу. Сходным образом греховность отличается от морального зла: она есть лишенность всецелой любви, радикальное измерение безлюбия. Это измерение может маскироваться последовательной поверхностностью, избеганием предельных вопросов, погружением во все то, чтб предлагает нам мир, бросая вызов нашей беспомощ­ности, расслабляя наше тело и рассеивая наш разум. Но избегание не может быть постоянным, и тогда отсутствие полноты дает о себе знать в беспокойстве, в безрадостности погони за развлечениями, в отсутствии умиротворенности и в недовольстве — депрессивном не­довольстве самим собой или маниакальном, враждебном и даже на­сильственном недовольстве человечеством.

Хотя религиозное обращение выше морального, а моральное выше интеллектуального, отсюда не следует, что интеллектуальное обращение совершается первым, а затем следуют обращение мораль-

2б₇

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ное и религиозное. Напротив, с точки зрения причинности вернее было бы сказать, что первым идет дар любви Божьей, затем взор этой любви открывает ценности в их сиянии, тогда как сила этой любви приводит ценности к осуществлению. Таково моральное обращение. Наконец, среди ценностей, различаемых взором любви, присутству­ет и ценность верования в истины, которым учит религиозная тра­диция; эта традиция и вера несут в себе семена интеллектуального обращения. Ибо слово, изреченное и услышанное, исходит от всех четырех уровней и пронизывает все четыре уровня интенциональ-ного сознания. Его содержание — это содержание не только опыта, но также понимания, суждения и решения. В основе когнитивного мифа лежит зрительная аналогия, но верность слову затрагивает все­го человека.

Кроме обращений, случаются и провалы. То, что так медленно и тщательно выстраивалось индивидом, обществом, культурой, может рухнуть. Познавательное самотрансцендирование — не просто идея, которую легко ухватить, и не доступные данные, которые легко про­верить. В ценностях есть нечто таинственно-захватывающее, но спо­собны ли они перевесить плотское наслаждение, богатство, власть? У религии, несомненно, есть свое время, но не прошло ли это время? Не свелась ли религия к иллюзорному утешению для слабых душ, к опиуму, который богатые раздают для успокоения бедных, к мифи­ческой проекции на небеса собственного достоинства человека?

Изначально не все, но некоторая религия объявляется иллю­зорной; не все, но некоторое моральное предписание отбрасывает­ся как бездейственное и бесполезное; не все истины, но некоторый тип метафизики отвергается как пустая болтовня. Отрицания могут быть истинными, и тогда они представляют собой попытку остано­вить упадок. Но они могут быть и ложными, и тогда они знаменуют начало упадка. В последнем случае часть культурного наследия раз­рушается. Привычный компонент культурного опыта перестает су­ществовать, отступает в забытое прошлое, где, возможно, историкам предстоит его вновь открыть и восстановить. Более того, устранение подлинной части культуры означает, что прежнее целое оказывает­ся изувеченным, что баланс нарушен, что оставшаяся часть может деформироваться в попытках компенсировать утрату. Позднее все это — устранение, увечье, деформация — будет, разумеется, вызывать

₂68

ДИАЛЕКТИКА

восхищение как неудержимое движение прогресса, тогда как явные болезни, которые несут с собой эти вещи, будут считаться исцели­мыми не возвратом к заблудшему прошлому, а дальнейшим устра­нением, увечьем, деформацией. Однажды начавшись, процесс рас­пада прикрывается самообманом и поддерживается постоянством. Но это не означает, что он непременно протекает единообразно и в едином русле. Разные нации, разные общественные классы, разные возрастные группы могут выбирать разные части наследия прошлого для устранения, наносить разные увечья, провоцировать разные де­формации. Таким образом, нарастающий распад сопровождается на­растанием расчлененности, непонимания, подозрения, недоверия, враждебности, ненависти, насилия. Социальное тело рвут на части в разных направлениях, а его культурная душа утрачивает способность к разумным убеждениям и ответственным обязательствам.

Дело в том, что убеждения и обязательства опираются на сужде­ния о фактах и суждения о ценностях. В свою очередь, эти суждения в значительной мере опираются на верования. В самом деле, мало тех людей, которые, испытывая давление со всех сторон, не были бы вскоре вынуждены искать прибежища в том, во что они верили. Но такое прибежище может быть действенным, только если верующие выступают единым фронтом, только если интеллектуальные, мо­ральные и религиозные скептики составляют немногочисленное и пока еще не слишком влиятельное меньшинство. Но их число мо­жет увеличиваться, их влияние — расти, их голоса — брать верх на книжном рынке, в образовательной системе, в средствах массовой информации. Тогда вера начинает работать не за, а против интеллек­туального, морального и религиозного самотрансцендирования. То, что было путем восхождения и пользовалось всеобщим уважением, рушится, становится отличительной чертой отставшего от времени меньшинства.