3. Критическая история

Первый шаг к пониманию критической истории — отчет о докри- ; тической истории. Сообщество для нее — это сообщество, стоящее перед глазами: ее собственное. Носитель такой истории — нарратив, упорядоченное повествование о событиях. Оно рассказывает, кто, когда, где, при каких условиях, по каким мотивам и с какими резуль­татами совершил то или это. Его функция — практическая: групп; может функционировать как группа, только обладая идентичностью, познавая себя и посвящая себя в худшем случае делу выживания, а в лучшем — усовершенствования. Функция докритической истории состоит в том, чтобы содействовать такому познанию и посвящению; поэтому она никогда не сводится к голым фактам. Она художествен­на, поскольку отбирает, упорядочивает, описывает, пробуждает ин­терес читателя и поддерживает его, побуждает и убеждает. Далее, она этична, поскольку не только повествует, но и выражает хвалу или порицание. Она объяснительна, поскольку дает отчет о существую­щих институциях, рассказывая об их происхождении и развитии и сравнивая их с альтернативными институциями, обнаруженными в

2O4

ИСТОРИЯ

других краях. Она апологетична, поскольку подправляет ложные или тенденциозные сведения о прошлом народа и опровергает клеветы со стороны соседних народов. Наконец, она профетична, поскольку взгляд назад, в прошлое, сочетается в ней со взглядом вперед, в бу­дущее; к повествованию добавляются советы человека начитанного, скромного и мудрого.

Так вот, такая докритическая история, даже будучи очищена от своих дефектов, вполне может отвечать реальным потребностям функциональной специализации «коммуникации», но не функцио­нальной специализации «история». Ибо эта специализация, опе­рируя на четырех уровнях — переживания, понимания, суждения и решения, на трех из них оперирует только в виду суждения, установ­ления фактического положения дел. Весьма важная воспитательная задача — внушать своим согражданам или клирикам надлежащую оценку их собственного наследия и надлежащую преданность его со­хранению, развитию и распространению, — не ее задача. Ее задача — установить, по непрестанно цитируемому выражению Ранке, «как было на самом деле»: wie es eigentlich gewesen. Наконец, если этот труд не вершится беспристрастно, в полной обособленности от политиче­ских или апологетических целей, он оказывается попыткой служить двум господам и обычно испытывает на себе последствия этой еван­гельской притчи⁷.

Далее, эта работа не сводится к обнаружению свидетельств, про­верке их достоверности и нанизыванию того, чтобы было найдено достоверным. Не сводится, потому что исторический опыт — одно дело, а историческое знание — совсем другое. Нанизывание до­стоверных свидетельств означает лишь переиздание историческо­го опыта; оно не продвигает вперед историческое знание, которое постигает происходящее, что по большей части ускользало от со­временников. Многие ранние христиане имели фрагментарный опыт того способа, каким формировались элементы синоптических евангелий; но Рудольф Бультман реконструировал этот процесс как Целое, и хотя его доказательства были взяты из синоптических еван-

⁷ См., например, G.P. Gooch, History and Historians in the Nineteenth Century, London: Longmans, 1913¹, 1952², chap. 8: On the Prussian School.

205

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

гелий, они не предполагали веру в истинность евангельских утверж­дений⁸.

Наконец, только последовательность открытий позволит истори­ку продвинуться от фрагментарных опытов, которые служат источни­ком его данных, к познанию процесса в целом. Подобно детективу, столкнувшемуся с совокупностью улик, которая поначалу обескура­живает его, историк должен обнаружить в этих уликах, перебирая их по одной, то свидетельство, на котором он построит убедительную реконструкцию происшедшего.

Так как свидетельство должно быть обнаружено, следует прово­дить различение между потенциальным, формальным и актуальным свидетельством. Потенциальное свидетельство — это любые данные, воспринимаемые здесь и теперь. Формальное свидетельство — те же данные, поскольку они используются при формулировании вопроса, значимого для исторического понимания, и в ответе на него. Акту­альное свидетельство — это формальное свидетельство, на которое опирается историческое суждение. Другими словами, данные как воспринимаемые — это потенциальное свидетельство, данные как воспринимаемые и понимаемые — это формальное свидетельство, данные как воспринимаемые, понимаемые и выступающие основа­нием разумного суждения — это актуальное свидетельство.

Запускает этот процесс не что иное, как вопрос, значимый для исторического понимания. В связи с некоторой определенной си­туацией в прошлом человек хочет понять происходившее. Очевид­но, что такой вопрос предполагает некое историческое знание, в противном случае человек не знал бы о ситуации, о которой идет речь, и не знал бы, что подразумевается под «происходившим». Стало быть, история вырастает из истории. Критическая история была рывком вперед от докритической истории, докритическая история — рывком от историй и легенд. И наоборот, чем больше истории знает человек, тем больше данных входят в его кругозор,

⁸ R. Bultmann, Die Geschichte der synoptischen Tradition, Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1958⁴; первое издание вышло в свет в 1921. О том же: I. de la Potterie (ed.), De Jesus aux Evangiles, Gembloux: Duculot, 1967, где Formgeschichte [история форм] играет промежуточную роль между Traditionsgeschichte [историей тради­ции] и Redaktionsgeschichte [историей редакций].

2о6

ИСТОРИЯ

тем больше вопросов он может задать, и тем разумнее он сможет задать их.

Вопрос, предлагаемый для исторического понимания, помеща­ется в свет предшествующего знания и в связь с некоторыми опре­деленными данными. Он может вести к инсайту в отношении этих данных, а может и не вести. Если он не ведет к нему, то человек пере­ходит к другому вопросу. Если ведет, инсайт выражается в догадке, догадка представляется в виде образа, а образ ведет к дальнейшему вопросу, связанному с предыдущим. Этот процесс может быть возоб­новляющимся, а может и не быть. Если он не таков, это означает, что исследователь зашел в тупик и должен сменить подход. Если он воз­обновляется, и все, чего человек достигает, есть лишь ряд догадок, то он следует ложным путем и опять-таки должен сменить подход. Но если догадки исследователя совпадают с дальнейшими данными или приближаются к ним, то он на верном пути. Данные перестают быть чисто потенциальным свидетельством; они становятся формальным свидетельством; исследователь постепенно открывает, какого рода свидетельством они могут быть.

Далее, если исследователь идет верным путем достаточно долго, происходит смещение в способе постановки вопросов, ибо дальней­шие вопросы во все большей степени возникают из данных, а не из образов, основанных на догадках. Ему все еще приходится задавать вопросы, ему все еще приходится быть настороже; но он уже пере­шел от предварительных допущений и предположений к самому ис­следованию. Он уже достаточно прозревает объект вопрошания, что­бы схватить те из допущений и перспектив, которые адекватны этому объекту. И такое схватывание делает его подход к последующим дан­ным конгениальным в гораздо большей степени, чем это подсказы­вали бы дальнейшие данные, наводящие на дальнейшие вопросы. Чтобы описать эту черту исторического исследования, скажем, что кумулятивный процесс накопления данных, вопрошания, инсайта, Догадки, формального свидетельства, — этот процесс экстатичен. Это не пылкий экстаз набожности, а холодный экстаз растущего прозре­ния. Он заставляет человека забыть о себе. Он отодвигает в сторону прежние допущения и перспективы, чтобы высветить допущения и перспективы, адекватные объекту исследования.

Этот процесс одновременно избирателен, конструктивен и кри-

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

тичен. Он избирателен в том, что не все данные переходят из статуса потенциального свидетельства в статус свидетельства формального. Он конструктивен в том, что отобранные данные соотносятся друг с другом через взаимосвязанную совокупность вопросов и ответов, или, иначе говоря, через ряд инсайтов, которые дополняют друг друга, корректируют друг друга и потенциально вливаются в некое единое видение целого. Наконец, он критичен в том, что инсайты бывают не только прямыми, но обратными. В прямом инсайте че­ловек схватывает, каким образом вещи стыкуются друг с другом, и шепчет свое «Эврика!» В обратном инсайте ему хочется восклик­нуть: как я мог быть таким дураком и считать это самоочевидным! Человек видит, что вещи не стыкуются друг с другом; возможно, в прямом инсайте он уловит, что некий элемент входит не в этот, а в другой контекст. Так обнаруживаются интерполяции или поврежде­ния текста. Так Псевдо-Дионисий выводится за пределы I в. н. э. и перемещается в конец V в., поскольку он цитирует Прокла. Так ува­жаемый автор подпадает под подозрение: обнаруживается источник его информации, который целиком или частично, без какого-либо независимого подтверждения, используется не как свидетельство того, о чем автор повествует, а косвенным образом опирается на само повествование — на его намерения, читателей, методы, упуще­ния, ошибки⁹.

Итак, единому процессу развертывающегося понимания я при­писал целый ряд различных функций. Этот процесс эвристичен, поскольку высвечивает релевантные данные. Он экстатичен, по­скольку выводит вопрошающего из его исходной перспективы к перспективам, адекватным его объекту. Он избирателен, посколь­ку из всей совокупности данных отбирает релевантные для дости­жения понимания. Он критичен, поскольку переводит из одного способа употребления или контекста в другой те данные, которые в

⁹ Отметим, что слово «критический» имеет два совершенно разных значения. В докритической истории оно означает, что историк сначала проверяет досто­верность некоторого авторитетного свидетельства, прежде чем поверить ему. В критической истории оно означает, что историк сместил данные из одного поля релевантности в другое. Об этом блестяще и убедительно пишет Дж. Р. Кол-лингвуд. См. две его статьи: «The Historical Imagination» и «Historical Evidence», in: The Idea of History, Oxford: Clarendon, 1946, pp. 231-282.

ИСТОРИЯ

противном случае могли быть сочтены релевантными для вот этой задачи. Он конструктивен, поскольку отобранные данные сплета­ются друг с другом в широкую и запутанную сеть взаимосвязанных отношений, кумулятивно выходящую на свет по мере роста нашего понимания.

Отличительная особенность критической истории заключается в том, что этот процесс осуществляется дважды. Сначала историк приходит к пониманию своих источников; затем он использует эти понятые им источники со знанием дела — чтобы понять объект, для которого они релевантны. В обоих случаях понимание разверты­вается как эвристичное, экстатичное, избирательное, критичное, конструктивное. Но в первом случае историк идентифицирует ав­торов, относит их труды к определенному месту и времени, изучает их среду, устанавливает их авторские цели и возможных читателей, исследует их источники информации и тот способ, какими они ис­пользуются. В предыдущей главе, «Интерпретации», мы говорили о понимании автора; дальнейшая цель состоит в том, чтобы понять, что он имел в виду. В специализации «история» мы тоже пытаемся понять автора источников, но здесь дальнейшая цель состоит в том, чтобы понять, на что он был способен и как он это делал. Именно это понимание лежит в основе критического использования источ­ников, в основе тонких различений сильных и слабых сторон авто­ра и соответствующего их применения. Как только это достигнуто, историк может сосредоточить внимание на своей главной цели, а именно, на понимании процесса, о котором идет речь в его источ­никах. Если раньше понимание развертывалось как эвристичное, экстатичное, избирательное, критичное и конструктивное приме­нительно к установлению того, на что способны авторы, то теперь оно эвристично, эстатично, избирательно, критично и конструк­тивно применительно к установлению того, что происходило в со­обществе.

Нет нужды говорить, что оба развития взаимозависимы. Не толь­ко понимание авторов способствует пониманию исторических собы­тий, но и достигнутое понимание событий рождает вопросы, способ­ные привести к пересмотру понимания авторов, а следовательно, к пересмотру того способа, каким мы их используем.

Опять-таки, хотя каждый новый инсайт выявляет некую очевид-

208

2O9

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ность, побуждает отказаться от прежних перспектив, отбирает или отбрасывает данные как релевантные или нерелевантные и добавля­ет нечто к выстраиваемой картине, внимания заслуживает не каждый единичный инсайт, а конечный инсайт в каждом кумулятивном ряду. Именно такие конечные инсайты называются открытиями. В них кумулятивный ряд достигает кульминации, а поскольку кумулятив-ность обладает специфической направленностью и смыслом, откры­тия касаются либо нового свидетельства, либо новой перспективы, либо иного способа отбора или критического отбрасывания данных, либо еще более сложных структур.

До сих пор мы думали о структурировании как об интеллиги­бельном паттерне, который схватывается в данных и соотносит дан­ные друг с другом. Но существует и другой взгляд на этот предмет. В самом деле, при понимании то, чтб схватывается в данных, вы­ражается также в понятиях и словах. Таким образом, от интеллиги­бельного паттерна, схватываемого в данных, мы переходим к интел­лигибельному паттерну, выраженному в повествовании. На первый взгляд, повествование — это лишь догадки, которые вопрошающий бормочет сам себе. По мере того, как догадки все меньше остаются просто догадками и все более явно ведут к открытию дальнейших очевидностей, начинают проступать пробные сцепления, взаимос­вязанные целостности. По мере того, как дух вопрошания схватыва­ет каждую неудачу в понимании, обращая внимание на еще не по­нятое, а потому легко упускаемое из вида, одна из взаимосвязанных целостностей выдвигается на роль доминирующей темы, проходя­щей через другие взаимосвязанные целостности, которые тем са­мым становятся подчиненными темами. По мере того, как исследо­вание движется вперед, и поле данных, подпадающих под контроль, расширяется, организация будет не только расширяться, в смысле доминирующей темы и подчиненных тем, но также будут возникать все более высокие уровни организации. Так среди доминирующих тем возникнут доминирующие подтемы, чтобы оставить другим до­минирующим темам лишь подчиненные подтемы. По мере того, как процесс организации распространится не только на все большие территории, но и на все более высокие уровни организации, судьба доминирующих тем ожидает ббльшую часть доминирующих подтем. Не следует думать, что этот процесс прогрессирующей организации

ИСТОРИЯ

един и единообразен. Некоторые открытия дополняют и корректи­руют прежние открытия, а коль скоро изменяется понимание, долж­на измениться и организация. Темы и подтемы мыслятся все более точно и выражаются все более успешно. Радиус их доминирования может расширяться или сокращаться. Моменты, некогда считав­шиеся важнейшими, могут отступать на задний план, а другие мо­менты, наоборот, — выходить из относительной тени и приобретать выраженную значимость.

Точное постижение и успешное выражение тем и подтем немало­важно: ведь они определяют новые вопросы, которые будут заданы, а эти новые вопросы приведут к новым открытиям. И это еще не все. Мало-помалу историческое исследование подходит к завершению; это происходит, когда оно достигает такой совокупности инсайтов, которая сводит все концы с концами. Мы узнаем ее по тому, что по­ток дальнейших вопросов по определенной теме или подтеме посте­пенно уменьшается и наконец иссякает. Неточное или безуспешное понимание и выражение опасны тем, что либо поток вопросов ис­сякнет преждевременно, либо будет по-прежнему течь, когда в дей­ствительности уже не останется релевантных вопросов.

Отсюда следует, что кумулятивный процесс понимания в его раз­витии не только эвристичен, экстатичен, избирателен, критичен и конструктивен, но также подразумевает рефлексию и суждение. По­нимание, которое было достигнуто в определенном пункте, может быть дополнено, исправлено, пересмотрено, только если в этом са­мом пункте возможны дальнейшие открытия. Такие открытия воз­можны, только если возникают дальнейшие релевантные вопросы. Если же фактически релевантных вопросов больше нет, то факти­чески определенное суждение было бы истинным. Если — в свете исторического знания — больше нет релевантных вопросов, историк может сказать, что, насколько ему известно, вопрос закрыт.

Стало быть, имеется критерий исторического суждения, а, следо­вательно, и пункт, в котором формальное свидетельство становится актуальным. Такие суждения формулируются вновь и вновь по ходу исследования, по мере выполнения каждого малого, а затем и каж­дого крупного фрагмента работы. Но в критической истории, как и в естественных науках, позитивное содержание суждения представ­ляет собой, пожалуй, лишь наилучшее из доступных мнений. Это

2IO

211

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

очевидно на всем протяжении исторического исследования, пока оно длится: в самом деле, последующие открытия могут заставить скорректировать или пересмотреть открытия предыдущие. Но то, что верно применительно к еще ведущимся исследованиям, можно распространить и на те исследования, которые, с точки зрения их интенций и целей, завершены.

В самом деле, во-первых, нельзя исключить той возможности, что будут обнаружены новые источники информации, которые затронут будущее понимание и суждение. Так, археологические раскопки на Ближнем Востоке дополняют ветхозаветные штудии; документы, найденные в пещерах Кумрана, значимы для новозаветных исследо­ваний; а неопубликованные тексты из Кенобоскиона [Наг-Хаммади] определяют наши суждения о гностицизме.

Но есть и другой источник пересмотра: это позднейшие события, которые ставят более ранние события в новую перспективу. Исход сражения фиксирует перспективу, в которой рассматриваются по­следовательные стадии сражения; победа в войне выявляет значе­ние каждого из следующих друг за другом сражений; социальные и культурные последствия победы и поражения служат мерой резуль­тативности войны. Таким образом, история, вообще говоря, есть развертывающийся процесс. По мере развития процесса контекст, в котором надлежит понимать события, непрестанно расширяется. По мере расширения контекста сдвигаются перспективы.

Однако ни один из этих источников пересмотра не обесценивает выполненной до конца предшествующей работы. Новые докумен­ты дополняют картину; они высвечивают то, что прежде оставалось темным; они смещают перспективу, опровергают лихие или умоз­рительные построения, а не просто уничтожают всю сеть вопросов и ответов, превратившую исходный набор данных в массивное сви­детельство для прежнего описания. История опять-таки являет себя как развертывающийся процесс, и поэтому исторический контекст непрестанно расширяется. Но следствия этого расширения не уни­версальны и не единообразны, ибо личности и события занимают свое место в истории в силу одного или более контекстов, а эти кон­тексты могут быть узкими и кратковременными или широкими и длительными, включая весь спектр промежуточных вариантов. Лишь в той мере, в какой контекст все еще открыт либо может быть открыт

212

ИСТОРИЯ

или расширен, позднейшие события проливают новый свет на более ранние лица, события, процессы. Как заметил Карл Хойси*, легче понять Фридриха Вильгельма III, короля Пруссии, чем Шлейерма-хера; и если Нерон всегда будет Нероном, то о Лютере этого пока сказать нельзя¹⁰.

Помимо суждений, к которым пришел историк в его исследо­вании, существуют суждения, высказанные о его работе коллегами и последователями. Такие суждения образуют критическую исто­рию второго порядка. Ибо это не просто «оптовые» выражения до­верия или недоверия: эти суждения опираются на понимание того, каким образом была сделана работа. Как сам историк — сначала в отношении своих источников, а затем в отношении предмета иссле­дования — переживает процесс развертывания понимания, который одновременно эвристичен, экстатичен, избирателен, критичен, кон­структивен и в итоге приводит к суждениям, так и критики историче­ской работы проходят через сходные этапы в отношении самой этой работы. Они делают это тем легче и тем компетентнее, чем более историк потрудился не скрывать хода своей работы, но выложить все карты на стол, и чем лучше сами критики знакомы с данным полем исследования или, по крайней мере, со смежными полями.

Результатом такого критического понимания критической исто­рии становится, естественно, возможность умного и разборчивого использования работы критикуемого историка. Выясняется, в каких пунктах его работа хороша; выявляются ее ограниченности и слабо­сти; можно установить, где она, безусловно, нуждается в пересмотре, а где может потребовать пересмотра. Как сам историк умно и раз­борчиво пользуется своими источниками, так профессиональное сообщество историков разборчиво пользуется работами своих соб­ственных членов.

Ранее в этой главе мы заметили, что историческое вопрошание предполагает историческое знание, и чем больше это знание, чем больше данных входит в кругозор историка, тем больше вопросов он может задать, и тем умнее будут его вопросы. Так наше рассмотрение

* Карл Хойси (1877—1961) — немецкий исследователь истории Церкви. — Прим. пер.

^lo Karl Heussi, Die Krisis des Historismus, Tubingen: Mohr, 1932, S. 58.

213

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

совершает полный круг: мы приходим к отчету об этом предпола­гаемом историческом знании. Оно представляет собой критическую историю второго порядка. По существу, она состоит в кумулятив­ных трудах историков, но — актуально — не просто в доверии к этим трудам, а в их критической оценке. Такая критическая оценка по­рождается критическими рецензиями на книги, критическими вы­сказываниями профессоров перед своими студентами, и подтверж­дается их разъяснениями и аргументами, свободными обсуждениями в неформальной обстановке и более формальными дискуссиями на конгрессах.

Критическая история второго порядка имеет составной характер. В ее основе — исторические статьи и книги. Ее второй уровень об­разуют критические тексты, сравнивающие и оценивающие исто­рические работы: они могут варьироваться от кратких обзоров до обширных исследований, вплоть до истории и историографии по определенному вопросу, вроде книги Герберта Баттерфилда «Георг III и историки»". Наконец, существуют обоснованные критические мнения профессиональных историков об историках: мнения, влияю­щие на работу историков, их замечания при обсуждении, процедуры написания работ на близкие темы.

Прежде чем завершить этот раздел, будет полезным напомнить, в чем конкретно состоит наша цель и забота. Она непосредственно ограничивается функциональной специализацией «история». Мы исключили все, что принадлежит к функциональной специализации «коммуникации». Я не сомневаюсь в том, что историческое знание подлежит сообщению, и не только профессиональным историкам, но и, в определенной мере, всем членам исторического сообщества. Однако прежде чем удовлетворить эту потребность, историческое знание еще нужно приобрести и поддерживать на современном уров­не. Настоящий раздел был посвящен первой задаче: установлению того, какой набор и какая последовательность операций обеспечива-

¹¹ Herbert Butterfield, Georg HI and the Historians, London: Collins, 1957. О раз­нообразии точек зрения на историю историографии см. Carl Becker, «What is Historiography?», The Amercian Historical Review, AA (1938), 20—28; reprinted in: Phil. L. Snyder (ed.), Detachment and the Writing of History, Essays and Letters of Carl L. Becker, Cornell University Press, 1958.

214

ИСТОРИЯ

ют ее выполнение. Принято считать, что к ней лучше всего подсту­паться, не преследуя никаких собственных целей: во всяком случае, вовсе не они были моим главным резоном при различении между функциональными специализациями «история» и «коммуникации». Мой главный резон заключается в том, что эти специализации под­разумевают разные задачи, решаемые разными способами, и пока их различие не будет признано и удержано, нельзя будет прийти к точ­ному пониманию каждой из этих задач.

Опять-таки, для теоретиков исторического знания привычно сталкиваться с проблемами исторического релятивизма, отмечать влияние, которое оказывают на исторические труды взгляды исто­рика на исторические возможности, его ценностные суждения, его Weltanschauung [мировоззрение], Fragestellung [способ постановки во­просов] или Standpunkt [исходная позиция]. Я опустил рассмотрение этого момента не потому, что не считаю его крайне важным, а по­тому, что он уже находится под контролем, и не только технических приемов критической истории, но и технических приемов нашей четвертой специализации — диалектики.

Стало быть, цель этого раздела строго ограничена. Она предпо­лагает, что историку известно, как нужно вести разыскание и как нужно интерпретировать смысл документов. Она оставляет другим специализациям некоторые аспекты проблемы релятивизма, а так­же важную задачу — выявить степень влияния исторического знания на современную политику и практику. В нашу цель входило лишь сформулировать набор процедур, которые caeteris paribus [при про­чих равных условиях] доставляют историческое знание; объяснить, каким образом это знание возникает, в чем оно состоит, и каковы его внутренние ограничения.

Хотя я был вынужден признать, что технические ресурсы кри­тической истории не позволяют решить задачу полного устранения исторического релятивизма, я тем решительнее утверждаю, что они позволяют осуществить и действительно осуществляют его частич­ное устранение. Я настаивал и настаиваю на том, что критическая история — это не вопрос доверия к надежным свидетельствам, а вопрос открытия того, что до сих пор присутствовало в опыте, но не было надлежащим образом познано. В этом процессе открытия мы выявили не только его евристический, избирательный, крити-

215

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ческий, конструктивный аспекты и аспект суждения, но и аспект экстатический, отменяющий ранее принятые перспективы и мне­ния, чтобы заменить их новыми, возникающими из кумулятивного взаимодействия данных, вопрошания, инсайта, догадок, образов и очевидных свидетельств. Именно так сама критическая история продвигается к объективному познанию прошлого, хотя ей могут препятствовать такие факторы, как ошибочный взгляд на истори­ческие возможности, ошибочные или неточные ценностные сужде­ния, неадекватность мировоззрения, исходной позиции или поста­новки вопроса.

Коротко говоря, в этой главе я попытался высветить набор про­цедур, которые разными путями приводят историков к утвержде­нию возможности объективного исторического знания. Карл Бек-кер, например, признавал себя релятивистом в том смысле, что Weltanschauung влияет на работу историка, но в то же время утверж­дал, что значительная и все возрастающая часть знания объективно достижима¹². Эрих Ротакер проводил корреляцию между Wahrheit [истиной] и Weltanschauung, так как они оказывают влияние на исто­рическую мысль; но в то же время он утверждал существование пра­вильности {Richtigkeit) применительно к критическим процедурам и собственным выводам историка¹³. Карл Хойси тоже считал, что философские взгляды не затрагивают критических процедур, хотя вполне могут оказывать влияние на способ написания истории¹⁴. Он также утверждал, что, хотя относительно простая форма, в которую историк организует свои материалы, заключается не в бесконечно сложном ходе событий, а только в сознании историка, тем не менее, разные историки, отправляясь от одной и той же исходной позиции, приходят к одинаковой организации своей работы¹⁵. Сходным обра­зом Рудольф Бультман полагал, что критический метод, основанный на определенной Fragestellung, приводит к однозначным результа-

¹² Цит. по: Carl Becker, «Review of Maurice Mendelbaum's The Problem of His­ torical Knowledge», Philosophic Review, 49 (1940), 363, by C.W. Smith, Carl Becker: On History and the Climate of Opinion, Cornell University Press, 1956, S. 97.

¹³ Erich Rothacker, Logik und Systematik der Geisteswissenschaften (Handbuch der Philosophie), Munchen-Berlin, 1927, Bonn, 1947, S. 144.

¹⁴ Karl Heussi, DieKrisisdes Historismus, Tubingen: Mohr, 1932, S. 63. '5 Ibid., p. 56.

216

ИСТОРИЯ

там¹⁶. Эти авторы по-разному говорят об одной и той же реальности. Полагаю, они имеют в виду, что существуют процедуры, которые, caeteris paribus, приводят к историческому знанию. Наша цель и за­бота в этой главе заключалась в том, чтобы указать на природу этих процедур.

^l6 Rudolf Bultmann, "Das Problem der Hermeneutik", Zeitschrift fur Theologie und Kircje, 47 (1950), 64; см. также Glauben und Verstehen, II, Tubingen: Mohr, 1961, S. 229.

217

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

Обычно историки довольствуются тем, что пишут историю, не за­даваясь вопросом о природе исторического знания¹. И это неудиви­тельно. В самом деле, историческое знание достигается благодаря адаптации повседневных процедур человеческого понимания; и хотя сама адаптация требует научения, лежащие в ее основе процедуры слишком глубоки, спонтанны, неуловимы, чтобы их можно было объективировать и описать без длительного и в высшей степени спе­циального усилия². Даже такой великий новатор, каким был Лео­польд фон Ранке, считал, что его способ работы сложился совершен­но самостоятельно, в силу своего рода необходимости, а вовсе не в попытке подражать практике предшественника фон Ранке и перво­проходца Бартольда Нибура³.

Однако время от времени историки вынуждены делать нечто большее, чем просто писать историю. Они ее преподают. Они чув­ствуют себя обязанными защищать свои позиции от угрозы заблуж­дения. Они оказываются перед необходимостью дать частичный или полный отчет в том, чтб они делают, когда пишут историю. Тогда они волей-неволей обращаются к более или менее адекватной или

¹ The Varieties of History: From Voltaire to the Present. Ed., selection, introduction: Fritz Stern, New York: Meridian Books, 1956, p. 14.

² О понимании и суждении с позиций здравого смысла см. Insight, pp. 173— 181, 280-299.

³ G.P. Gooch, History and Historians in the Nineteenth Century, London: Longmans, 1952², p. 75.

2i8

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

неадекватной теории познания и легко вовлекаются в то или иное философское течение, с которым не в силах совладать.

Эта диалектика может быть в высшей степени поучительной — если, разумеется, не ограничиваться чисто логической проверкой яс­ности терминов, связности утверждений и строгости выводов. Ибо историк предлагает не связную теорию познания, а осознание при­роды своего материала и умение описывать его живо и конкретно, на что способен только практик.