Глава IV

КОТОРАЯ СОДЕРЖИТ НЕКОТОРЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ

ПРОТИВ ТОГО, ЧТО БЫЛО УСТАНОВЛЕНО

В ПРЕДЫДУЩИХ ГЛАВАХ

Нам хорошо известно, что утверждение не может считаться доказанным до тех пор, пока не будут опровергнуты с достаточным основанием все возражения против приведенных в его защиту доказательств, пока не будет показана слабость противопоставляемых им аргументов.

Для того чтобы очевидность истин, установленных нами в предыдущих главах, была несомненной, мы рассмотрим в данной главе все могущие возникнуть против них возражения.

Мне говорят, что существуют такие вещи, которые, став всем известными, не преминули бы разрушить все государство. К таким вещам относится, например, право освободиться от своего государя и вернуть себе былую свободу. К каким только злоупотреблениям ни привели подобные убеждения римлян, сколько несчастий явилось следствием этой пагубной идеи! Чего только не может случиться с государством, если рассуждать о всевозможных химерических добродетелях; с какими только несчастьями не столкнется род человеческий, если люди убедят себя, что bellum omnium contra omnes ⁷- это верный принцип и что люди должны жить подобно животным, как утверждал вслед за многими другими г-н Шмотиус! Мне скажут, что, раз подобные догмы неизбежно влекут за собою несчастье для общества, значит, совершенно необходимо ограничить свободу высказывания мнений на этот счет; что люди, убежденные в ложности упомянутых догм, имеют право лишить этой свободы тех, кто их поддерживает, поскольку первые из них должны следовать своим убеждениям, точно так же как и все остальные. Однако это верно не только в отношении мнений, упомянутых выше; существует бесконечное множество мнений, способных привести к столь же печальным последствиям, которые тем самым показывают, что предоставление людям полной свободы высказывания любых мнений противоречит общественному благу.

Каким бы состоятельным ни казалось данное утверждение, мы сейчас увидим, насколько оно бессильно и как мало оно способно доказать то, что я отрицаю. Во-первых,

==358

я отрицаю, что убеждение, согласно которому дозволено освободиться от несправедливого государя и вернуть себе былую свободу, может привести к большим несчастьям, чем обратное утверждение, О каком процветании государства может идти речь, если подданные убеждены в том, что их монарх волен делать все, что ему заблагорассудится, и если он ведет себя как тиран? Почитайте историю, и вы убедитесь, что злоупотребление этим ложным убеждением приводило к последствиям, не менее пагубным, чем злоупотребление противоположным мнением. Достаточно крупицы здравого смысла, чтобы понять всю невероятность того, что подобный вывод может вытекать из злоупотребления истиной. Возможно, убежденность в том, что от несправедливого государя можно освободиться, - это единственное средство, способное удержать монархов в границах спасительного деспотизма. Я признаю, что если бы мир убедил себя, что все добродетели лишь химеры и что люди рождены на свет, чтобы жить, подобно диким зверям, - это было бы вернейшим средством сделать несчастным весь род человеческий. Но раз можно сделать такой вывод, значит, подобная опасность уже предотвращена и нет больше необходимости в запрещении аргументов в пользу того, что нельзя учить людей, будто треугольник обладает свойствами круга. Вы скажете, что это ложные принципы и что, если их допустить, в мире будет царить полная неразбериха. Разумеется, вы станете утверждать это, основываясь на тех доказательствах, которые вам были приведены или которые вы сможете привести сами. Но раз ваша правота очевидна, как же вы можете выдвигать столь ложное предположение, ведь рассудок способен согласиться лишь с очевидностью? Почему вы осмеливаетесь утверждать, что способны доказать, что дважды два - четыре, и думать в то же время, будто бы весь мир может убедить себя в том, что дважды два - пять? Это - простая истина, скажете вы, а существуют такие истины, которые не под силу заурядным умам. Пусть будет так. Для возвышенных умов очевидность данных истин будет несомненна, и они не смогут не согласиться с ними, ибо это неизбежное следствие очевидности. Итак, все великие умы придут к соглашению по поводу данных истин. Но если это так, можно ли осмелиться убедить себя, что великие люди все вместе не в состоянии помешать умам слабым и заурядным позволить себя одурачить болтовней глупцов? Позволительно ли думать, что

==359

эти последние скорее могут заставить рассудок поверить ложным утверждениям, чем первые - убедить его в очевидных истинах?

Думать так - значит быть весьма плохого мнения о людях, отличающихся самыми благородными душевными качествами; это значит сделать весьма жалкое заключение о природе ума; больше того, это значит совершенно не знать его свойств. Я понимаю, что мне будут возражать, ссылаясь на разнообразие людских мнений; но не свидетельствует ли оно лишь о том, что одна из сторон не смогла показать всю очевидность своего мнения? Разве этот недостаток не следствие того, что нам не позволено высказывать свое мнение обо всем, во что верит народ, который хотят держать в невежестве? Верно, монарх, убежденный в ложности каких-либо мнений и в том вреде, который они способны причинить его государству, имеет полное право помешать их высказыванию, ибо он призван следовать своим убеждениям; но выше я уже показал, как мало эта истина противоречит идее о свободе высказывания мнений; в этом нетрудно убедиться, вспомнив все, что я говорил. Но к чему это приведет в таких маленьких обществах, как религиозные, где один человек подчиняется другому лишь постольку, поскольку истина оказывается на стороне последнего? Не придем ли мы к выводу, который мы уже осудили, а именно: bellum omnium contra omnes? И не смогут ли обе стороны равным образом притязать на ограничение свободы других людей? А уже отсюда неизбежно будет следовать вывод о том, что верх одержит более сильный, причем более сильный не по уму, а по своему умению плести гнусные интриги. С какой стороны ни смотреть, совершенно ясно, что возражение, о котором идет речь, бессильно против идеи о свободе высказывания мнений. Самое большее, можно было бы доказать, вдаваясь в излишние подробности и приводя примеры кстати и некстати, что монархами может быть запрещено высказывание некоторых мнений, как в устной, так и в письменной форме; однако здесь мы не будем обсуждать это предположение.

Мне возразят: аргумент, доказывающий слишком много, не доказывает ничего; вы полагаете, скажут мне, что людям следует предоставить полную свободу высказывать все, что они захотят. Но в таком случае придется разрешить даже опубликование пасквилей, подстрекающих к мятежу; а поскольку это противоречит общественной

==360

пользе, то тем самым подтверждается, что свобода высказывания суждений должна быть ограничена.

Для того чтобы опровергнуть это возражение, на первый взгляд производящее впечатление, я замечу только, что вовсе не доказано, что рассуждения могут подстрекать к мятежу, если, конечно, этим именем не называть восстание против тирании. В этом случае я соглашусь с тем, что пасквили могут подстрекать к мятежу, но сначала попытайтесь сами убедиться в том, что страной плохо управляют, что все привилегии попраны и что страна скоро сменит своего господина. Повторяю, в этом случае я признаю, что пасквили могут оказать услугу мятежу, но тогда, будьте добры, признайте и вы в свою очередь, что вы стремитесь ограничить свободу высказывания мнений лишь для того, чтобы дать возможность развиваться без всякого риска деспотической власти, тирании. Ибо подстрекать к мятежу народ, которым хорошо управляют, невозможно, точно так же как обучать алгебре быка. Итак, пока государством управляют хорошо, все эти пасквили совершенно безвредны; отсюда вполне закономерно следует, что запрещать их абсолютно бесполезно и даже невыгодно по причинам, о которых мы говорили выше ⁸. Я не выступаю здесь в защиту книг, полных непристойностей и оскорблений; я защищаю книги, авторы которых довольствуются непринужденными рассуждениями. Для того чтобы избежать неприятностей, доставляемых пасквилями, действительно заслуживающими этого имени, следует лишь запретить книги, в которых наряду с рассуждениями встречаются непристойные или оскорбительные выражения, а также книги, сплошь состоящие из нагромождения непристойностей и оскорблений; авторов же, чьи сочинения не носят следов озлобленности и т.п., надо оставить в покое. Тех писателей, в чьих работах попадаются непристойные выражения, следует наказывать, но не за их мнения, а за то, что они употребляют эти выражения без всякой надобности.

А вот еще одно возражение, уже затронутое мною однажды и вызвавшее большой шум. Мне говорят: если все подданные имеют равное право выражать свое мнение по поводу суждений монарха, то конца не будет всяческим пасквилям, которые все вместе не замедлят оказать дурное воздействие на народ, больше привыкший ценить то, что скрывается за ослепительной внешностью, чем-то, что основано на здравых рассуждениях. К тому же если

==361

монархам придется изучать все мнения, и положительные, и отрицательные, по поводу своих убеждений, то им понадобится для этого не менее тысячи часов в сутки; впрочем, все это будет совершенно бесполезно, поскольку монархи окружены советниками, которые всегда сделают удобный им вывод из мнений публики. Отсюда можно заключить, что свобода высказывания мнений может и должна быть ограничена. Я отвечаю: верно, если свобода пера не ограничена, она способствует ежедневному появлению огромного числа пасквилей, которые в большинстве своем не стоят часов, затраченных на их чтение. Но раз эти пасквили не могут причинить вреда, зачем их запрещать? Верно, народ часто позволяет обманывать себя, и случается, что он оказывается жертвой ложных рассуждений; но обманчивый блеск никогда не сохраняет своего великолепия, поэтому публику так же легко вывести из заблуждения, как и обмануть. Впрочем, чего только не придется делать, чтобы завоевать доверие публики, полностью нами утраченное из-за того, что ей запрещают высказать свое мнение. Кроме того, необходимо принять во внимание, что такое запрещение не всегда действенно: желание высказать свои идеи бывает столь велико, что всегда находится способ сделать это. А отсюда следует, что, несмотря на любые строгие меры, направленные на уничтожение этих идей, они почти всегда становятся достоянием гласности. Мне рассказывали, что один швейцарский теолог написал труд и отдал его на рассмотрение в положенное место; тем, кто его читал, пришлись не по вкусу кое-какие места из этого труда, и они потребовали, чтобы автор вычеркнул их. Он как будто бы послушался. Он ликвидировал эти места, но продолжил в своей книге те рассуждения, которые предшествовали им, так что читатель легко мог догадаться обо всем сам. Вычеркнутые места он поместил в своей книге в форме примечаний, уведомив читателя, почему они не находятся на своем законном месте. Человек, рассказавший мне эту историю, добавил, что места, о которых идет речь, лучшие во всей книге. Судите сами после этого, есть ли смысл ограничивать свободу высказываний.

Я согласен: невозможно, чтобы государи знали все, что говорится на их счет, все мнения о том, как они руководят волей своих подданных; однако существуют вещи, относительно которых им нельзя пренебрегать мнением самого последнего из граждан своей страны.

==362

А так как любое явление, каким бы незначительным оно ни было при своем возникновении, с течением времени может приобрести огромное значение и, кроме того, поскольку никогда нельзя предвидеть, какое влияние те или иные суждения способны оказать на общество, то вполне естественно сделать вывод о том, что гораздо полезнее предоставить людям полную свободу высказывания мнений, чем всячески ее ограничивать.

Достаточно одного здравого смысла, чтобы после всего сказанного понять, сколь бессмысленны ссылки на советников монарха. Действительно, монарх окружен советниками и нуждается в них. Но к чему обычно сводятся советы этих господ? Их интересует не то, что способно принести серьезную пользу государству, гражданами которого они являются, а то, что ведет к возвеличиванию царствующего дома, к упрочению их собственного положения в управлении государством, к уничтожению и разорению других царствующих домов, над обломками которых они стремятся возвыситься. Вот к чему часто сводится политика, являющаяся единственным занятием этих господ. Должен ли государь полагаться на советы этих людей во всем, что связано с благополучием его страны?

Предположим, например, что какой-то монарх убежден в том, что развитие коммерции совершенно необходимо его государству. Будет ли он считаться с мнением своих советников, которые окончили какие-то академии, знают греческий и латынь, человеческое и естественное право со всем его крючкотворством и в самом деле исходят из интересов государя, или же он прислушается к мнению торговцев, выросших в атмосфере коммерции и имевших возможность разобраться в ее движущих силах? Смогут ли советники монарха решить поднятый г-ном Бейлем вопрос о том, что причиняет больший вред обществу - атеизм или суеверия?

Но согласимся на минуту с тем, от чего мы можем с полным правом и по справедливости отказаться, а именно что какой-то мудрый и просвещенный государь допускает в свой совет устно или письменно людей всевозможных профессий и с различными интересами: философов, теологов, правоведов, торговцев, офицеров и т.д., что он обладает искусством выбрать лучших среди них и спокойно их выслушать, а затем отобрать самый лучший из всех их советов, - можно ли отсюда сделать вывод, что ограничение свободы высказывания суждений полезно для

==363

общества? Я полагаю, что с подобным выводом можно не согласиться и обосновать свое несогласие. Ведь из допущенного нами предположения следует, что любое мнение будет опровергнуто тотчас же, как его выскажут, тем более если нужно заботиться о вознаграждении великих людей за их содействие процветанию государства. К тому же заранее неизвестно, какие мнения могут высказать подданные монарха, откуда следует, что запрещая своим подданным свободно высказываться, монархи тем самым лишают себя многих советов, ценности которых они не знают. Важно еще заметить, что и самые великие люди часто терпят неудачу, в то время как самые глупые высказывают порой полезные мысли; кроме того, случается, что человек, который, казалось бы, не обладает и крупицей здравого смысла, решая одни вопросы, оказывается поистине великим при решении вопросов, связанных с его профессией. А отсюда следует, что государю весьма важно знать, о чем думают его подданные, ибо помимо всякой прочей пользы, которую можно извлечь из их идей, необходимо знать мысли людей, чтобы иметь возможность соответственно управлять ими. Прибавьте к этому недоверию подданных, о котором мы не раз говорили, и легкость, с которой, несмотря на все запреты, удается высказывать свои мнения.

Кроме того, мне кажется в высшей степени странным, что можно не заметить явного противоречия в предположении, что в стране, которой управляет просвещенный монарх или монарх, окруженный опытными и мудрыми советниками, ограничивается свобода высказывания мнений. Я спрашиваю: разве люди, исполняющие обязанности советников государя, могут как следует разбираться в делах страны без глубокого изучения объекта своей деятельности? И разве они могут изучить его, не взвесив все существующие на этот счет мнения за и против? Могут ли, например, монарх или его советники глубоко изучить право природы и права людей, не зная, в чем состоит слабость аргументов Гоббса и многих других философов, неправильно решавших некоторые вопросы науки о праве? Смогут они решить, например, должен ли свято соблюдаться мирный договор, заключенный под влиянием страха, в каких случаях можно с полным правом восстать против государя и тысячи других вопросов подобного рода? Предположим, что два монарха имеют противоположные мнения по вопросу о том, должен ли

==364

соблюдаться мирный договор, заключенный под влиянием страха, причем каждый из них запрещает своим подданным высказывать суждения, противоречащие его мнению, и что им удалось достигнуть своей цели, т.е. удалось принудить своих подданных согласиться со своим мнением; предположим также, что государи всего мира действуют подобным образом, что же будет? А будет то, что нам приходится слишком часто наблюдать, - государственной власти придется решать вопрос при помощи войны, резни и всего самого ужасного, на что способна армия. Вообще говоря, это не часто случается при решении политических вопросов, но там, где дело касается культа бога, подобные несправедливости творятся почти во всех государствах. Судите сами после этого, что должно получить перевес - стремление оградить от соблазна слабые умы или все те преимущества, которые можно извлечь из свободы обнародования мнений.

Некоторые люди, несмотря на свою беспристрастность и убежденность в отстаиваемой мною здесь истине, не могут тем не менее взять на себя ответственность и разрешить атеистам свободно высказывать свои мнения; я не собираюсь порицать их за ослепляющее их усердие, а хочу лишь показать слабость их самых сильных аргументов.

Они говорят: по мнению атеиста, человек не связан никаким долгом, а значит, мы имеем право ограничить свободу его суждений, как только сочтем это нужным, и сможем проявить свою волю. Я согласен с этим, но в то же время утверждаю, что если атеисту простительно следовать побуждениям своего заблудшего сознания и своей ложной убежденности, то нам непростительно следовать принципам, которые мы признали ложными. А отсюда следует, что, не имея права рассуждать, опираясь на принцип атеистов, мы не имеем также права ограничивать свободу их мнений, поскольку право ограничивать свободу мнений очевидно противоречит нашим принципам. Их злоба, упрямство, добровольное ослепление находятся в явном противоречии с долгом человечества, и тем не менее не следует запрещать им высказывать свои мысли (даже если бы, будучи верно, это было бы недостаточно доказано), хотя бы потому, что полезно и необходимо выявить ложность их аргументов и слабость их доводов; не дать слабым умам повода усомниться в своей вере; и, наконец, не дать самим атеистам законных оснований полагать, что истина на их стороне.

==365