§ 7. Очевидность бытия (Dasein) мира неаподиктична; его вовлеченность в картезианское ниспровержение

Казалось бы, ответ на вопрос о самих по себе пер­вых очевидностях может быть получен без труда. Не представляется лив качестве таковой хотя бы существо­вание мира? С миром соотнесена повседневная дея­тельная жизнь, с ним же соотносятся все науки: науки о фактах — непосредственно, априорные — опосредо­ванно, как инструменты метода. Бытие мира разуме­ется само собой прежде всего прочего — настолько, что никто даже не думает о том, чтобы эксплицитно выра­зить его в отдельном предложении. Ведь этот мир, как несомненно сущий, постоянно находится перед нами в нашем непрерывном опыте. Но хотя эта очевидность сама по себе предшествует всем очевидностям обра­щенной к миру жизни и наук о мире, — несущим ос­нованием которых она всегда остается, — все же нам вскоре придется задуматься, насколько может она, ис­полняя эту функцию, претендовать на аподиктический характер. И если мы проследуем по пути этого сомне­ния, то окажется, что и она не может притязать на пре­восходство абсолютно первой очевидности. В этом отношении универсальный чувственный опыт, в оче­видности которого мир всегда дан нам заранее, не может быть безоговорочно принят в качестве аподик­тической очевидности, которая абсолютно исключа­ла бы возможность усомниться в действительном су­ществовании мира, т. е. возможность его небытия. Не только отдельное опытное познание может быть обес­ценено, как обман чувств; иногда и целостная, обозри­мая в единстве взаимосвязь опыта может оказаться ви­димостью, определяемой, например, как связный сон. Указание на такие возможные и порой действительно случающиеся перемены еще не следует считать доста­точной критикой очевидности и рассматривать как удовлетворительное доказательство мыслимости небытия мира вопреки его постоянному бытию в опыте. Мы удерживаем лишь то, что для целей радикального обоснования науки очевидность опыта мира в любом случае нуждалась бы сначала в критике ее значимости и действенности, и что мы, таким образом, не можем считать несомненной ее непосредственную аподиктичность. Поэтому недостаточно будет лишить значи­мости все предданные нам науки, трактовать их как не­приемлемые для нас. Наивной значимости мы должны лишить также и их универсальную почву — почву опы­та мира. Бытие мира, основанное на очевидности ес­тественного опыта, не может более быть для нас само собой разумеющимся фактом, но лишь феноменом значимости.

Останется ли у нас, если мы остановимся на этом, вообще какая-либо бытийная почва для суждений, не говоря уже об очевидностях, чтобы на ней — и при­том аподиктически — можно было обосновать уни­версальную философию? Разве словом «мир» не обо­значается универсум сущего вообще? Не следует ли поэтому отказаться от пока еще только намеченной критики опыта мира и не приниматься за нее in extenso, как за первоочередную задачу? Разве не про­валом обернулся бы результат всего нашего философ­ствования, если бы подтвердились заранее угадывае­мые последствия этой критики? Но что если мир, в конечном итоге, оказался бы отнюдь не самой пер­вой почвой суждений, и вместе с его существованием была бы уже предположена некая сама по себе пред­шествующая ему бытийная почва?