64. Английская поэзия 1830-1860-х гг. А. Теннисон. Р. Браунинг.

(Стихи никто никогда не читает, а если и читает, то не помнит, поэтому тут много, на всякий случай).

В 30-е годы XIX века английская литература вступает в период нового подъема, который достигает наиболее высокого уровня в 40-х и начале 50-х годов. К этому времени относится расцвет реализма Диккенса, Теккерея и других мастеров социального романа и революционной поэзии и публицистики писателей-чартистов.

После 1848 г. достигает наивысшей популярности творчество Альфреда Теннисона, придворного поэта-лауреата, кумира викторианской Англии. Обширное по объему поэтическое наследие Теннисона (он писал на протяжении свыше шестидесяти лет) поразительно бедно в идейном отношении. Певец "доброй старой Англии", Теннисон, настойчиво пытавшийся обойти в своем творчестве проблему столкновения интересов трудящихся масс с интересами буржуазно-аристократической Англии, становился весьма воинственным, когда возникала малейшая угроза "традициям". Так, например, в стихотворениях, явившихся откликом на события Крымской войны и посвященных колониальной экспансии Англии в Индии, Теннисон прославляет великобританскую империалистическую политику, развивает шовинистические и националистические идеи. В своем основном произведении, в обширном цикле поэм "Королевские идиллии", Теннисон, идеализируя "святую старину" средневековья, вместе с тем фактически отказывается от сколько-нибудь серьезной критики современного общества.

Едва ли не самым прославленным стихотворцем викторианской Англии был Альфред Теннисон (Alfred Tennyson, 1809-1892). Его широкая известность среди буржуазных читателей основывалась главным образом на его лирических стихах и поэмах. По тематике и методу своей поэзии Теннисон примыкает во многом к традициям "Озерной школы". "Идиллическая" трактовка сельской жизни сочетается в его творчестве с эстетско-морализаторской трактовкой средневековых сюжетов. Вордсворт одобрительно отзывался о деревенских идиллиях Теннисона. Как поэт Теннисон всего сильнее в своих лирических картинах деревенской жизни. Так, у читателей пользовалась значительной известностью его "Королева мая", "Дочь мельника" (частично переведенная на русский язык С. Я. Маршаком) и др. Достоинства этих произведений связаны с его уменьем чувствовать красоту природы и пользоваться вслед за поэтами "Озерной школы" художественными приемами национального песенного фольклора. Подчеркнутая "идилличность" произведений Теннисона из жизни деревенской Англии была, однако, для его времени вопиющим анахронизмом, и это придает им характер литературной стилизации, резко отличающей их от подлинной народной поэзии. Даже там, где поэт вводит в свои деревенские идиллии драматические столкновения, они по большей части оказываются условными и произвольными, отнюдь не отражая действительных типических обстоятельств жизни простых людей сельской Англии. Так, например, на исключительном совпадении происшествий основан сюжет "Еноха Ардена" (Enoch Arden, 1864). Герой этой поэмы, рыбак, ушедший в матросы, терпит кораблекрушение, долгие годы живет на необитаемом острове в тропиках и возвращается домой никем не узнанный, после того как его жена, напрасно прождав его двенадцать лет, вышла замуж за другого. Терпение, самоотречение, смирение перед лицом "неисповедимой воли" провидения - "мораль" большинства произведений Теннисона из деревенской жизни, которую он, вслед за Вордсвортом, показывает по преимуществу как прибежище патриархальных косных традиций. Исполненный благочестивого самоотречения умирает, покорствуя судьбе, Енох Арден; умирает в надежде "успокоиться в сиянии господа" юная Алиса, деревенская "королева мая"; отрекается от собственного счастья безответная Дора в одноименной поэме из фермерской жизни. В своих балладах Теннисон охотно обращается к теме гармонического содружества классов, используя (как Дизраэли в сюжете "Сибиллы") заведомо неправдоподобные, романтические ситуации, в которых любовь "уравнивает" социальные контрасты. Так, в балладе "Леди Клер" лорд Рональд сохраняет верность своей невесте, хотя она и освобождает его от данного ей слова, узнав, что она - не знатная наследница, а нищенка, которой подменили в колыбели настоящую леди Клер. В балладе "Лорд Бэрли" герой женится инкогнито на скромной простолюдинке, тронувшей его своей преданностью, и только после свадьбы открывает ей свое имя, титул и богатство. В стихотворении "Леди Клара Вир де Вир" Теннисон предлагает надменной леди Кларе учить деревенских сирот читать и шить - умилительная, но весьма далекая от реальной жизни идея. Характерно в этой связи стихотворение "Годива", где героиня, знатная леди, выступает заступницей обездоленных бедняков. По требованию своего жестокого мужа, графа Ковентри (полагавшего, что ей не под силу будет исполнить это условие), леди Годива, преодолевая женскую стыдливость, нагая верхом на коне объезжает весь город, чтобы такой ценой избавить жителей от новых тяжелых поборов. Это средневековое предание Теннисон обдуманно вставляет в нарочито современную, индустриальную рамку: оно вспомнилось ему на железнодорожном вокзале в Ковентри. Легенда о благочестивой леди, покровительнице смиренных бедняков, призвана, таким образом, по замыслу поэта, служить укором и назиданием капиталистической современности.

Философские претензии Теннисона как поэта основываются на том, что он пытался сочетать позитивистское "наукообразие" с традиционным христианским благочестием, столь характерным для поэзии английского реакционного романтизма. Это сказывается, например, в обширной дидактической поэме Теннисона "In memoriam" (1850), написанной на смерть его друга, сына историка Халлама. Основной лейтмотив этой поэмы - утверждение веры в загробную жизнь, примиряющей поэта с безвременной утратой близких, - сопровождается слабыми отзвуками сомнений и недоумений в духе позитивистского агностицизма. Особенное значение придавали Теннисон и его почитатели двум его программным стихотворениям - "Локсли Холл" и "Локсли Холл шестьдесят лет спустя". Первое появилось в 1842 г., второе - сорок четыре года спустя, в 1886 г. Написанные в форме "драматического монолога", как определял ее сам поэт, эти стихотворения осмысляют разочарования и утраты, понесенные героем, от лица которого идет рассказ, в свете общих перспектив "прогресса" цивилизации. В первом стихотворении рассказчик, потрясенный неверностью возлюбленной, которая предпочла ему более состоятельного жениха, уже готов покинуть Англию и, в порыве романтического отчаяния, искать прибежище на Востоке, в Индии, среди "варваров", вдали от пароходов и железных дорог... Но вера в преимущества буржуазного прогресса успокаивает его; он остается в Англии, объявляя, что "пятьдесят лет в Европе лучше, чем целый цикл веков в Китае". Во втором стихотворении, "Локсли Холл шестьдесят лет спустя", Теннисон заставляет престарелого рассказчика оспаривать собственный юношеский оптимизм. В успехах науки, в опасных знамениях демократии он видит тревожные признаки общественных перемен. Его пугают воспоминания о французской революции, когда "народ восстал, как демон, и с воплем залил кровью свет"; ему чудятся призраки новой Жакерии и нового якобинства. В литературе его тревожит смелое разоблачение пороков и страстей, которое "пятнает девичье воображение грязью из корыта золяизма". "Хаос, космос, космос, хаос", - твердит он в унынии и растерянности и цепляется за религию как единственный якорь спасения, объявляя, что земные законы "эволюции" недостаточны, чтобы поддержать общественный порядок: "бог должен вмешаться в игру". Убогие по мысли и назойливо резонерские по своей поэтической форме, эти стихотворения, в свое время весьма серьезна обсуждавшиеся буржуазной английской критикой, выдают всю необоснованность притязаний Теннисона на роль поэта-философа. В 1850 г. он сменил Вордсворта на посту придворного поэта-лауреата, а позднее получил от правительства королевы Виктории баронский титул в награду за свои литературные заслуги. Политическая поэзия Теннисона составляет самую слабую часть его литературного наследства. Он сочиняет льстивую "Оду на смерть герцога Веллингтона" и эпитафию генералу Гордону (убитому африканскими повстанцами в Судане), где этот офицер предстает в виде благородного "господнего воителя". Он откликается на военные действия англичан в Крыму казенно-патриотическими стихами ("Атака легкой кавалерийской бригады" и "Атака тяжелой кавалерийской бригады под Балаклавой"), воспевает подавление восстания сипаев в Индии ("Оборона Лакноу") и сочиняет многочисленные верноподданнические панегирики королеве Виктории и членам ее семейства. Центральное место в творчестве Теннисона занимает цикл поэм, над которым он работал на протяжении многих десятилетий, - "Королевские идиллии" (The Idylls of the King), вышедшие в 1859 г. и несколько дополненные впоследствии. Теннисон положил в основу этого цикла средневековые предания о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, обработанные в XV веке Томасом Мэлори. Подлинный дух средневековой поэзии в "Королевских идиллиях" Теннисона, однако, отсутствует. Поэт-лауреат старательно смягчает краски, живописующие бурные страсти средневековья, сглаживает острые углы в развитии сюжетов. Сам Теннисон считал идейным стержнем всех двенадцати поэм, входящих в состав "Королевских идиллий", историю борьбы "души против чувственности". Эта дидактическая аллегория не проводится автором с полной последовательностью; иногда она отступает на задний план; но она достаточно назойливо заявляет о себе всюду, лишая образы действующих лиц их пластической рельефности и человеческой жизненной теплоты и придавая надуманный характер развитию событий. "Мораль" всего цикла раскрывается наиболее ясно в поэме "Гиневра", где король Артур упрекает жену, изменившую ему с сэром Ланселотом, в том, что она погубила дело всей его жизни, внеся греховное начало в благородное сообщество рыцарей Круглого стола и отвратив его сподвижников от служения рыцарским добродетелям. Король Артур изъясняется, как заправский пастор, - иронически заметил об этой сцене романист Мередит. Первые читатели "Королевских идиллий" усматривали в идеализированной фигуре короля Артура и непосредственную связь с современностью: сам Теннисон, в предпосланном поэме "Посвящении", обращаясь к королеве Виктории, посвятил "Королевские идиллии" памяти ее умершего мужа, принца Альберта, и с верноподданническим усердием постарался связать его образ с образом своего "идеального рыцаря". В "Королевских идиллиях" в целом нельзя не заметить отголосков того же уныния и тревоги, которые звучат в стихотворении "Локсли Холл шестьдесят лет спустя". Идеализированный Камелот короля Артура и сообщество рыцарей Круглого стола гибнут под натиском греховных роковых сил, подрывающих их изнутри. В романтически стилизованных образах поэмы в опосредствованной форме, между строк, дает себя знать пессимизм поэта, смотрящего на жизнь с позиций общественной реакции и сознающего, что старое не может выдержать напора новых общественных сил.

К этому же времени относится период наиболее интенсивной деятельности другого известного английского поэта - Роберта Браунинга, выступившего с первыми юношескими сочинениями еще в середине 30-х годов. В своих лучших произведениях, прежде всего во многих "драматических монологах", Браунинг отстаивает гуманистические идеалы, воспевая моральную чистоту, творческий порыв, стойкость духа и разума своих героев. Но при этом гуманистические стремления Браунинга абстрактны. Весьма характерно его тяготение к сюжетам и персонажам, заимствованным из героической эпохи Возрождения, - преимущественно итальянского. Откликаясь на общественные движения современности, которые были направлены против пережитков феодализма (он горячо поддерживал национально-освободительную борьбу в Италии), Браунинг, однако, не почувствовал значения новых конфликтов, ставших в центре английской общественной жизни со времен чартизма. Усложненный психологизм, религиозно-морализаторская символика и вместе с тем злоупотребление детальным, "дробным" описанием душевных импульсов героев - все это делает Браунинга писателем, трудным для понимания, поэтом "для немногих". Широкие социально-исторические вопросы в его произведениях, как правило, оттесняются на второй план. Эстетские мотивы творчества Браунинга находили поддержку у прерафаэлитов и декадентов конца века.

Творчество Роберта Браунинга, другого видного поэта викторианской Англии, отличалось от творчества Теннисона сравнительно большей смелостью и глубиной изображения жизни. Его поэзия не сразу завоевала признание. Ранние романтические поэмы Браунинга "Паулина" (Pauline, 1833), "Парацельс" (Paracelsus, 1835) и "Сорделло" (Sordello, 1840), изданные на средства самого автора, остались почти незамеченными. Молодой поэт пытался подражать Шелли (память которого почтил позднее в стихотворении "Memorabilia"). В первой своей поэме он объявил себя "приверженцем свободы". Но традиции революционного романтизма Шелли воспринимались Браунингом крайне ограниченно, в духе абстрактного буржуазного гуманизма. Свобода для него - это прежде всего внутренняя духовная свобода отдельной личности. Отсюда - характерный для Браунинга острый и напряженный интерес к индивидуальным субъективным морально-психологическим душевным конфликтам, обособленным от объективного развития истории; отсюда и преобладание в его творчестве того жанра, которому сам он дал название "интроспективной драмы". Характеры его героев раскрываются чаще всего в форме драматического монолога - философских размышлений, воспоминаний, исповеди. В драматическом монологе автор ставит себе задачу раскрыть внутренний мир героя в момент духовного кризиса или большого эмоционального напряжения. Поэт стремится при этом воспроизвести во всей их непосредственности противоречивые душевные побуждения своих действующих лиц, передать мысли и чувства с мелочной точностью деталей. С этим связано и своеобразие языка Браунинга. Естественностью своих интонаций, прямотой и живостью выражения чувств и мыслей его язык приближается к разговорной речи. Однако стремление поэта воспроизвести мельчайшие, мимолетные оттенки душевных движений со скрупулезной точностью, ничего не упустив и не отбросив, приводит к загромождению его стиха сложными синтаксическими конструкциями, часто идущими вразрез с общепринятыми нормами английского языка, вводными предложениями, вносящими в повествование оговорки, уточнения, отступления, поправки, намеки на обстоятельства, о которых читатели могут только догадываться. Поэтический язык Браунинга сложен и труден для понимания. Современники рассказывали, что, прочитав "Сорделло", читатель оставался в недоумении, о чем же, собственно, шла речь: о человеке, о городе или о книге! Браунинг был заведомо поэтом для немногих, для особо подготовленных, образованных читателей. Произведения Браунинга были столь трудны для понимания, что в 1881 г., еще при его жизни, было основано специальное "Браунннговское общество", в официальные задачи которого входило комментирование и истолкование текстов поэта. Браунинг, однако, не был сторонником "чистого" искусства. Поэзия, как и наука, призвана, по его мнению, играть важную роль в прогрессе человечества. Представление Браунинга относительно общественного значения искусства с большой силой выразилось в его стихотворении "Потерянный лидер" - гневной отповеди, с которой Браунинг обратился к престарелому Вордсворту, когда тот после смерти Саути (1843) согласился занять предложенную ему должность придворного поэта-лауреата королевы Виктории. От имени борцов за свободу Браунинг противопоставляет Вордсворту, польстившемуся "на пригоршню серебра, на ленту, которую можно прицепить к сюртуку", славную когорту демократических поэтов Англии: Шекспира, Мильтона, Бернса, Шелли: "Они и посейчас, в могилах, стоят на страже нашего дела. Он один бежал из авангарда, от свободных людей, он один ушел в тыл, к рабам!" Но прогрессивная общественная роль искусства трактуется Браунингом крайне отвлеченно. Особым преимуществом искусства он объявляет в своей поэме "Кольцо и книга" то, что оно "может передавать правду косвенно". Не прямое социальное обличение, а облагораживающее моральное воздействие, "спасение души" - такова, по его определению, высшая цель искусства. Одним из наиболее характерных произведений Браунинга, где последовательно выразились его моральные и эстетические взгляды, была драма "Пиппа проходит" (Pippa Passes, 1841). Это, собственно, четыре одноактные пьесы, объединенные общим замыслом и фигурой героини, скромной итальянской работницы Пиппы. Образ Пиппы приобретает у Браунинга символический смысл, становясь воплощением стихийного доброго начала, которое спасительно воздействует на поступки и помыслы окружающих. Раз в году, в свой единственный праздничный день, Пиппа, напевая, бродит по городу, и ее бесхитростные песенки, полные наивного благочестия и детски непосредственного радостного восприятия жизни, пробуждают лучшие чувства людей, распутывают самые сложные жизненные конфликты. При этом победа добра над злом происходит в драме Браунинга крайне легко и схематично. Под влиянием благодетельного пения Пиппы, Оттима и Сибальд раскаиваются в страсти, приведшей их к преступлению; архиепископ, запутавшийся в собственных кознях и лжи, не совершает бесчестного, но выгодного для него поступка; художник Джулио примиряется с женой, которую хотел покинуть, узнав о ее темном прошлом; революционер Луиджи, преодолевая свои колебания и сомнения, принимает твердое решение убить тирана, угнетателя страны. Две строчки одной из песенок Пиппы получили известность, как классическое выражение либерально-оптимистического отношения Браунинга к действительности: "Бог на небе, все прекрасно на земле". Это изречение верно формулирует общие тенденции, особенно характерные для раннего творчества поэта. Браунинг не отрицает наличия в жизни трагических конфликтов и даже часто изображает их. Но он ищет их по преимуществу в прошлом, особенно охотно обращаясь к эпохе Возрождения, как эпохе освобождения личности от пут феодальной зависимости и средневекового религиозного мировоззрения. В поисках героических тем и образов Браунинг обращается к Ренессансу как заре буржуазного гуманизма. Его привлекают образы цельных, богато одаренных людей того времени - мыслителей, художников, ученых, - которые в недрах феодального общества, под властью церкви, закладывали основы гуманистического искусства и светской науки. Темой многих его драматических монологов и поэм является творческий подвиг этих первых гуманистов Возрождения. Живописец Андреа дель Сарто с нежностью говорит о своем искусстве; скорбя о том, что не всем пожертвовал ему при жизни, он мечтает, чтобы и в загробном мире можно было бы создавать фрески, столь же прекрасные, как творения Рафаэля, Леонардо да Винчи и Микельанджело. Герой другого драматического монолога фра Филиппе Липпи - также художник. Страстно влюбленный в природу, в человека, он стремится запечатлеть в своих картинах окружающую его жизнь, хочет, чтобы все полюбили ее, как и он, и поняли, как она прекрасна. В стихотворении "Похороны грамматика" возникает образ ученого-гуманиста, филолога, целиком посвятившего себя науке. Написанное в форме торжественного погребального гимна, который поют ученики, несущие в могилу тело учителя, стихотворение это славит могущество человеческого разума и воли, устремленных к знанию. Но вместе с тем в нем с особой силой проявляется и индивидуалистическая ограниченность буржуазного гуманизма Браунинга. Сквозь все стихотворение проходит утверждаемая поэтом мысль о несовместимости высокой науки с низменной жизнью. Великий ученый-гуманист потому якобы и достиг вершин знания, что гордо и бесповоротно отказался от участия в жизни обычных людей. Он говорил: "Что мне в жизни мирской? Нужен мой дар ей? Текст этот я изучил, но за мной Весь комментарий..." (Перевод М. Гутнера) Этот мотив отрешенности от жизни определяет всю символическую картину похорон: ученики несут его гроб вверх по крутой горной тропинке, чтобы и после смерти тело его покоилось высоко над "низиной", где расположились людские селения. Браунинг не идеализирует средневековье, как это делал Теннисон. Он показывает в неприкрашенном виде хищных и жадных прелатов церкви, властолюбивых жестоких феодальных князей; предоставляя им слово, он заставляет их обнажать перед читателями нечистые, темные страсти, владеющие их душой. Так, в монологе "Покойная герцогиня" овдовевший герцог постепенно признается в том, что убил свою красавицу-жену, заподозрив ее в любви к художнику, написавшему ее портрет. В монологе "Епископ заказывает себе гробницу в церкви святой Пракседы" в бессвязных словах умирающего епископа раскрывается надменная, алчная и завистливая натура себялюбца, призывающего на помощь искусство ваятелей, чеканщиков и каменотесов, чтобы и могила его служила посрамлению его врагов. Страшная картина средневекового религиозного изуверства создана Браунингом в "Трагедии об еретике", носящей подзаголовок "Средневековая интермедия". Посредством литературной стилизации (к которой он вообще нередко прибегает в своей поэзии) Браунинг стремится воспроизвести во всей ее непосредственности суеверную психологию фанатиков-церковников, убежденных в том, что они совершают благое дело, сжигая богопротивного еретика. В своей защите свободы мысли от религиозных суеверий и предрассудков Браунинг, однако, крайне непоследователен. По своим философским взглядам он близок к позитивизму. В его поэзии немалое место занимает сопоставление различных точек зрения на религию. Браунинг дает слово и дикарю Калибану, создающему божество по своему образу и подобию ("Калибан о Сетебосе"), и ученому еврейскому богослову ("Рабби Бен-Езра"), и английскому католическому епископу Блогрэму ("Защита епископа Блогрэма"), и шарлатану-спириту ("Медиум Сладж"). Но, отвергая религиозный фанатизм, он осуждает и скептицизм в вопросах религии. Религиозно-морализаторский дух его поэзии в этом отношении вполне согласуется с общим характером буржуазной культуры викторианской Англии. "Кольцо и "книга" (The Ring and the Book, 1868-1869) - самое крупное поэтическое произведение Браунинга. Сюжет этой обширной драматической поэмы основан на материалах уголовного процесса, состоявшегося в Риме в конце XVII века. Это - история авантюриста графа Гвидо Франческини, который надеялся поправить свод дела выгодной женитьбой, а когда его надежды не оправдались, убил и свою семнадцатилетнюю жену и ее приемных родителей, рассчитывая получить их состояние. Браунинга, однако, как обычно, интересует не столько объективный ход событий, сколько открываемые ими возможности психологического анализа. Символический смысл заглавия поэмы тесно связан с эстетическими взглядами Браунинга на ограниченную роль вымысла в художественном творчестве. Слово "книга" в этом заглавии означает те факты, которые поэт почерпнул из своего первоисточника - отчета о процессе графа Гвидо. "Кольцо" же - это эмблема такого произведения искусства, автор которого посредством поэтического вымысла сживается с этими фактами и творчески преображает их: так, согласно метафоре Браунинга, ювелир, делая кольцо, добавляет к золоту необходимые примеси, чтобы можно было придать драгоценному металлу жизни нужную форму. В горниле творчества примеси исчезают, оставляя кольцо из чистого золота. Печальная судьба юной Помпилии, принесенной в жертву своекорыстным расчетам, убитой через две недели после рождения сына, раскрывается на более широком, чем обычно у Браунинга, историческом фоне. Закон и церковь повинны в гибели этой прекрасной молодой жизни не меньше, чем Гвидо и его пособники. Брак Гвидо и Помпилии - ничем не прикрытая торговая сделка. "Браки на этой земле, - говорит Браунинг, - это обмен золота, положения, происхождения, власти на молодость и красоту". Все попытки Помпилии отстоять свою свободу, сохранить свое человеческое достоинство в ненавистном для нее браке пресекаются блюстителями веры и законности. Тщетно обращается она за помощью к архиепископу, градоправителю, к своему духовнику: они ее же обвиняют в строптивости и клевете и твердят ей о ее христианском долге быть покорной мужу. Ситуация "Кольца и книги", таким образом, отчасти напоминает ситуацию "Ченчи" Шелли. Но если Шелли воспользовался ею для пламенного обличения общественного деспотизма и лицемерия и придал героические черты облику Беатриче, решившейся отомстить за попранную справедливость, то Браунинг ставит себе иные задачи. Его занимает сама по себе причудливая игра противоположных, взаимосталкивающихся и взаимопереплетающихся интересов и страстей, которая привела к гибели Помпилию и которая продолжается и во время судебного разбирательства. Отсюда - статический, созерцательный характер всего произведения, несмотря на драматичность использованных в нем фактов. Построение "Кольца и книги" чрезвычайно громоздко: поэма состоит из 12 книг - введения и эпилога от лица автора и десяти драматических монологов. На протяжении 21 тысячи стихов Браунинг снова и снова возвращается к одним и тем же, уже известным читателям, событиям, освещая их с точки зрения различных лиц. Читателям предлагается мнение "одной половины Рима", которая принимает сторону графа Гвидо, "другой половины Рима", которая сочувствует Помпилии, показания свидетелей, предсмертная исповедь самой Помпилии, речи адвокатов, намеренно уклоняющихся от истины... Гвидо выступает дважды. Сперва он искусно защищается и лицемерно выдает свои слова за правду. Осужденный на казнь, в последние минуты перед смертью он в бессильной ярости сбрасывает маску и признается в своем преступлении. Морально-психологический подход к истории, отсутствие широких исторических обобщений, характерные для "Кольца и книги", сближают это произведение Браунинга с историческим романом Джордж Элиот "Ромола", где частные нравственные душевные конфликты также оттесняли на задний план изображение народной жизни. В "Кольце и книге", как и в других поздних произведениях, Браунинг уже не обнаруживает той благочестиво-оптимистической уверенности в стихийной победе добрых начал, которая выразилась в свое время в драме "Пиппа проходит". Но он продолжает оставаться поборником либерализма. "Я живу, люблю, тружусь свободно и не оспариваю права моих ближних на свободу", - благодушно заявляет он в стихотворении "Почему я либерал" (1885). Отрешенность творчества Браунинга от важнейших новых общественных проблем, выдвинутых борьбою "двух наций" в тогдашней Англии, так же как и чрезвычайная затрудненность его поэтической формы, знаменовали собой начало кризиса английской буржуазной поэзии. Но заслугой Браунинга было то, что в период усиленного распространения новомодных эстетских, мистических и иррационалистических течений он сумел сохранить верность гуманистическим идеям.

«Чайльд-Роланд дошел до Темной Башни» — поэма Роберта Браунинга, написанная в 1855 году и впервые вышедшая в свет в том же году в сборнике под названием «Мужчины и женщины». Заголовок поэмы и, по совместительству, последние слова последней строфы, принадлежат перу Уильяма Шекспира. В пьесе «Король Лир» сын графа Глостера Эдгар придает доверия своей личине «бедного Тома из Бедлама» произнося бессмысленные речи, часть которых звучит так:

Стихи проникнуты кошмаром ночных ужасов, но обстановка неожиданно реальна: никогда за свою творческую жизнь Браунинг не давал столь подробных описаний окружающего пейзажа. Несмотря на выразительность, данное произведение одно из самых непонятных в творчестве поэта, и это следствие того, что история главного героя показана только намеками, она второстепенна при создании образа душевного состояния героя.

Предположительно, прообразом главного героя был паладин из «Песни о Роланде», поэме 11 века неизвестного французского автора. На эту мысль наталкивают имя героя — «Роланд», его духовой рог, названный в поэме «слагхорном» (псевдо средневековый инструмент, который упоминают Томас Чаттертон и Браунинг в своих произведениях), сугубо средневековая обстановка поэмы и титулу «чайлд» (средневековый термин, обозначающий отнюдь не ребенка, а рыцаря, не бывавшего в схватке, то есть «не проверенного»). Стихотворение начинается с размышлений Роланда о том, правдив ли человек, рассказавший ему, как пройти к Темной Башне. Браунинг не пересказывает «Песнь о Роланде» дословно, отправной точкой для его повествования служит Шекспир. Угрюмый и циничный Роланд ищет путь к Башне, попадая в разные неприятности в пути, хотя большинство преград надуманы и существуют лишь в его воображении. Поэма обрывается внезапно, когда он достигает своей цели, автор умалчивает о том, что он обнаружил там. Это тот самый случай, когда процесс (поиски Башни), важнее результата. Джудит Вейсман предположила, что цель автора была в том, чтобы показать как воинское понятие о чести и славе «разрушает внутренний мир потенциального героя, заставляя нас увидеть мир, злобно искаженный в сознании Роланда». Вильям Лайон Фелпс предлагает различные интерпретации поэмы: в первых Башня - это символ рыцарского поиска. Успех приходит только через поражение и осознания тщетности исполнения мечты. В интерпретации Башня - просто синоним проклятия.

Теннисон, гораздо более далекий от действительности в выборе тем и мотивов своих поэм, самой своей идеализацией средневековья и докапиталистической патриархальной деревни как бы подчеркивал, что не находит в буржуазной современности ни подлинной поэзии, ни чувства, ни красоты. Браунинг также искал вдохновения в прошлом, пытаясь найти в эпохе Возрождения, на заре буржуазного гуманизма, воплощение своего идеала героической творческой личности.