3. Подвижный критерий здоровья

Этнология способна внести свой вклад в познание здоровья человека и вообще всей его жизнедеятельности уже потому, что обладает разнообразными и уникальными данными. Она неплохо знает, как человек смог адаптироваться к самым разнообразным климатическим условиям, обитанию под тропическим солнцем и среди приполярных снегов. Но какова в этом великом освоении мира роль специальных знаний человека о самом себе? Мы, люди современной цивилизации, часто задаем вопросы людям традиционной культуры. И когда они не понимают нашего вопроса или не могут на него ответить, мы разочарованно от них отворачиваемся. Разве не свидетельствует о такой нашей позиции то, что изучение народной медицины до недавних пор в значительной мере было ограничено поисками еще неизвестных начал в народной фармакопее? И разве не о том же пренебрежении и непонимании народной культуры говорит удивление по поводу встречающегося то там, то здесь высокого уровня традиционных знаний об организме человека? Создается впечатление, что такого рода оценки вызваны эволюционистским подходом, ожиданием встретить на «первоначальных ступенях развития» типологически примитивные явления. 256 Проблема здоровья хорошо высвечивает все слабости классического сравнительно типологического метода. Чтобы сопоставить общества по параметру здоровья, требуется иметь критерий здоровья. Но есть ли он? Ведь реакции организма одного человека, для него нормальные, могут свидетельствовать о болезненном процессе у другого. Кроме того, нарушение деятельности какого-то органа мы не всегда считаем болезнью человек, носящий очки, может обладать отличным здоровьем. Правда, такое утверждение явно утратило бы свою однозначность, если бы этот человек был членом охотничьего племени где-нибудь в африканских джунглях. Зато там бы ни он сам, ни его соплеменники не обратили бы никакого внимания на кожные заболевания вроде лишая или гельминатоза. Относительность в понимании здоровья было бы удобно рассмотреть на различном этнографическом материале, но мы пока оставим этот путь в стороне из за его чрезвычайной сложности. Дело в том, что здоровье народов, обитающих в разных климатических условиях и отличающихся образом жизни, нельзя распределить по эволюционным стадиям. Здоровье проявляется по-разному в одних обществах его выражением считают долголетие в других — физическую силу, в третьих — полноту тела. В мире довольно широко распространено представление об аппетите как выражении здоровья. Отсюда обычное стремление перекармливать детей. Очень часто в быту у людей, занимающихся физическим трудом, здоровьем считается мускульная сила. Несомненно к этому взгляду близки древние представления о здоровье мужчины-воина. Так, в Древней Руси здоровым считался мужчина, если он был в состоянии без чужой помощи подняться на коня. Универсальная черта народных представлений о здоровье — детородные способности. При отсутствии их человек считается не только больным, он теряет свои социальный статус. В бесплодии обвиняется, как правило, женщина, и это обвинение прежде влекло за собой для нее тяжелые последствия. Большое число детей повышает статус не только женщин, но и мужчин. У русских в Сибири эти представления выражены следующим образом: «У здорового человека дети должны быть у всякого, а то какой же это человек, который дитя не имеет». В утонченных концепциях здоровьем считается баланс стихии в организме. Речь идет об учении о четырех элементах (земля вода, огонь и воздух), 257 возникшем, очевидно, еще у древних индоевропейцев и развитом в древнеиндийской и древнегреческой медицине. Выросшая на этой почве система римского врача Галена была воспринята арабами и в средневековье широко распространена в мире. Но взгляды о равновесии «горячи» и «холодны» элементов в пище и в организме можно встретить даже на далеких тропических островах Индонезии и Филиппин. Мы видим, что проявления здоровья многообразны, как и представления о нем. Но это отнюдь не означает, что в нашей попытке очертить предмет исследования — столь подвижную, динамичную систему, какой является здоровье человека, — положение столь безнадежно. Для начала следует хорошо уяснить, почему постоянно как будто ускользают границы нашего предмета. Если факторы здоровья неиерархизованы и их трудно представить в виде системы с точки зрения современной истории медицины, то неудивительна пестрота картины в мифопоэтическом народном мышлении. Здесь сплошь и рядом можно встретить факторы вроде ведения «безгрешной жизни» и т.п. Для этнолога положение усложняется еще тем, что здоровье, за очень редким исключением, не символизируется. Здоровье нельзя в качестве смысла вывести из операций с какими-то символически-кодовыми системами и рассматривать его как результат перевода из одной системы в другую. Зато символически бывает нагружена болезнь. Иногда это выступает в явно демонстрируемом виде, как. немощь аскета, сознательное проявление мучений вплоть до самоистязания ради символа духовного подвижничества. Но и в более обыденных ситуациях болезнь всегда окружена гораздо большим вниманием, чем здоровая жизнедеятельность. Символическая значимость болезни достигает крайних пределов выразительности перед лицом смерти. Можно сказать, что в народной культуре напряженное осмысление и всякого рода объяснения направлены на болезнь и смерть, но вовсе не на здоровье и жизнь. Этот очевидный факт требует объяснения. Убеждению австралийских аборигенов в том, что человек умирает, только будучи жертвой физического или колдовского насилия, есть масса соответствий в представлениях архаических и более развитых народов. Не без оснований некоторые авторы говорят о «пандемии страха» в первобытном обществе. Представление об отсутствии естественной смерти распространяется 258 также на животных. Так, один исследователь нивхов (гиляков) в конце 20-х годов высказал им свое убеждение, что звери в тайге умирают от старости. Это вызвало у нивхов искреннее изумление, поскольку они считали, что жизнь животных кончается по воле сверхъестественных сил. В связи со всем этим следует принять во внимание воззрение на убийство охотничьего животного как на следствие его собственного желания, когда это животное подставляет свое «убойное место», или как на его приход в гости к людям, широко распространенные в мире обычаи не раскалывать кости съеденных животных ради возрождения последних и проч. Конечно, взгляды такого рода возникают в связи с идеей о вечном круговороте жизни и постоянной трансформации из живого состояния в мертвое и обратно. Поэтому было бы правильнее говорить не о страхе смерти, а о страхе насилия. Сама по себе смерть, например людей преклонного возраста, во всех традиционалистских обществах воспринимается без отчаяния. Добровольная смерть стариков, хорошо известная по чукотскому примеру, вовсе не редкая вещь. Символика всего того, что связно со смертью: запреты, отношение к покойнику, погребальный обряд, загробная жизнь и т.д., — всегда определеннее, четче выражены, чем символика жизни. Даже свадебный обряд воспринимается как смерть. Сплошь и рядом поведение в обыденных житейских ситуациях направляется императивом, пролегающим рядом со смертью. С ним связаны представления о запретах и грехе. В развитых религиях идеал загробного воздаяния корректирует жизнь миллионов людей. Возможное объяснение огромного культурологического значения смерти мы предложим ниже. Сейчас же мы фиксируем саму роль смерти как выразительного средства жизни и соответственно здоровья. В народных представлениях болезнь обладает таким же качеством дискретности и конечности, как смерть. Вот почему болезнь способна брать на себя функцию выразительного средства такого слабо структурируемого явления, каким является здоровье. Болезнь всегда выступает как знак, свидетельствующий об ошибке в поведении и одновременно служит стимулом изменения поведения, что должно привести к возвращению здоровья. Болезнь в традиционно-бытовой культуре фиксирована в гораздо большей мере, чем здоровье. И в этом определенном качестве болезнь мыслится пришедшей, посланной в наказание, воспринятой как рок или 259 Доля. Поэтому болезнь можно передать собаке, человеку, прогнать в болото. В некоторых этнических культурах болезни бывают персонифицированы. Таковы дочери Ирода, потребовавшие головы Иоанна Крестителя, 12 лихорадок в русской традиции (Огнея, Трасея, Мимоходка, Лихорадка, Чернавка и др ) Такова оспа — Золотой Зосхан в абхазской и других традициях на Кавказе. Получается, что смерть и болезни выступают важнейшими ориентирами, рамками, определяющими динамично бесформенные состояния жизни и здоровья. Более того, согласно народным представлениям, жизнь и здоровье принципиально хаотичны и, соответственно, ближе к порядку природы, чем к порядку культуры. Парадоксальность такой ситуации по своему логична, ибо в данном случае хаос, пронизывающий социально культурное, поднимает его до состояния природного, а потому и здорового, и вечного. В таком восприятии готовности реагировать на изменяющиеся условия жизни и заключается основная этнографическая проблема здоровья Здоровье в этом случае — предадаптация, которая осмысляется как природное явление. Раскрытие мотивационных предпосылок жизнедеятельностного поведения важно потому, что поведение в традиционалистском обществе зависит от здоровья, которое наполняется природным содержанием. Анализ способов интеграции этого содержания — наша основная задача. Это важно сделать именно этнографическими средствами, тогда как для врачебной науки суеверия, приметы, гадания и т.п. — явления, лишь затемняющие картину отношении человека со средой. Две линии поведения отражают реакцию на непостоянство внешних условии. С одной стороны, это попытка воздействовать на сам ход протекающих вовне процессов через гадание, заклинание и молитвы. Заметим, что эти действия в этнологии — традиционный предмет исследования. С другой стороны, строится такое поведение, которое исходит из представления о меняющейся соматике человека. В силу таких взглядов ребенок рождается не совсем «готовым», его «доделывают», формируя голову, черты лица, выпрямляя конечности, «перепекая» или «перековывая» в случае болезни. Возрастные инициации молодежи, сопряженные с различного рода воздействиями на тело (обрезание, татуировка, выбивание зубов, парение и т.п.) — это тоже соматическая трансформация. Она продолжается в традиционалистском обществе 260 в более поздние возрасты в виде мер, которые исследователями часто описываются как лечение, вроде периодического кровопускания, посещения водных источников, местностей с лечебным климатом и т.д. Сюда же мы должны включить обряды запасения здоровьем, явно представленные, например, в купальских обычаях, посещение святынь, ношение амулетов. Реалии подобного рода также привычны для этнографического исследования. Соматическая неадекватность человека в разных состояниях и в разном возрасте и возникающая отсюда соматическая нетождественность людей — распространенная черта народных анатомических воззрений. Человек, предрасположенный к шаманству, может иметь особую кость в скелете, болезнь воспринимается как предмет или даже животное, инкорпорированное в тело, а сухощавый подвижный человек, по народным абхазским представлениям, не имеет селезенки (как и лошадь). Смысл странных для нас анатомических воззрений состоит в том, чтобы открыть путь регулированию отношений организма с внешней средой. Тематическое соединение этнографческих из вестных способов воздействия на внешние условия жизни и способов, которые воспринимаются как соматические трансформации, составляют предметное поле этнологии здоровья.