Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Uchebnik_Chesnova_po_istEtnologii (1).doc
Скачиваний:
30
Добавлен:
16.11.2018
Размер:
1.94 Mб
Скачать

3. «Край поля» и примирение с природой

Итак, могила Эдипа должна послужить нулевой точкой истории — место, где она находится, определит победу. В этом состоит вся суть топоменталъности: это пространственно маркированный конец одного цикла и начало другого. Человечество, еще не став физически современным видом, уже означивало топоментальные центры: развитые формы погребальных обрядов

28

представлены в палеолитической эпохе (мустье). Быт всех народов знает множество способов топоментальной маркировки: священные места, реки, горы, скалы, деревья — в природе, усыпальницы, святилища, клады, ритуальные «города» — искусственно организованные, даже «свой дом» человека или вещи, которые проходят цепочки обмена и стремятся вернуться в «родной дом», на что в своем исследовании дара обратил внимание Марсель Мосс. Приход невесты в дом жениха и все другие детали брачного обряда имеют четко выраженную топоментальную функцию. Например, очаг и печь представляются местом, где появляются зародыши будущих жизней. Поэтому белорусская молодая бросает на печь свой пояс. А у народов Кавказа она должна прежде всего подойти к очагу и коснуться рукой очажной цепи. Топоментальный центр, в котором оказывается человек — будь то невеста или уходящий из жизни Эдип, — это точка, потенциально насыщенная событиями жизни. Для новобрачной — ее будущее потомство, для Эдипа — победа тех, на чьей стороне справедливость. Иначе говоря, в топоментальном центре потенциально находится некто Другой. В топоментальной точке человеческой жизни начинается ее аскетическое развитие. Для Эдипа как трагического героя аскезой его жизни стала смерть. Для новобрачной с приходом в дом начинается путь ее аскетического восхождения: она вся в трудах, встает раньше всех в доме, ложится позже. Затем следует материнский этап ее аскезы. Роль аскезы для индустриально-капиталистического общества на протестантском примере была открыта Максом Вебером. Это аскеза сугубо личностная. Но доиндустриальные общества, живущие по законам традиции, организованы коллективной аскезой. В каждой такой традиции не все питательное является пищей, не все можно есть в данное время (нельзя есть яблоки до осеннего Спаса) и т.д. В архаической аскезе огромную роль играет воздержание от побуждений. То, от чего сначала не смог уберечься Эдип, хотя он потом смог найти свою топоментальную точку. Вот почему в народном чеченском соболезновании говорят:«Пусть будет благословенно место, куда он повернулся!» В архаических обществах роль Другого нормирована, четко обозначена. У австралийских аборигенов охотник, убивший дичь, не может съесть большую часть мяса, которое по правилам принадлежит

29

другим. Но эта нормированность не дает особого развития голосу Другого в человеке — совести. Известен случай: один бушмен, когда у него не заладилась рыбалка, в состоянии злости убил собственного сына. История человечества — это история пробуждения в человеке Другого, по мере чего он превращается в личность. Очевидно, Марку Аврелию принадлежит лучшее определение человека: «Отречение человека от всего — сущность человека». Одно из важнейших отречений — примирение с природой. Члены такого общества, какое представлено у австралийских аборигенов, с природой не примирены. Они в ней не видят Другого. Они устают от места, где слишком долго задерживаются. Их гонит в другие места территориальный невроз. Поэтому оправдано определение их образа жизни бродячим. Конечно, передвижение австралийских групп регламентировано сезонными ресурсами или случайно выброшенной на берег тушей кита. Но и просто их влечет тяга к перемене мест. Хотя они знают священные места, как например, тотемные центры. Но природа в целом вызывает у них эндогенный страх. Они полностью находятся в обществе с его законами, радостями и интригами. Уже по тому как архаический человек, тщательно выделывая свои орудия, придавал порой им изысканную форму, украшая орнаментом, можно судить, что он далек от примирения с природой. На этом факте, в частности, можно обосновать мысль о слабости экологической адаптации архаического общества и об отсутствии там сложившихся хозяйственно-культурных типов. Иная картина в обществах, удалившихся от бродячей стадии. Здесь природа входит в культуру, становится Другим, с которым человек общается. Речь не идет о довольно неясном понятии «культ природы», введенном в науку Джеймсом Фрэзером и посвятившем ему целую книгу. Многие из рассмотренных им примеров объясняются простым включением фактора природы в коммуникативное пространство. В этом пространстве рождается эстетическое отношение к природе и то состояние, которое на звано здесь примирением с природой. В парадигматизированной традиции такие коммуникативные отношения с природой строго регламентированы. Так, у якутов в старину считалось грехом строить дом из бревен, очищенных от коры. Вещь вся не должна быть законченной, орнамент, не доведенный до конца, — норма,

30

известная быту многих народов. По талмудическим предписаниям евреев временная постройка сукка на празднике Суккот не должна быть построена до конца. Также поле не должно быть убрано полностью. Неубранная полоса называется «край поля». Таким же «краем» на голове мужчины являются оставленные пейсы. Жертвенник Храма должен был быть сооружен из неотесанных камней. Юрии Лотман подходил к проблеме незавершенности семантически и видел в ней фактор построения любого текста. Незавершенность в традиционной культуре особая — в каждом предмете, ею порожденном, можно обнаружить некий знак природы, и тем самым, знак достоверности. Он бывает представлен скрытым образом в виде растительного или зооморфного орнамента, лап хищного зверя у стола или трона, в крое одежды, восходящем к расположению шкуры на теле и т.д. В Дагестане, например, носят шубы с функционально ненужными рукавами — они длинные, чуть ли не до земли и узкие. Руки туда не вдевают. Это реликт шкуры, снятой со зверя, аналог «края поля». Есть обряды, несущие функцию природных знаков достоверности. Например, абхазский охотник, убивший дикую козу пренепременно должен посыпать на ее тушу траву или листья. Точно такой же обряд бытует у охотников на диких свиней острова Ниас (Индонезия). Обсыпание на Кавказе невесты зерном, а впоследствии конфетами и деньгами восходит к охотничьей стадии: этим маркируется связь человека с природой в момент переломного социального состояния. У нивхов на Амуре на новорожденного сыпят мусор и золу. Обряды «незавершенности» не дают человеку и его деяниям бесконечно разрастаться во Вселенной, лишают его апокалиптичности. Это только в заговорах и заклятиях человек расширяется до границ Вселенной. Так в русских тайных заговорах говорится, что человек — агент этого заговора — одевается небом, подпоясывается радугой и т. п. В нормальном культурогенезе все наоборот: человек дает начало миру, как Пуруша у древних индийцев, Адам Кадмон в Талмуде, Адам в русской «Голубиной книге». Мир апокалиптически не заклят. В нем остается место Другому, с ним надо общаться. Как то мне пришлось интервьюировать столетнего балкарца Хасана Мирзоева. Однажды Хасан посмотрел с высоты на речки и ручьи, несущиеся в белой пене вдалеке внизу,

31

на скалы, вокруг которых парили орлы и сказал: «Нет в мире прекраснее этих мест!». Он сделал правильный вывод не потому, что бывал в разных странах, а потому, что им двигало примирение с природой. Без герменевтики примирения человечество не пришло бы к производящему хозяйству, ибо, ожидая урожая, нужно наложить на себя аскезу. Созидание культуры идет совместно с природой. Возьмем, к примеру, жилище. Когда появляется его идея? Когда оно стабилизируется как черта ландшафта, т.е. становится независимой от прихотей людей и объективируется природой. Вот тогда можно говорить о жилище как о независимой идее. Его изначальная функция — природный знак достоверности бытия.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]