9 Исследование повседневности

Ранг повседневности высок в современности. Человек со своим вкусом с, казалось бы, неприметными бытовыми потребностями оказался двигателем прогресса, определителем хода всей цивилизации. «Человек повседневный» становится в центре этнологической науки. Обращение к повседневности уточняет предметное видение исторической этнологии. Итак, эта дисциплина изучает культуроценозы, где вещи и становление повседневности убеждает нас, что на месте культуроценозных систем возникают иные, где гармонично слиты человек и вещный мир. Система, где личность проявляет себя через вещи, — это антропоценоз. От культуроценоза он отличается прежде всего масштабом: антропоценоз атомарен и относительно замкнут. Это семья с ее традицией, династия, клуб по интересам, фирма. В антропоценозе повседневные вещи начинают приобретать идеологическую функцию. Это уже не вещи культуроценоза с инструментальным к ним отношением. Трубка или бинокль, принадлежавшие дедушке, не предназначены для всеобщего обозрения, как и клубный галстук. Но все эти вещи выражают личность. Связь этих вещей с их владельцами и эмоциональна, и рациональна. Повседневность полна духовного содержания. Гуманизм, формировавшийся в эпоху Возрождения и был в сущности направлен на признание ценности повседневности. И вообще проблема ценностей в культуре возникла как предощущение антропоценоза. Историко-этнологическая

19

постановка ценностной проблематики должна быть переведена из плана культуры в план личности. И здесь мы получаем архетипы вещей не в культуроценозном, а в антропоценозном регистре. Так, если в культуроценозе вещь — нечто объемное и твердое, то в антропоценозе вещь — открыто или скрыто антропоморфный предмет, «принадлежащий» человеку. Архетип жилища в культуроценозе — устойчивая конструкция, в антропоценозе — императив «человек не должен ночевать под небом». Архетип пищи — «твердая» еда (хрустящая вафля, куски мяса, приготовленного с костями) в культуроценозе, императив «человек не должен ложиться спать голодным» в антропоценозе и т.д.

Не крупномасштабные события, а повседневность как витальное поведение образует антропоценоз. Здесь неразличима story и history, семейная легенда и знаменательные события. Случайность, окказиональность здесь заменяют событие. Обращение современных историков к казусу (единичности, документированному случаю) — это обращение к изучению антропоценозов. В центре антропоценоза стоит не событие, а со-бытие его членов, людей с людьми, людей с вещами.

Личность образуется здесь не распределительно, а на четкой ценностной оси. Идеалом является уже для человека не жанровый конструкт устного эпоса, а реальный дядя Серго, дядя Ваня или дядя Нема. Личность в антропоценозе образуется не через распределительное распадение, а через идентификацию, т.е. синтетически. Такая синтезирующая сторона антропоценоза имеет одно важное последствие.

10. Этносы и этничность

Этносы в том виде, в каком их наблюдает современная наука, представляют собой антропоценозные общности, образованные разделяемой для всех их членов идентификацией (этничностью). В этих антропоценозах их носители прикрепляются к общим материальным и духовным ценностям. Иначе говоря, современные этносы не самодостаточные сущности, образующие то, что в философии называется онтологической картиной мира (общее устройство мира). Кроме того, у некоторых философов само понятие онтологии функционально, а не морфологично. Этничностъ как самоидентификация свойственна и древним этносам, где огромную

20

роль рано играла генеалогия. Эллины вели себя от Эллина, ляхи от Ляха, чехи от Чеха и т.д. Почитание подобного этноарха — явное свидетельство антропоценозной связи людей. Конечно, для выработки такой самоидентификации требовалось большое время. Но она может проходить ускоренными темпами. Так, у чеченцев в условиях расселения на плодородной северокавказской равнине, но при постоянной опасности от врагов существовал обычай принятия иноплеменника. Ему давали землю при его обязательстве выступить с оружием для совместной обороны и на сходке села объявляли, что такой-то теперь будет считаться «нахом» (членом этноса нахов, вайнахом).

Подобные моменты совершенно упускаются из виду теми, кто видит в этносе субстанциональную категорию с присущими ему чуть ли не наследственными психическими характеристиками. В сущности, бесконечные попытки оестествления этноса — это сдвиг проблемы из области антропоценоза в культуроценоз. Тогда получаются красивые, но пустые распределительные картинки, вроде деления на народы дня, ночи и утренней зари у немецкого мистика Карла Густава Каруса, опубликованное в 1849 г. Таких фантазий в изобилии и в наше время. В чем их причина?

Все в той же синтезирующей функции антропоценоза. Вот пример на самом атомарном уровне. Автору этих строк приходилось на своей студенческой практике в конце 50-х годов работать в Западной Белоруссии. Заполняя анкету на одного лесоруба, я услыхал в ответ на вопрос о национальности такое: «Тапер поляк». «Почему тапер?». Отвечает: «Я на полячке женился». Выясняется, что этот белорус православного вероисповедания женился на белоруске католичке и переселился к ее родителям. Отметив еще раз роль женщины в антропоценозе, на этом примере останавливаться не будем. Вот другой. В начале 80-х годов, работая в Абхазии, я сидел в приморском городке у моря со своими абхазскими друзьями. К нам подошел мужчина, одетый в черкеску. Один из нашей компании воскликнул: «Он по-абхазски одет!». Конечно, сыграло роль то, что все мы были стандартно одеты в отличие от приблизившегося к нам человека. Но одетая на нем черкеска до мельчайших деталей была общекавказской одеждой. Она появилась как всаднический костюм скорее всего в эпоху распространения огнестрельного оружия (с XVII в. ) — она очень удобна для стрельбы с лошади. Происхождение ее до конца не

21

выяснено. Некоторые предполагают влияние архалука, одежды горских евреев. Но для синтезирующей самоидентификации, происшедшей в описанной сцене у моря, это не имело значения.

Названные примеры — это этнические синтагмы. Удивительнее всего, что эти синтагмы упорно распространяются прежде всего на природу и даже на космос. Восточнославянские зимние праздники насыщены весенними образами. На Кавказе в некоторых местностях на Новый год, зимой, выходят делать ритуальную пахоту (снега). В антропоценозе, распространенном на весь космос, рождается поэтика фольклора. Но этим же самым личность становится средством описания мира. А космос делается не только универсальной средой этноса, но и целеполаганием для этноса. Все это сдвиг из антропоценоза в сторону культуроценоза. В силу распределительных отношений в таком случае социуму остается второстепенная роль, а целевая узурпируется этносом. Историческая этнология подтверждает большую роль распределительных культуроценозов в прошлом. Они направляли ход этногенеза. Общее движение культуроценозов к антропопенозам, к повседневности и есть историко-этнологическая сторона исторического процесса. Но это означает развитие к открытости и к гуманизму, а не к замкнутости и заскорузлости. Вместе с тем этнос, будучи открыт миру, реагируя на него, делает это однородно. Этническая реакция — гомогенна. Отсюда высокий уровень этнической субъективности. Отсюда все антропоценозные претензии этноса — будь то построение града Божьего на земле или национального социализма. Только историческая этнология способна разоформить такие антропоценозы, стремящиеся стать мифологемами. Она возвращает эти линейно-целевые конструкты на их функциональные, топические места, т.е. показывает, как культуроценозы трансформируются в антропоценозы. Этим наука предъявляет реконструкцию историко-этнологического процесса.