Часть II

ТЕНДЕНЦИИ ОТДЕЛЬНЫХ ВИДОВ И ГРУПП ПРЕСТУПНОСТИ

Глава 9

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ

§ 1. Содержание понятия «политическая преступность»

«Политическая преступность» представляет собой общественно опасную форму борьбы правящих и оппозиционных политических элит, иных политических сил и отдельных лиц за власть или ее неправомерное удержание. Она имела большое распространение в прошлом нашей страны. В то время ее можно было разделить на две неравные части: большую — мнимую и меньшую — реальную. Большая — это «политическая преступность» властей против своего народа, которая официально представлялась как преступность граждан против советской власти, но фактически и в абсолютном большинстве своем была мнимой. Меньшая — это реальная преступность против советской власти. Хотя она во многих случаях сомнительна. После смерти Сталина первая часть существенно сократилась. Вторая часть мотивировалась действительным несогласием с существующим политическим строем. Со временем такая мотивация признавалась криминальной лишь при реализации в конкретных деяниях: измена родине, террористический акт, призывы к насильственному свержению советского строя. Но в реальной жизни и эти преступления чаще всего совершались по корыстным, эгоистическим и иным неполитическим мотивам¹. В уголовном законодательстве 60-х гг. XX в. уже не предусматривалась ответственность за политические убеждения.

Политическая преступность имеет место и в современной российской истории. Этот вид преступности в прямой постановке практически не исследовался в отечественной криминологической литературе. Первые попытки криминологического осмысления политической преступности в нашей стране появились в 90-е гг.² Некоторые ее аспекты (политический терроризм, политическая коррупция и др.) намного раньше начали исследоваться в зарубежной криминологической, но больше в политологической литературе³. Особое распространение в иностранной и отечественной политологии и публицистике получили исследования тоталитаризма, где криминологические проблемы затрагивались лишь косвенно. Тем не менее в годы перестройки в некоторых публицистических работах российских авторов много говорилось о политических репрессиях социалистического режима и приводились статистические, социологические и иные фактические материалы, которые затем использовались криминологами.

Такое положение в мировой криминологической науке сложилось не только в связи с политической невозможностью подобных исследований (как это было в нашей и некоторых других странах), но и из-за научно-практического характера неопределенности юридического понимания «политической преступности». Поэтому и в демократических странах этой проблемой больше занимались политологи, чем юристы-криминологи. Но термин «политическое преступление» в России юристы используют давно⁴. В последние годы в нашей стране был издан ряд работ, в которых прямо или косвенно исследуется политическая преступность не только в СССР, но и в России. Предпринимал такие попытки и автор⁵. Серьезные исследования были подготовлены В.Н. Кудрявцевым⁶, П.А. Кабановым⁷ коллективом санкт-петербургских авторов (В.Н. Бурлаков, В.В. Вандышев, Б.В. Волженкин, Ю.Н. Волков, Я.И. Гилинский, Г.Н. Горшенков, С.Ф. Милюков, В.П. Сальников, Д.А. Шестаков и др.)⁸. Одной из последних работ на данную тему является монография Н.А. Зелинской⁹. Авторы этих исследований много внимания уделяют понятийному аппарату, различным формам проявления политической преступности и ее реалиям.

В УК РСФСР 1926 г. и 1960 г., в УК РФ , да и в законодательстве большинства стран нет понятия «политическая преступность». Его правовое закрепление равносильно политическому саморазоблачению. Ибо оно не вполне согласуется со Всеобщей декларацией прав человека (1948 г.), Международным пактом о гражданских и политических правах (1966 г.), провозглашающими права и свободы каждого человека на политические и иные убеждения. Такой подход конкретизирован и в других международных нормах. Например, в Типовом договоре о выдаче преступников, принятом Генеральной Ассамблеей ООН в 1990 г., прямо говорится (ст. 3), что выдача не разрешается «если правонарушение, в отношении которого поступает просьба о выдаче, рассматривается запрашиваемом государством как правонарушение политического характера»¹⁰. Это, однако, не означает, что в современной жизни многих стран мира нет уголовных преследований по политическим мотивам, которые обычно камуфлируются под те или иные уголовные деяния, или реальных преступлений, совершенных по политическим мотивам.

В СССР под политическими понимались контрреволюционные преступления (1918—1958 гг.), а после принятия более демократичного уголовного законодательства (1958—1960 гг.) — некоторые государственные преступления, совершенные по антисоветским мотивам и целям. Последние явились специфической конкретизацией политической мотивации. Их криминализация предполагала защиту «единственно верной идеологии» путем уголовных репрессий. Следственное и судебное доказывание антисоветской политической мотивации было невозможно без политических оценок, критерии которых неопределенны, ситуативны и зависят не столько от действующего законодательства (оно в этом случае дает лишь карт-бланш), сколько от действующих политиков и правоприменителей. Такой подход используют и другие страны, где преследовались и преследуются политические противники.

В уголовном законодательстве демократических государств политическая мотивация как таковая не криминализируется, хотя преступления по политическим мотивам совершались и совершаются в любом обществе. В этих странах субъекты «политических» преступлений несут уголовную ответственность не за политические убеждения (антиамериканские, антифранцузские, антигерманские и т.д.), а за объективно и виновно содеянное, если оно предусмотрено в законе. Такая позиция закреплена и в действующем российском уголовном законодательстве. Например, из диспозиции ст. 277 УК РФ (убийство государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность) с очевидностью вытекает возможная политическая мотивация преступления, а следовательно, и его политический характер. Однако наказывают виновного не за политические взгляды субъекта деяния, а за совершенное убийство, хотя и осуществленное в политических целях.

В истории СССР, особенно после революции 1917 г. и в сталинское время, была жесткая зависимость массовых репрессий от политической и идеологической конъюнктуры. Преследовали как за дела, так и за убеждения, если они противоречили политической линии партии. Их антисоветская мотивация, как правило, устанавливалась, исходя из политических соображений, путем объективного вменения. Лишь в единичных случаях вменяемая мотивация отражала реальные побуждения лица, фактически совершившего то или иное деяние. Значительная часть репрессированных на деле не совершала никаких контрреволюционных действий, а лишь в той или иной мере обнаруживала какое-то несогласие с властями (например, отказ от подписки на заем по мотивам бедности). Основная же масса репрессированных не только не совершала никаких уголовно наказуемых действий, но и не обнаруживала своего негативного отношения к властям. Они попадали под каток политических репрессий в силу социального происхождения, принадлежности к иным партиям, кроме большевистской, самостоятельности взглядов и т.д. После смерти Сталина политические репрессии стали менее массовыми и жестокими. Они прикрывались квалификацией сугубо уголовного характера, но их политическая направленность мало менялась. Это подтверждается хотя и неполной и когда-то закрытой, но официальной статистикой «политических преступлений».

В действительности советская «политическая преступность», как можно судить, в основе представляла собой репрессивную политику властей против своего народа, который не разделял политические установки правящей политической партии или противился им, проводимую в значительной мере с целью нагнетания страха перед властями. Для этой цели существовала политическая юстиция, которую В.Н. Кудрявцев определяет так: «...часть юридической системы, специально созданная и л и используемая для подавления политических противников путем применения правовых и противоправных средств»¹¹.

Таким образом, в своем прямом понимании в советской «политической преступности» нет предмета для криминологического или уголовно-правового анализа. Поэтому предлагаемое понятие взято в кавычки. Современному криминологу, социологу, политологу «политическая преступность» важна в эмблематическом смысле как некриминализированная преступность властей против своего народа. С этой точки зрения репрессированные лица рассматриваются не субъектами преступлений, а жертвами политического произвола. По международным документам они приравниваются к жертвам обычных преступлений¹². А под политическим произволом согласно Закону РФ от 18 октября 1991 г. «О реабилитации жертв политических репрессий» понимаются «различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни и свободы, помещения на принудительное лечение в психиатрические лечебные учреждения, выдворения из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам, осуществлявшееся по решениям судов и других органов, наделявшихся судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти и должностными лицами...».

Изложенное выше позволяет сегодня рассматривать «политическую преступность» с трех позиций — уголовно-правовой, мотивационной и оценочной.

С уголовно-правовой точки зрения к политическим преступлениям по УК РФ можно отнести прежде всего некоторые насильственные преступления против основ конституционного строя: посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его государственной или иной политической деятельности (ст. 277); действия, направленные на насильственный захват власти или насильственное удержание власти в нарушение Конституции РФ, а равно действия, направленные на насильственное изменение конституционного строя РФ (ст. 278); организацию вооруженного мятежа либо активное участие в нем в целях свержения или насильственного изменения конституционного строя РФ либо нарушения территориальной целостности РФ (ст. 279); публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности (ст. 280).

В системе этих деяний особое место в разных странах мира с давних времен занимает политическое убийство с целью захвата власти, ее удержания или изменения политического курса. В порядке иллюстрации можно привести далеко не полный перечень политических убийств известных людей. Это македонский царь Филипп II (325 г. до н. э.); Гай Юлий Цезарь (44 г. до н. э.); ЯнГус(1415 г.);французскийкорольЛюдовикХVI(1793 г.); президент США А в р а а м Линкольн (1865 г.); греческий король Георг I (1913 г.); наследник австро-венгерского престола Франц Фердинанд (1914 г.); российские императоры Петр III (1762 г.), Павел I (1801 г.), Александр II (1881 г.), Николай II (1918 г.); премьер-министр России Петр Столыпин (1911 г.); Махатма Ганди (1948 г.); президент США Джон Кеннеди (1963 г.); премьер-министр Швеции Улоф Пальме (1986 г.); премьер-министр Армении В. Саркисян и председатель Национального Собрания Армении К. Демирчян (1999 г.) и т.д.

Другие преступления против основ конституционного строя можно отнести к политическим лишь на основе конкретной оценки ряда обстоятельств. Например, государственную измену, совершенную по корыстным мотивам (скажем, в форме шпионажа), трудно отнести к политическим деяниям, хотя она и совершается в ущерб безопасности страны. Однако то же деяние, совершенное по идейным побуждениям, будет политическим.

Мотивационный подход предполагает политическую мотивацию совершенных деяний. Он намного шире уголовно-правового, ибо по политическим мотивам могут быть совершены самые разные преступления: против жизни и здоровья (убийства, причинение вреда здоровью и т.д.); против свободы, чести и достоинства личности (похищение человека, незаконное лишение свободы и др.); против конституционных прав и свобод человека и гражданина (нарушение равенства прав и свобод человека и гражданина, нарушение неприкосновенности частной жизни и др.); против общественной безопасности (терроризм, массовые беспорядки и др.); против основ конституционного строя и безопасности государства (государственная измена, посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля и др.); против мира и безопасности человечества (публичные призывы к развязыванию агрессивной войны, наемничество и др.). Однако для юридической квалификации перечисленных и иных деяний, которые могут быть совершены по политическим мотивам, содержание мотивации не имеет юридического значения, поскольку в диспозициях этих статей политическая мотивация не значится.

В последние годы, правда, в диспозиции статей стала проникать и идеологическая (политическая) мотивация, что в принципе недопустимо. Речь идет о спешно принятом Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности», который нами уже критиковался в связи с тем, что в нем есть попытка привить любовь народа к некоторым социальным олигархическим группам с помощью уголовного закона. Под экстремизмом закон понимает деятельность общественных и религиозных объединений, либо иных организаций, либо средств массовой информации, либо физических лиц, направленную на совершение преступлений по мотивам идеологической, политической, социальной, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды.

На основании этого закона в УК РФ были внесены новые статьи — ст. 282¹ (организация экстремистского сообщества) и 282² (организация деятельности экстремистской организации). В ст. 282' говорится о создании организованной группы лиц для подготовки или совершения преступлений экстремистской направленности по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы. В перечне этих деяний названы ст. 148, 149, 213, 214, 243, 244, 280, 282 УК РФ, которые до принятия этого закона не считались экстремистскими и не связывались с идеологической и политической мотивацией. Порочность этого закона заключается не в том, что названные деяния не могут быть совершены по политическим мотивам (могут и совершаются), а в том, что эта мотивация была закреплена в законе в трагические 30-е гг. XX в.

Мотивационный подход позволяет увидеть политическую направленность в различных преступлениях. Особое внимание ученых привлекает политическая коррупция. Социологи, политологи и криминологи многих стран давно этим озабочены¹³. Проблемы коррупции, мотивированной политическими побуждениями, волнуют социологическую, криминологическую и политологическую общественность даже в странах с устойчивой демократией, поскольку политическая коррупция — реальный и сильно действующий фактор, подрывающий основополагающие п р и н ц и п ы демократии. Для иллюстрации назовем некоторые работы: в 1976 г. в Торонто была издана книга «Политическая коррупция в Канаде», в 1989 г. в Оксфорде вышел справочник «Политическая коррупция», в августе 2002 г. в Копенгагене прошел международный симпозиум «Антропология политической коррупции», на котором рассматривались вопросы происхождения, эволюции и последствия политической коррупции в мире.

Эта актуальная проблема нашла отражение и в нашей научной жизни. Институтом государства и права РАН и Московским исследовательским центром по проблемам организованной преступности и коррупции в 2002 г. был организован и проведен представительный «круглый стол» с участием ученых из России и других стран на тему «Политическая коррупция в России», на котором с основным докладом «Свободные и демократические выборы как преграда политической коррупции» выступил председатель Центральной избирательной комиссии РФ А.А. Вешняков¹⁴.

Оценочный подход предполагает придание политического значения совершенному преступному деянию не только самим преступником (что охватывается мотивационным подходом), но и жертвой, обществом, государством. Это наиболее широкий и наименее определенный критерий. Он позволяет расценивать в силу соответствующих политических интересов властей любое деяние в виде политического акта, что наиболее распространено в тоталитарных и авторитарных режимах, но от этого не застрахованы и демократические страны. В подобных случаях либо сам режим в силу своих интересов расценивает то или иное деяние как политическое (хотя оно объективно таковым не является), либо лицо, преследуемое режимом за совершение какого-либо правонарушения, оправдывает себя политической расправой над ним.

Оценочный подход широко используется и в качестве политических спекуляций, когда лицо, привлекаемое к уголовной ответственности за реально совершенное преступление, утверждает, что над ним производится политическая расправа. Это «обеляет» самого преступника в глазах общественности, а нередко и оказывает давление на правосудие. Привычной стала демагогия на тему политическрй расправы, разводимая в некоторых средствах массовой информации, а также среди адвокатов с целью формирования позитивного общественного мнения о защищаемых ими высокопоставленных российских экономических правонарушителях. Т а к защищали В. А. Гусинского , Б.А. Березовского, М.Б. Ходорковского и его соратников. О последнем, например, как о политической жертве, публиковались сотни явно заказных статей в российской и зарубежной прессе. Причем практически никто не оспаривает вмененные ему налоговые и иные экономические деяния. Мотивация другая: почему начали с него, поскольку аналогичные экономические деяния совершали многие, почему обвиняемого держат в следственном изоляторе и т.д. В этих вопросах, конечно, есть определенный смысл, но на них есть и ответы, которые должен дать суд.

В связи с нечеткими международными нормами о выдаче преступников оценочный подход широко используется некоторыми государствами при решении вопроса об экстрадиции, когда при наличии достаточных оснований о совершении тем или иным лицом опасных преступлений государственные органы этих стран (нередко тоже по политическим соображениям) не выдают таких лиц соответствующим странам, ставя под сомнение их демократичность и мотивируя свои действия предположением, что они якобы привлекаются к уголовной ответственности по политическим мотивам. Это характерно, например для Великобритании, Дании, а также для Израиля, куда бегут некоторые россияне, у которых есть серьезные проблемы с законом¹⁵.

Исторически Англия первая провозгласила начало невыдачи политических преступников после февральской революции в 1848 г. во Франции¹⁶. И сейчас она действует в этом традиционном стиле. Но подобный подход становится очень сомнительным в современных условиях, когда широко распространен международный терроризм. Более того, он политизирован, и в условиях двойных стандартов и неопределенных международных правил «происходит замена права правом силы, особенно в вопросах выдачи»¹⁷. Нередко именно лиц, обвиняемых в терроризме, и не выдают. В мире признано, что в Чечне действует международный терроризм, но чеченских террористов и их духовных наставников, разъезжающих по столицам западных стран, не выдают. Все это со временем может бумерангом вернуться и возвращается в эти политически надменные страны.

Подведем итог. Есть некоторые основания утверждать, что многие разновидности политической преступности условно можно свести к трем видам: 1) преступления, совершаемые по политическим мотивам отдельными лицами или группировками против легального конституционного строя (государства) и его законных руководителей; 2) преступления, совершаемые по политическим мотивам отдельными лицами или группами лиц против своих политических конкурентов; 3) преступления, совершаемые правящей группировкой тоталитарных и авторитарных режимов в собственных политических целях, против народа, отдельных партий, групп и конкретных лиц.

Наш криминологический интерес к этой стороне «политической преступности» связан также с изучением влияния тотального контроля, составной частью которого были политические репрессии, на уровень уголовной преступности. Сталинский всеохватный контроль выходил за пределы репрессий и включал в себя экономическую (полная зависимость человека от единственного работодателя — государства), правовую (примат прав государства над правами личности), организационную (полный и жесткий централизм власти), идеологическую (подавление инакомыслия), социально-психологическую (бескомпромиссное навязывание пропартийного общественного мнения), оперативную (тайная и явная, государственная и общественная слежка) и репрессивную (массовая расправа над неугодными) составляющие. Все они были политически обусловлены. Репрессивная составляющая интегрировала и венчала тотальный контроль в целом и была наиболее показательной. Она хотя и неполно, но регистрировалась статистически. Поэтому динамика политической преступности может рассматриваться важным индикатором тенденций тотальности контроля во все годы советской власти. Политические репрессии вкупе со всеми другими составляющими тотального контроля, с одной стороны, сдерживали реализацию криминальных мотиваций, а с другой — с избытком компенсировали низкий уровень уголовной преступности массовой преступностью властей против своего народа.