§7. Современные формы политической преступности в россии

Монопольное «право» на политические преступления коммунистического режима во время и после его падения распалось на сотни «прав» самых разных политических, идеологических, националистических, сепаратистских, криминальных и «агентурных» (условно назовем так многочисленных агентов влияния) сил, которые открыто и подспудно вступили в беспощадную борьбу за власть, собственность и умы людей (особенно молодежи) в центре и регионах. Основными политическими лозунгами этой борьбы стали антикоммунизм и антисоветизм, враждебное отношение к которым в определенных кругах накапливалось и оттачивалось десятилетиями, чему было много внутренних и внешних причин и условий. Под «крышей» этой якобы бескорыстной борьбы за права человека и демократию нередко решались иные внешние и внутренние политические, карьерные, корыстные и эгоистические задачи, в том числе криминогенного и криминального характера.

В союзных республиках борьба с тоталитаризмом окрашивалась призывами к свободе, самостийности, независимости от центра. Поэтому все недовольство национальных элит коммунистическим режимом автоматически переносилось на Россию, Москву, русских и даже русскоязычных. Как будто они, русские, были основными инициаторами октябрьского переворота и тоталитарного режима. Как будто кровавые репрессии 20—50-х гг. были спланированы и организованы именно ими. Как будто русские не обустраивали все национальные республики, в том числе прибалтийские. Как будто русские не приобщили к мировой культуре многие в прошлом совершенно отсталые народы. Как будто не от русских некоторые из этих народов впервые получили или сохранили национальную государственность. Как будто не русские удерживали в узде разрушительный национализм в центре и регионах на протяжении многих десятилетий. Как будто не русские несли основные жертвы от революции, репрессий, гитлеризма и бездумного советского руководства.

Обратимся к некоторым историческим фактам, к революции 1917 г. Она в мировой литературе, как правило, именуется русской. И русские действительно доминировали на баррикадах. Они были ее социальной базой, представленной самой массовой и самой обманутой частью населения. Несомненно, у них были серьезные социальные и экономические требования к царизму, как бы мы сейчас его ни приукрашивали. Неорганизованные и забитые рабочие и крестьяне могли совершить кровавый бунт, но вряд ли им было под силу идеологическое, организационное и даже финансовое обеспечение социалистической революции. «Народная воля» и террористические организации способны были лишь на убийство царя и его сановников. По данным газеты «Лондон Тайме», в 1918 г. из 384 комиссаров только 13 человек были этническими русскими, а более 300 комиссаров — евреями. По мнению американского сенатора Д. Дюка, они мстили царизму за черту оседлости и другие притеснения⁶⁵. В числе этих мстителей был и Ленин. Даже по оценке Сталина, вся работа по практической организации восстания (имеется в виду октябрьский переворот) проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского совета Троцкого⁶⁶. Русские же рабочие и крестьяне были в этой революционной «игре» в основе своей пушечным мясом, причем и с той, и с другой стороны. Это, однако, совсем не означает, что многие русские не ответственны за политические преступления времен революции и советского режима. Автор обращается к этому примеру как к исторически наглядной и давно известной данности о том, кто совершал непосредственное революционно-террористическое насилие в 1917 г., кто его организовывал и им руководил для своих, далеких от рядовых исполнителей целей. Другой вопрос, что с приходом к власти Сталина и изгнанием из страны Троцкого (одного из инициаторов высылки русской интеллигенции за рубеж) в конце 20-х гг. жертвами сталинских репрессий оказались многие прежние комиссары. Здесь нелишне будет вспомнить слова известных евреев. «Наше вмешательство в дела других народов всегда оборачивалось плохо и для этих народов, и для еврейского народа», — писал Р. Нудельман. Ему вторил А. Воронель, что «много раз в современной истории... обнаруживали несправедливость в основаниях существующих обществ, а наша безответственность как меньшинства способствовала созданию новых, гораздо худших»⁶⁷. Сталинский режим и коммунистический режим в целом оказались стократ хуже царского⁶⁸. Но реальные подходы не меняются.

Для националистических политиков времен развала СССР как будто не было особо активных и преданных революции латышских стрелков, беспощадных евреев Л.Д. Троцкого (Бронштейна), ГГ. Ягоды, Л.И. Когана, организаторов кровавой ВЧК поляка Ф.Э. Дзержинского, латышей Я.Х. Петерса и М.И. Лациса, главных организаторов массовых репрессий грузин И.В. Джугашвили (Сталин) и Л.П. Берия, армянина А.И. Микояна, еврея Л.М. Кагановича, латыша А.Я. Пельше, украинцев Н.В. Подгорного и Н.С. Хрущева, одного из организаторов провальной перестройки грузина Э.А. Шеварднадзе и сотни других представителей разных народов, нынешняя элита которых пытается обвинить в политических преступлениях социалистического режима только русских.

Партийные деятели — представители многих народов бывшего СССР прямо и непосредственно причастны к организации тоталитарного прошлого. Поэтому стремление националистических политиков бывших союзных республик свалить все беды на «русских оккупантов» в ситуативном политическом плане, наверное, очень выгодно.

Используя эту демагогию, можно дорваться до власти, собственности и суверенности. Но не в этом ли заключена политическая мотивация сегодняшней политической преступности? Примером может служить Грузия. Приход к власти диссидента и националиста Звиада Гамсахурдиа после вытеснения 9 апреля 1989 г. с площади у Дома правительства в Тбилиси союзными войсками (по решению не только центральных, но и грузинских властей) участников несанкционированного митинга, который был организован его сторонниками с целью выхода из ненавистного СССР (хотя таким его построили в значительной мере и грузинские коммунисты Сталин, Берия, Шеварднадзе), привел самую процветающую союзную республику к полному политическому, экономическому, правовому и криминологическому краху, из которого она не выбралась до сих пор. А ведь были цивилизованные, мирные и эволюционные пути «развода» союзных республик.

Тогда погибли 16 человек (до сих пор точно не установлено, задавила ли их толпа или они погибли от действия войск). Но националисты Грузии, придя на этом несчастье к власти, спустя всего два-три месяца после этих событий организовали политически мотивированное вооруженное подавление аналогичных стремлений в Абхазии, а затем в Южной Осетии. Жертв было тысячекратно больше, чем в ходе тбилисских событий. Но это новые грузинские власти не остановило. Шеварднадзе, вернувшийся в результате переворота в Грузию, продолжал ту же политику. Современные грузинские власти провоцируют новые побоища. Они не дают мирного «развода» этим непризнанным республикам. Новые вооруженные нападения сдерживают лишь международные миротворческие силы.

Выход из нашего общего проклятого прошлого, видимо, только один: надо всем покаяться, что пошли на поводу оголтелых политических преступников — коммунистов-ленинцев-троцкистов, допустив кровавые эксперименты над собой, и вместе преодолевать последствия советского тоталитаризма. Но современным национальным политикам это не подходит. Им нужны новые революции и свои личные победы, сопровождаемые новыми политическими спекуляциями и преступлениями.

Поэтому наивные надежды на скорое цивилизованное построение демократических государств рухнули практически на всем постсоветском пространстве. Этого не избежали даже прибалтийские республики, которые в силу исторических и территориальных особенностей были вроде бы «ближе» к Европе, в большей мере поддерживались ею. Придерживаясь двойных стандартов, она до сих пор закрывает глаза на их националистическую и в какой-то мере даже профашистскую политику. Политизация своей национальной идентичности, превращение «русскоязычных» людей, проживших в этих странах всю жизнь и даже там родившихся, в «неграждан» не только политическая, но и криминологическая проблема.

С началом горбачевской перестройки в СССР практически взрывным способом стали формироваться первые признаки новой, еще более противоречивой и политически криминогенной, эпохи, а параллельно и новых форм политической преступности. Осуждение репрессий, формирование многопартийности и реабилитация жертв государственного террора сопровождались их рецидивами в новых формах. Эти годы ознаменованы политическими событиями в Алма-Ате (1986 г.), Вильнюсе (1987 г.), Баку, Тбилиси (1989 г.) и других городах, где союзные и республиканские власти пытались силой подавить сепаратистские, националистические и экстремистские выступления, направленные на национальную обособленность и выход из СССР. В этих событиях политическая криминальность была нередко обоюдной и со стороны центральных властей, и со стороны рвущихся к власти националистических лидеров. Именно лидеров, а не широких народных масс, 76% которых на референдуме 17 марта 1991 г. высказались за сохранение обновленного Союза.

Становление националистических, сепаратистских и экстремистских течений (народных фронтов) в республиках привело к резкому обострению национального вопроса. Стремящиеся к власти и собственности национал-политические силы ловко использовали стихийное недовольство народов. Поэтому первые проявления демократии, рыночной экономики и суверенизации стали заложниками политизированных националистических, сепаратистских, авантюристических, экстремистских, криминальных и коррумпированных сил. По состоянию на март 1991 г. в СССР было зафиксировано 76 разгоревшихся территориально-этнических конфликтов, 80 споров находилось в латентной стадии⁶⁹.

Многие политические межнациональные конфликты сопровождались массовой преступностью со стороны различных политических сил, которая будет рассмотренавотдельнойглаве.Ониохватили Алма-Ату , Сумгаит, Нагорный Карабах, Кировобад, Армению, Азербайджан, Тбилиси, Ашхабад, Набит-Даг, Ферганскую область, Гурьевскую область, Абхазию, Южную Осетию, Кишинев, Нахичевань, Баку, Душанбе, Ташкентскую, Андижанскую, Наманганскую и Ошскую области, Туву, Южную и Северную Осетию, Абхазию, Грузию, Северный Кавказ, Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкесию, Ингушетию, Приднестровье, Таджикистан, Чечню и т.д.⁷⁰

В межнациональных политических конфликтах погибли сотни тысяч людей и бежали с мест своего постоянного проживания миллионы беженцев из Грузии, Армении, Азербайджана, Таджикистана, Молдавии, Киргизии, Казахстана, Латвии, Эстонии. В особо неблагоприятных условиях оказалось русское и русскоязычное население, политические и экономические права которого до настоящего времени попираются во многих странах (Латвия, Эстония, Молдова, Казахстан, Украина и др.) и которое ельцинская Россия практически бросила.

Следующей формой «политической преступности» стал августовский путч 1991 г., организованный некоторыми представителями высшего руководства СССР (Янаев, Павлов, Язов, Крючков, Пуго, Стародубцев, Тизяков, Варенников и др.) с целью срыва подписания нежелательного для них союзного договора девятью союзными республиками (Россия, Белоруссия, Украина, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан, Азербайджан), намеченного на 20 августа 1991 г. Путчисты 19 августа совершили попытку государственного политического переворота, организовали Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), изолировали Президента СССР М.С. Горбачева на даче в Форосе в Крыму (по некоторым сведениям, это было сделано с его идейного согласия⁷¹), приостановили действие оппозиционных сил, установили контроль над средствами массовой информации и ввели в Москву войска. Путч был остановлен, а его организаторы арестованы⁷². Позже они были амнистированы, с чем не согласился лишь В. Варенников. Он обратился в суд, который признал его невиновным. После августовских событий КПСС была запрещена, а Союзу ССР грозил распад, который в декабре 1991 г. был инициирован нелегитимным «беловежским соглашением» руководителей трех союзных республик — Президентом РФ Б.Н. Ельциным, Председателем Верховного совета Белоруссии С.С. Шушкевичем и Президентом Украины Л.М. Кравчуком. С точки зрения союзного законодательства, в их действиях усматривается измена родине, совершенная по политическим мотивам. Однако разрушенное государство реализовать требования своих законов уже не могло. На политической арене стали действовать псевдодемократические силы, а не законы.

Новая форма криминального политического противостояния проявилась в октябре 1993 г. После распада СССР почти все российские автономии заявили о своем суверенитете, а некоторые из них (Татарстан, Башкортостан, Якутия и Чечня) взяли курс на выход из Российской Федерации. Этому способствовало и поведение Президента РФ Ельцина. Желая удержаться у власти, он сказал: «Берите суверенитета столько, сколько проглотите». Но в условиях ожесточенной политической борьбы, трудного подписания федеративного договора между субъектами РФ, разработки несовпадающих проектов новой Конституции России (президентская или парламентская республика) до предела обострились отношения между Президентом РФ и Верховным Советом РФ, что привело к фактическому двоевластию. Референдум 25 апреля 1993 г., результаты которого не дали перевеса ни президенту, ни парламенту, усилил политическое противостояние. Вопреки результатам референдума Президент РФ издал указ о роспуске Верховного Совета РФ, который, в свою очередь, объявил об устранении президента. Оба решения были политическими и противозаконными.

2 октября 1993 г. по Москве прокатилась волна массовых демонстраций, организованныхоппозицией. По призыву вице-президента А.В. Руцкого, противоправно возложившего на себя обязанности президента, и Председателя Верховного Совета РФ Р.И. Хасбулатова 3 октября их сторонники начали вооруженный штурм здания московской мэрии и телецентра, а Президент РФ Ельцин объявил чрезвычайное положение, ввел войска в Москву, и 4 октября по его приказу танки обстреляли боевыми снарядами Белый дом, в котором находились несколько сотен депутатов Верховного Совета и их сторонников, что привело к массовым человеческим жертвам. Но до сих пор официально не объявлены точные данные о них. Здание было захвачено верными президенту войсками, а депутаты, в том числе руководители сопротивления, арестованы⁷³. Сложилась ситуация, когда «бывает трудно определить момент, с которого терроризм государственный — преступление рвущихся к власти — перерастает в террор государства — преступление пришедших к власти. Политические процессы зачастую являются, по существу, политическими преступлениями, в то время как политические преступники — террористы — облекают свои действия в форму «приговора», присваивая себе право на «репрессии»⁷⁴.

В условиях «объявления суверенитетов от республик до сельсоветов» Чеченская автономная республика взяла курс на отделение от России. Вместо решения этого вопроса путем переговоров, которых добивался Дудаев, Ельцин в декабре 1994 г. вопреки требованиям принятой в 1993 г. Конституции РФ, без одобрения Советом Федерации приказал ввести в Чечню неподготовленные войска для подавления сепаратистского режима Дудаева. В новогоднюю ночь 1995 г. российские войска начали штурм Грозного. В результате этой политически преступной и затяжной войны с той и другой стороны погибло более 200 тыс. человек (военнослужащие, мирные жители, боевики и террористы)⁷⁵.

Временное приостановление массовых боевых действий наступило лишь после хасавюртовского соглашения в августе 1996 г., которое чеченские и международные террористы выполнять не собирались. В сентябре 1999 г. они напали на населенные пункты в Дагестане, и война продолжилась, перейдя в настоящее время в форму многочисленных диверсионных и террористических актов, распространившихся на значительную часть территории России. За время продолжающегося вооруженного кровавого конфликта было совершено большое число преступлений по политическим и националистическим мотивам⁷⁶.

Обратимся к реальному и особо тяжкому политическому деянию — политическому терроризму. Оценочно считается, что до 65% актов терроризма в мире совершается по политическим мотивам⁷⁷. При расследовании многих террористических актов в нашей стране следствие предполагает политическую версию, но она редко доказывается. Пик терроризма в России падает на разгар первой войны (1995—1996 гг.) и второй войны (2000—2004 гг.) в Чечне.

По статистике МВД России, в 1994 г. зарегистрировано 18 актов терроризма. До 1994 г. в УК РСФСР не было даже состава терроризма, если не считать ст. 66 и 67, предусматривающие ответственность за террористические акты по политическим мотивам против государственного или общественного деятеля либо представителя иностранного государства. В 1995 г. было учтено 46 террористических актов, в 1996 г.— 36, в 1997 г.— 32, в 1998 г. — 21, в 1999 г. — 20. После начала второго этапа вооруженных столкновений с чеченскими сепаратистами число актов терроризма стало интенсивно расти. В 2000 г. было учтено уже 135 террористических актов, 2001 г. — 327, в 2002 г. — 360, 2003 г. — 561. Есть основания полагать, что значительная часть терактов совершается совместно чеченскими и международными террористами, которые действуют по глубинным политическим мотивам. Во всяком случае, именно ими руководствуются организаторы терроризма и международные террористические структуры, которые их финансируют.

Политическая мотивация террористических актов может просматриваться лишь как конкретно доказанный факт. А если учесть, что раскрываемость терроризма не превышает 15—20%, то статистически уловить политическую мотивацию терроризма непросто. Кроме непосредственно терроризма к преступлениям террористической направленности относятся по действующему законодательству еще восемь видов террористической деятельности, которые подробно будут рассмотрены в главе 13.

Более или менее уверенно можно говорить о политической (сепаратистской, националистической) мотивации при совершении террористических актов в Буденновске, Кизляре, Махачкале, при покушении на жизнь генерала А. Романова, убийстве Д. Дудаева, захвате турецкими террористами российского теплохода «Аврасия» (в политических интересах Чечни), в театральном центре на Дубровке, при взрыве автомобиля «Москвич» у Спасских ворот Кремля в Москве, в средней школе в Беслане и т.д. Российские власти склонны считать политически мотивированными преступлениями и акты вандализма в отношении памятника Николаю II, синагоги в Марьиной роще и некоторые другие.

Еще в 1992 г. Ельцин, выступая на Конгрессе интеллигенции России, пугал его участников: «Угроза фашизма реальна». Если он имел в виду оппозиционеров его антинародной и неправомерной деятельности, то такая угроза для него была. Серьезной же социальной базы для фашизма в России, которая от него пострадала, но победила, не было и нет. Тем не менее в 1995 г. он и его обеспокоенное вороватое окружение предложили проект закона о внесении изменений и дополнений в УК РСФСР и КоАП РСФСР. УК РСФСР предполагалось дополнить ст. 64² (мятеж), 74² (организация фашистских объединений и групп), 74³ (пропаганда фашизма) и изменить ст. 229 (надругательство над памятником или могилой), включив в ее диспозицию «осквернение их фашистской символикой и атрибутикой», а КоАП РСФСР дополнить ст. 193³ (демонстрирование фашистской атрибутики и символики). Однако этот проект не стал законом. Данные предложения не были реализованы и в УК РФ 1996 г. Научные юридические учреждения не смогли выработать адекватные правовые признаки термина «фашизм». Это можно было сделать лишь при его политизации. О нем не говорится даже в УК ФРГ в редакции 1987 г. с изменениями и дополнениями последних лет. В нем есть гл. 3 «Угроза демократическому правовому государству» со ст. 84 (продолжение деятельности партии, объявленной противоречащей Конституции), ст. 85 (нарушение запрета на объединение), ст. 86 (распространение пропагандистских материалов организаций, являющихся неконституционными), ст. 86а (использование знаков неконституционных органов) и ст. 166 (оскорбление вероисповедания, религиозных обществ и мировоззренческих объединений). Германия не допустила политизации и фашизации уголовного законодательства. Она установила четкий конституционный порядок, и к ответственности привлекаются лица, которые его нарушают. При Ельцине же делались попытки внести в УК политические формулировки оценочного характера.

23 марта 1995 г. Президент РФ издал Указ «О мерах по обеспечению согласованных действий органов государственной власти в борьбе с проявлениями фашизма и иных форм политического экстремизма в Российской Федерации». В рамках действующего законодательства после появления этого указа в плане борьбы с политическим экстремизмом было возбуждено 45 уголовных дел. Суд выдержали единицы. Законодательные возможности борьбы с таким политически мотивированными действиями были недостаточными. Правоохранительные органы ныне, к счастью, не имеют Особого совещания. Поэтому основные недостатки борьбы с рассматриваемыми формами деятельности лежат в противоречиях различных политических сил, которые не могут быть решены в рамках политически оценочных дефиниций. Это было бы возвратом к прошлому.

В целях преодоления этого ИНДЕМ подготовил доклад о противодействии политическому экстремизму, в котором говорится, что в действующем российском законодательстве нет понятия «экстремизм». И это хорошо, пишут аналитики. Одно дело — социологическое применение данного понятия, и другое — использование его в целях принуждения. Из-за сложности юридической квалификации будет трудно доказать экстремизм. Поэтому авторы против прямого законодательного употребления терминов «фашизм», «большевизм», «сепаратизм», «экстремизм». Они полагают, что «если при расследовании насильственных преступлений правосознание следователя или судьи играет минимальную роль (главную роль играет доказательство вины), то в юридической оценке (выделено автором. — ВЛ.) правонарушений экстремистского характера именно правосознание — решающий фактор»⁷⁸. Нетрудно заметить, что эти новые «демократические» идеи ИНДЕМ списаны с практики политических репрессий 20—30-х гг. Видимо, есть между теми и нынешними авторами какая-то общность, подогреваемая яростным стремлением определенных политических сил во что бы то ни стало осудить политическое инакомыслие вопреки Федеральному закону. Но подобные действия являются ничем иным как политическими злоупотреблениями. Правовое государство на такой путь встать не может. Нужны обоснованные недвусмысленные и неполитизированные правовые нормы.

В целях обоснования таковых была предпринята разработка федеральной программы по противодействию политическому и религиозному экстремизму на 1999—2000 гг. В ней «под политическим экстремизмом понимается деятельность общественных объединений, иных организаций, должностных лиц и граждан, направленная на насильственное изменение конституционного строя РФ, нарушение прав и свобод граждан в политических целях, насильственный захват и насильственное удержание власти, посягательство на суверенитет и территориальную целостность РФ, иное применение насилия для достижения политических целей, а также публичные призывы к совершению противоправных деяний в политических целях». В одно определение вписали все, что только можно и что характеризует объективную сторону целого ряда преступлений против основ конституционного строя и против основ общественной безопасности. Но авторы этой программы ломились в открытые двери. Перечисленные действия уже были определены в УК РФ (ст. 205, 277—282 и др.). Однако политический страх не давал покоя. Вынашиваемые с первой половины 90-х гг. идеи были наконец-то реализованы в федеральном законодательстве.

В 2002 г. были приняты Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности» и дополнения в УК РФ — ст. 282¹ (организация экстремистского сообщества) и ст. 282² (организация деятельности экстремистской организации). В них употреблен еще более неопределенный термин «экстремизм».

Вряд ли у ответственных криминологов и криминалистов есть сомнения в том, что подобные общественно опасные действия, облеченные в четкую юридическую форму, могут быть уголовно наказуемы. У автора тоже их нет. Они давно криминализированы, но зачем-то нужно было действующие нормы УК РФ безгранично расширять и политизировать. Сепаратизм, публичные призывы к игнорированию федеральных законов, отделению от государства, национальная, религиозная вражда, унижение национального достоинства, а равно пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по национальному и религиозному признаку в отечественном законодательстве всегда были уголовно наказуемы. В многонациональной стране жизненным может быть лишь один подход: соблюдение равных прав всех народов при их широкой культурно-национальной автономии, где есть место для здорового патриотизма любой нации. Но ныне особо распространены и общественно опасны антисемитизм и русофобия с их взаимными обвинениями, которые лишь нагнетают и русофобию, и антисемитизм. Антисемитские высказывания связаны с клеймением евреев и сионизма (к слову сказать, это разновидность патриотизма), а русофобские — с клеймением русских и русского патриотизма⁷⁹. Но отношение к ним со стороны некоторых владельцев средств массовой информации неоднозначное. Первое вызывает обоснованный гнев, второе — необоснованное одобрение. А. Солженицын цитирует самарского рабочего: «Русских кругом притесняют. А чуть русские за себя застаивают — сразу: фашизм!»⁸⁰

Со времен последних лет перестройки особо модным и политически продуманным для некоторых сил стало хулить патриотизм вообще и русский патриотизм в особенности. Нередко это делается с мошеннической ссылкой на русских писателей, приписывая одни и те же (нарочито извращенно толкуемые) слова, то Л.Н. Толстому, то Ф.М. Достоевскому. Русский патриотизм часто употребляется с добавлениями «социал» или «национал» и ставится рядом с фашизмом. Это не заблуждение. Опошлить русский патриотизм для этих сил является одной из важных задач. Это означает окончательно растворить «социальный клей» нации, который и так никогда не был сильным в русском народе (в отличие, например, от мусульман, евреев и других народов). «Клеймо «фашизма», как в свое время «классовый враг», «враг народа», действует как успешный прием, чтобы сбить, заткнуть оппонента, навлечь на него репрессии. А припечатывать по обстановке»,— отмечает А. Солженицын⁸¹. Но это и прямая провокация к межнациональным политическим конфликтам. Поношение русского патриотизма лишь укрепляет такие праворадикальные движения как Русское национальное единство (РНЕ), особенно при глубоком экономическом и политическом унижении большей части народа. А может быть, существование таких организаций, как РНЕ, в первую очередь нужно тем же самым силам? Ведь для собственного укрепления нужен враг. Благодаря ему укрепляются и они.

А. Солженицын в книге «Россия в обвале» обоснованно пишет: «Патриотизм — достояние многих стран, в том числе всех европейских, патриотизм — начало, объединяющее народ и никак не отделяющее от человечества... Приняв понятие гражданского патриотизма, нельзя упустить патриотизма национального. В странах однонациональных тот и другой едины. В странах многонациональных, как наша, национальный патриотизм есть составная и подкрепляющая часть общегражданского... В Соединенных Штатах патриотизм стоит высоко. Не только никто его не стыдится, но Америка дышит своим патриотизмом, гордится им — и разные народные группы сливаются в нем едино»⁸². Но самый высокий уровень патриотизма у евреев. Он заключен в сионизме. И если в советское время сионизм приравнивали к международному терроризму, то сейчас он обретает гражданственность. Почему же так ненавистен русский патриотизм⁸³? А ведь «патриотизм, — это всего лишь порядочность по отношению к собственной стране»⁸⁴.

Нельзя не напомнить и о том, что до 2002—2003 гг. в УК РФ, а также в УК РСФСР была уголовная ответственность за пропаганду исключительности или неполноценности граждан по религиозному, национальному или расовому признаку. В новых неоправданных изменениях и дополнениях этого нет. Пропагандировать такую исключительность или неполноценность ныне дозволено, и они явно и чаще всего имплицитно проявляются в средствах массовой информации. О русских, например, нередко можно слышать на всю страну обобщающие оценки: совок, пьянь, «дураки и дороги» и т.д. Есть ли факты для этого? Есть. Вместе с тем автор мог бы на большом криминологическом материале национального и транснационального характера показать и другие значимые и устойчивые статистические тенденции: представители одних народов, например, особо отличаются в крупных аферах и мошенничествах, другие — в вымогательствах, третьи — в торговле людьми, четвертые — в грабежах и разбоях и т.д. Но эти ярлыки навешивать на народы не только необоснованно и неправомерно, но и криминогенно. Именно криминогенностью мы и озабочены. В криминологии на этот счет есть целая теория стигматизации.

Наличие более 140 общероссийских общественных объединений⁸⁵ существенно затрудняет борьбу с политической криминальностью различных мастей не только в правоприменительном плане, но и в их законодательном определении. Между борьбой с политическими общественно опасными отклонениями и преследованием по политическим мотивам — легко уязвимая грань, особенно в условиях политической нестабильности. Переступив эту границу, можно нарушить шаткое равновесие в обществе. С другой стороны, попустительство реальному политическому криминалу таит в себе серьезную опасность. Именно этими обстоятельствами обусловлена неопределенность такой борьбы в нынешние годы реформирования общества. Нельзя игнорировать и другую трудность: доказать политическую мотивацию преступлений не так просто. Поэтому в западных странах в уголовных кодексах нет оценочных политических мотиваций.

Было бы очень важно подкрепить приведенные суждения реальной статистикой политически мотивированных преступлений, совершаемых в России или других странах. Однако автору не известно ни одной страны, где был бы системный официальный учет «политической преступности», хотя, как уже говорилось, она свойственна практически всем странам мира с самых древних времен. В российской системе первичного учета преступности мотивы преступлений регистрируются. Статистические карточки на лицо, совершившее преступление (Ф. 2), и на преступление, по которому лицо, его совершившее, установлено (Ф. 1.2), отражают более 200 признаков личности правонарушителя, в том числе и мотивы. Но эти данные не выходят за пределы региона, не обобщаются в федеральном масштабе. Приведем некоторые сведения о преступлениях, о которых говорилось выше и которые чаще всего могут совершаться по политическим мотивам. (Табл. 4.)

Таблица 4

Преступления с возможной политической мотивацией против основ конституционного строя

Статья УК РФ	Число дел в производстве			Зарегистрировано преступлений			Преступления, по которым закончено расследование			Преступления, следствие по которым приостановлено			Выявлено лиц
	2000 г .	2002 г.	2003 г .	2000 г.	2002 г .	2003 г.	2000 г .	2002 г.	2003 г .	2000 г .	2002 г.	2003 г.	2000 г.	2002 г.	2003 г.
277	5	5	6	4	5	2	2	-	2	2	1	2	10	-	3
278	2	8	1	1	8	1	-	8	1	2	-	-	4	3	-
279	5	4	2	3	2	1	1	3	1	3	-	1	17	2	-
280	5	6	1	2	5	1	2	5	1	3	-	-	-	1	1
282	24	85	88	17	79	72	8	31	40	7	31	23	8	16	15
2821	Статья включена в УК РФ Федеральным законом от 25 июля 2002 г. Преступлений в 2002-2003 гг. не зарегистрировано
2822	Статья включена в УК РФ Федеральным законом от 25 июля 2002 г. Преступлений в 2002-2003 гг. не зарегистрировано
Итого:	41	108	98	27	99	77	13	47	45	17	32	26	39	22	19

Примечания:

Статья 277 — «Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля»

Статья 278 — Насильственный захват власти или насильственное удержание власти».

Статья 279 — «Вооруженный мятеж».

Статья 280 —«"Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности».

Статья 282 — Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства».

Статья 282¹ — «Организация экстремистского сообщества».

Статья 282² — «Организация деятельности экстремистской организации».

Из таблицы видно, что эти преступления в целом в официальном учете носят единичный характер, с политической мотивацией почти нет. Например, самое большое число деяний регистрируется по ст. 282 о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды, где политическая составляющая отсутствует. Но с декабря 2003 г. эта статья существенно расширена. Сейчас она называется «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства», в ее диспозиции в качестве признаков ненависти значатся пол, раса, национальность, язык, происхождение, религия и принадлежность к какой-либо социальной группе. Последний признак наличествует и в ст. 282¹ и 282², в их диспозиции включены еще и мотивы идеологической и политической вражды. Таким образом, вся эта группа статей — ст. 282, 282', 282² серьезно политизирована. Статьи 282¹ и 282² действуют третий год, но учтенных деяний по ним нет.

Все сказанное свидетельствует о том, что правящая, политическая и экономическая элита уже в начале 90-х гг. сознавала корыстную и антинародную направленность своей деятельности и в связи с этим понимала оправданное недовольство со стороны народных масс. С 1995 г. она пыталась защитить себя У К от возможной народной ненависти, а публично — от якобы надвигающегося фашизма. Но лишь в 2002—2003 гг. добилась своего. Криминализация экстремизма открывает неограниченные возможности давления, в частности преследования неприкаянной и брошенной молодежи и всех прочих инакомыслящих. То, что в стране разграбили все народное достояние, голодом и холодом довели народ до депопуляции, ввергли в кровопролитную войну, убивают за пятак — это не политические деяния и вообще не преступления, поскольку никто за содеянное еще не понес никакой ответственности. А вот если 14—17-летние ребята, не находящие в жизни места из-за ненависти к грабителям, осквернят их здания — это политическое деяние. В УК РФ и до этих нововведений было достаточно норм по их наказанию. Но без громких политических оценок, опирающихся хоть на какие-то судебные решения, пропаганду о наступлении фашизма в России не организуешь и международную поддержку не получишь.

Поданным независимой американской информации и аналитики, в США ныне действует более 800 экстремистских организаций, исповедующих идеологию ненависти к представителям другой расы, религии и нетрадиционной сексуальной ориентации, а все их объединяет ненависть к нынешней американской власти. Около 200 экстремистских организаций декларируют, что они готовы прибегать к насилию для достижения своих целей. Любопытно, что крайне правые и крайне левые экстремистские организации США позитивно оценивают деятельность исламских террористов, потому что она якобы помогает уничтожить нынешний несправедливый мировой порядок. Ежегодно в США учитывается более 8 тыс. «преступлений ненависти». Реально их больше, так как потерпевшие далеко не всегда заявляют о них в полицию. К примеру, по подсчетам Southern Poverty Law Center, только в штате Алабама ежегодно совершается до 50 тыс. подобных преступлений. По мнению крупных университетских специалистов, с начала 90-х гг. наблюдается значительное увеличение числа «преступлений ненависти»⁸⁶.

В Великобритании идет интенсивный рост насильственной молодежной и подростковой преступности. В 60-е гг. XX в. происходили ожесточенные баталии между «моде» и «рокерами», в 70-х гг. их сменили «ангелы ада» и «бовербойсы», вооруженные смертельно опасным штыком, вставленным в подошву башмака. Массовыми стали вандализм и насилие со стороны футбольных фанатов. Преступность молодежи, несовершеннолетних характеризуется большой агрессивностью и прямой враждебностью к властям. Все больше совершается преступлений с использованием оружия. Насильственные действия несовершеннолетних достигают 600 деяний на 100 тыс. подростков⁸⁷. Это очень высокий уровень идеологизированного преступного насилия несовершеннолетних. Но власти США и Великобритании, в отличие от российских, не пытаются из них делать политических экстремистов. Их политика — сокращение применения карательных мер в отношении подростков-правонарушителей. Они исходят из того, что такие подростки находятся в беде и нуждаются скорее в заботе и внимании, чем в наказании. Для сравнения, в России все учтенные преступления несовершеннолетних в 2002 г. составили 1 416 деяний на 100 тыс. подростков в возрасте 14—17 лет. Если учесть, что насильственные деяния не превышают 20%, то их коэффициент колеблется в пределах 300, а политически мотивированные преступления единичны.

Криминализация возбуждения ненависти или вражды по социальным, идеологическим и политическим признакам вкупе с экстремизмом, в которые упомянутым Федеральным законом зачислены еще восемь давно действующих статей УК РФ (ст. 148 — «Воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий»; ст. 149 — «Воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них»; ст. 213— «Хулиганство»; ст. 214— «Вандализм»; ст. 243 — «Уничтожение или повреждение памятников истории и культуры»; ст. 244 — «Надругательство на телами умерших и местами их захоронения»; ст. 280 — «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности»; ст. 282 — «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»), напоминает криминализацию антисоветизма в 30-е г г . Складывается впечатление, что в России якобы тотальный экстремизм проявляется в форме ненависти к некоторым социальным, политическим и национальным группам. Даже сталинизм хулиганство не делал политическим.

Теперь все это криминализировали. А учтенных преступлений за последние два года нет. Объяснений может быть три. 1. «У страха глаза велики», как гласит русская пословица. 2. Борьба с реальными деяниями и без политизации была и осталась возможной на основе ранее действующих неполити-зированных норм. 3. У знающих жизнь правоприменителей больше здравого смысла, чем у боящейся за свои неблаговидные дела элиты и ее «карманных» законодателей.

Следующая составляющая современной политической преступности — политическая коррупция. Она не менее опасна, чем политический терроризм. В советское время ее расцвет падал на период застоя. Ее публичное признание состоялось в 80 гг. Тогда журнал «Коммунист» вынужден был признать существование системы гнездовья коррупции, доходящей до ЦК КПСС и Совета Министров СССР⁸⁸. Возможности советской политической коррупции были ограничены. Она позволяла лишь либо получить власть, либо удержать ее. В современной России политическая коррупция распространена намного шире, политические возможности намного больше. Она позволяет конвертировать власть в капитал, а последний — во власть. Но ее намного труднее выделить из общей лавины коррупционных деяний. Во-первых, выявляется не более 1 — 2 % любой коррупционной деятельности, во-вторых, при расследовании и судебном рассмотрении коррупционных преступлений далеко не всегда выясняется их политическая подоплека.

Для нашей коррумпированной страны, где до последнего времени отношения «власть — деньги — власть — собственность» были завязаны в один порочный узел, где большинство государственных структур действует на коммерческой основе, где все без исключения продается и покупается, политическая коррупция имеет чрезвычайную актуальность и опасность. Не случайно именно этой проблемой в странах с переходной экономикой всерьез занялся Всемирный банк, который сделал борьбу с коррупцией одним из важнейших приоритетных направлений своей институциональной политики. «В вышеупомянутом обследовании выявлен ряд конкретных видов деятельности, подпадающих под определение захвата государства, включая „продажу" интересам частного предпринимательства парламентских голосов и президентских указов; продажу решений гражданских и уголовных судов частнособственническим интересам; связанное с коррупцией неправомерное распоряжение средствами центрального банка и незаконные денежные взносы в кассу политических партий со стороны частных действующих лиц"»⁸⁹.

В захвате государства коррупционными методами заключена основная суть политической коррупции и основная опасность для будущего России.

Перечень видов этой коррупции в исследовании прямо и непосредственно составлен на основании всей коррупционной деятельности экономической и правящей элиты России, в то время как наша правящая, политическая и экономическая элита озабочена не борьбой с этим всеразрушающим явлением, а изобретением все новых и новых изощренных коррупционных технологий, используемых для достижения политических целей. Политическая воля в стране часто направлена на одно: на захват и удержание власти (а значит, и собственности, и денежных потоков) любыми путями, среди которых коррупционные технологии признаются наиболее эффективными и бескровными. Поэтому без огромных денежных сумм во власть не пробиться, а за них приходится расплачиваться и делиться с власть предержащими.

Политическая коррупция носит элитарный, а не низовой характер. Она паразитирует главным образом на государственных (бюджетных) деньгах, государственной собственности и на деньгах крупного, а также среднего бизнеса. Вершат ее местные, региональные и федеральные властные элиты. В чисто политической коррупции мотивация усложнена. В ней фактические коррупционные действия выступают лишь средством достижения политических целей. Само должностное лицо (группа лиц, партия, властная структура) может не только «брать», но и «давать» что-то кому-то в политических целях. Корыстная мотивация здесь вторична.

Классическим примером беспрецедентной политической коррупции может служить технология финансирования президентской избирательной кампании Б. Ельцина в 1996 г., подробно описанная в средствах массовой информации и монографических изданиях⁹⁰. Тогда, в марте 1996 г., после встречи с Б. Ельциным группы банкиров, обещавших финансировать его предвыборную кампанию в обмен на будущие преференции, в средствах массовой информации появился термин «семибанкирщина»⁹¹. Речь идет не о коробке из-под ксерокса с 500 тыс. долл. В это время исчез неизвестно куда самый большой кредит МВФ (10,2 млрд долл.), данный России. Его до сих пор ищут и в мире, и в нашей стране. Более того, валютные резервы Банка России за первую половину этого года сократились на 9 млрд долл. Причины дефолта 1998 г., видимо, кроются и в этой избирательной кампании.

«Живые» деньги давали кроме «семибанкирщины» многие бизнесмены, с которыми расплачивались ГКО со 100-процентным доходом, собственностью на противоправных аукционах, государственными должностями и другими льготами и послаблениями. «Черный и серый» нал шел не только на избирательную кампанию, но и на покупку ее организаторов, американских консультантов, авторитетных чиновников, губернаторов, приближенных партий и самих избирателей путем (по случаю) погашения многомесячной задолженности по зарплате. Значительная часть безучетных денег была разворована. Купленные средства массовой информации, как выразился один из аналитиков, сделали из мозгов избирателей «пюре». Но политическая цель, рожденная олигархами в Давосе, была достигнута. Ельцин, имевший рейтинг в начале избирательной кампании не более 4—5%, победил. Президентский пример заразителен. Все убедились, что за деньги в России можно достигнуть любой высоты. Поэтому политический коррупционный ельцинизм живет. Покупка должностей в правительстве, депутатских мест в Госдуме, самих депутатов для нужного голосования, судя по прессе, продолжается. Это одна из причин реформирования в 2004 г. процедуры избрания депутатов Государственной Думы.

Российская политическая коррупция не является нововведением в мире. Политические коррупционные скандалы мирового значения никогда не прекращались. Разоблаченные политические коррупционеры во всем мире обычно уходят с политической арены. У нас же это повседневное явление такое: политическая коррупция, как правило, не расследуется, а политические коррупционеры не отстраняются от власти, хотя сведений об их коррупционности предостаточно⁹². В подобных случаях мы имеем дело с элементами клептократии («власть воров»), лутократии («власть грабителей») и плутократии («власть богатства»), но только не с демократией. Эти явления давно и основательно описаны в литературе. Особый интерес представляют книги Л. Гевелинга «Клептократия», Р. Грина «48 законов власти» и многие другие.

Политическая коррупция чаще всего связана с финансовыми взносами на политические цели, организацию предвыборной кампании, покупку государственных должностей, оплату лоббирования политических интересов, покупку конфиденциальной государственной информации и т.д. В российском законодательстве эти вопросы почти не отрегулированы. Именно отсутствие правового контроля за политической коррупцией превращает проведение федеральных, региональных и местных выборов в битву тугих кошельков, в особо криминальные избирательные кампании. Подобные коррупционные действия, а также противозаконные лоббизм, фаворитизм, протекционизм, переход государственных должностных лиц на должности президентов прикормленных банков и других коммерческих структур, иные виды политической коррупции у нас вообще не криминализированы, т.е. не являются преступными.

Политические последствия любых форм коррупции огромны: смещение целей политики от народа к олигархии, снижение доверия к власти, падение престижа страны в мире, извращение политической конкуренции, риск крушения демократии. Коррупция расчищает путь диктатуре. О политической коррупции говорится на всех уровнях власти. О сенсационных разоблачениях политических коррупционеров мы слушаем и читаем ежедневно, но адекватного правового регулирования этих процессов и правовой борьбы с реальной политической коррупцией и коррупцией в высших эшелонах федеральной власти вообще пока не было. Ныне появилась надежда, что последние действия руководства страны, объявившего настоящую борьбу с экономическими преступлениями и различными формами коррупции, помогут сдвинуть решение этой проблемы с мертвой точки. Надо помнить лишь об одной опасности, состоящей в том, чтобы эта борьба не стала политизироваться в целях перманентно идущей перегруппировки политических элит, которая заметно началась во время перестройки в СССР и особо интенсифицировалась во время ельцинского правления. Не прекращается она и сейчас. Некоторые симптомы ее в той или иной мере проявляются как в центре, так и в отдельных регионах. Это можно видеть также и по тенденциям в изобретении политизированных (в защиту только элитарных слоев населения) законов, направленных на борьбу с политической преступностью. В истории такие трансформации были нередкими.

Политические преступления террористической, экстремистской, коррупционной направленности на современном этапе приобретают транснациональный международный характер, и это требует сплочения всех государств, разработки эффективной и скоординированной политики в данной области. И если в борьбе с терроризмом мы находим полное взаимопонимание со многими странами, то в борьбе с коррупцией, особенно политической, нет никакого реального понимания. Подписав европейскую (1998 г.) и ооновскую (2003 г.) конвенции о борьбе с коррупцией, мы до конца 2004 г. их даже не ратифицировали, не говоря уже об их имплементации в наше законодательство.