Глава 12. Гегель

==89

людей, обусловленную частными интересами, специальными целями или, если угодно, эгоистическими намерениями, и притом так, что они вкладывают в эти цели всю энергию своей воли и своего характера... Страсти, своекорыстные цели, удовлетворение эгоизма имеют наибольшую силу; сила их заключается в том, что они не признают никаких пределов, которые право и моральность стремятся установить для них, и в том, что эти силы природы непосредственно ближе к человеку, чем искусственное и продолжительное воспитание, благодаря которому человек приучается к порядку и умеренности, к соблюдению права и моральности>. Начиная с Руссо и далее, романтическая школа мысли поняла, что человек в главном не рационален. Однако пока гуманисты цепляются за рациональность как цель, бунт против разума эксплуатирует это психологическое открытие иррациональности человека в своих политических целях. Фашистское обращение к <человеческой природе> - это апелляция к нашим страстям, к нашим мистическим коллективистским потребностям, к <непознаваемому человеку>. Перефразируя только что процитированные гегелевские слова, это обращение можно назвать хитростью бунта против разума. Вершина этой хитрости достигнута Гегелем в его самом беззастенчивом диалектическом превращении, или диалектическом выверте. Отбивая поклоны рационализму, взывая к <разуму> громче, чем кто-либо до или после него, он - в апофеозе не только страсти, но и жестокой силы - заканчивает иррационализмом: <Абсолютный интерес разума, - писал Гегель, - выражается в том, чтобы существовало это нравственное целое> (т. е. государство), <и в этом заключаются правота и заслуга героев, которые основывали государства, как бы несовершснны они ни были... Случается также, что такие личности обнаруживают легкомысленное отношение к другим великим и даже священным интересам...

Но такая великая личность бывает вынуждена растоптать иной невинный цветок, сокрушить многое на своем пути>.

(f) Концепция человека как не столько рационального существа, сколько героического животного, не была изобретена бунтарями против разума: это - типично племенная идея. Следует различать этот идеал героического человека и более разумное уважение к героизму. Героизм заслуживает и всегда будет заслуживать восхищения, однако наше восхищение героем в значительной степени должно зависеть, я полагаю, от нашей оценки дела, которому посвятил себя герой. Героический элемент в гангстеризме, я считаю, мало заслуживает почитания. Вместе с тем мы должны восхищать-

==90

ФИЛОСОФИЯ ОРАКУЛОВ

ся капитаном Р. Скоттом и его экспедицией, и еще в большей степени героями исследования рентгеновских лучей и желтой лихорадки и, конечно, теми, кто защищает свободу.

Племенной идеал героического человека, в частности, в его фашистской форме, основан на совсем иных принципах.

Это - прямая атака на то, что составляет для большинства из нас всю привлекательность героизма, - прежде всего, на такие деяния, как продвижение цивилизации вперед. Это атака на саму идею гражданской жизни, которая осуждается как мелкая и материалистическая, потому что она высоко оценивает идею безопасности. Живи, рискуя! - таков императив племенного идеала героического человека. Дело, ради которого ты берешься следовать этому императиву, не так уж важно, или, как говорит В. Бест85: <Добрая борьба как таковая, а не "доброе дело" - ...вот что переворачивает шкалу оценок... Значение имеет только каким образом, а не за какой объект мы боремся>. И вновь мы обнаруживаем, что этот аргумент является разработкой гегелевской идеи: <В мирное время гражданская жизнь расширяется, все сферы утверждаются... и в конце концов люди погрязают в болоте повседневности... Нам часто проповедуют с амвона о бренности, тленности и преходящести вещей во времени, однако каждый из нас... думает при этом - свое я все же сохраню... Необходимо, чтобы... владение и жизнь было положено как случайное... Но... эта необеспеченность предстает в виде гусар с обнаженными саблями, и дело действительно приобретает серьезный оборот...> В другом месте Гегель рисует мрачную картину того, что он называет <только повседневной жизнью>. Похоже, он подразумевает под ней нечто подобное нормальной жизни цивилизованного сообщества: <Привычка есть ряд действий, в котором отсутствует противополож-.

ность... и уже не выражаются полнота и глубина цели - так сказать, внешнее чувственное существование> (т. е. то, которое некоторые люди в наше время любят называть <материалистическим>), <существование, которое уже не углубляется в суть дела... лишенное интересов безжизненное существование...> Гегель, всегда верный своему историцизму, основывал свою антиутилитарную установку (в отличие от аристотелевских утилитарных замечаний по поводу <опасностей благосостояния>) на своей интерпретации истории: <Всемирная история не есть арена счастья. Периоды счастья являются в ней пустыми листами, потому что они являются периодами гармонии...> Таким образом, объектом атак Гегеля, как всегда, оказываются либерализм, свобода и разум. Истерические крики: Мы жаждем нашей истории! Мы жаждем нашей