Глава 11. Аристотелевские корни гегельянства

==35

напускали на них сверхъестественные силы. Для тех, кто попадал под это напряжение, не было никакой другой дороги, кроме внутреннего бегства в психическое расстройство, которое, по обстоятельствам того времени, принимало характер религиозного фанатизма>. Затем Цинсер переходит к некоторым параллелям между этими событиями и некоторыми реакциями, распространенными в наше время, в которых, говорит он, <экономические и политические истерии заменили религиозные истерии прежних времен>. Он резюмирует свое описание людей, которые жили в те времена авторитаризма, характеризуя их как <запуганное и жалкое население, которое склонилось под давлением почти невероятных тягот и опасностей>. Следует спросить, какое отношение более христианское: то, которое стремится вернуться к <ненарушенной гармонии и единству> средних веков, или то, которое стремится использовать разум, чтобы освободить человечество от чумы и угнетения?

Прискорбно, но по крайней мере некоторой части авторитарной церкви средних веков удалось приклеить на практический гуманизм ярлык <мирской> и приписать ему черты <эпикурейства>, а тем людям, которые его защищают, желание только <обжираться как скоты>. Термины <эпикурейство>, <материализм> и <эмпиризм>, а также философия Демокрита, одного из величайших представителей Великого поколения, стали, в результате, синонимами нечестивости, а племенной идеализм Платона и Аристотеля был восторженно встречен как христианство до Христа. Действительно, вплоть до наших дней источник огромного авторитета Платона и Аристотеля состоит по преимуществу в том, что их философия была усвоена средневековым авторитаризмом. Не следует забывать, однако, что за пределами тоталитарного лагеря их слава пережила их практическое влияние на нашу жизнь.

И в то же время, хотя имя Демокрита очень редко вспоминают сейчас, его наука и его мораль все еще живут в нас.

==36

Глава 12. Гегель и новый племенной дух

Философия Гегеля к тому же отличалась...

такой глубиной и тщательностью мысли, что

она по большей части была малопонятной.

Дж. X. Стирлинг

I

Гегель, источник всего современного историцизма, был прямым последователем Гераклита, Платона и Аристотеля.

Успех Гегеля невероятен и загадочен. Он мастерски владел логикой, для его мощного диалектического метода было детской игрой вынуть реального физического кролика из чисто метафизического цилиндра. Так, отталкиваясь от платоновского <Тимея> и его мистики чисел, он при помощи чисто философских методов преуспел в <доказательстве> (через 114 лет после ньютоновских <Начал>) того, что планеты должны двигаться в соответствии с законами Кеплера.

Он даже осуществил дедукцию действительных положений планет, тем самым установив, что между Марсом и Юпитером не может быть расположена никакая другая планета1 (к несчастью, он не заметил, что такая планета была открыта несколькими месяцами ранее). Подобным же образом, он доказал, что намагничивание железа приводит к увеличению его веса, что ньютоновские теории инерции и гравитации противоречат друг другу (конечно, он не мог предвидеть, что Эйнштейн отождествит инертную и гравитационную массы), и ему принадлежит много других положений такого же рода. Серьезное восприятие такого удивительно мощного метода только частично объясняется отсталостью тогдашнего немецкого естествознания. Однако я полагаю, что на самом деле гегелевский метод первоначально не рассматривался как действительно серьезный метод такими серьезными людьми, как А. Шопенгауэр или Я.Ф. Фриз, или, по крайней мере, теми учеными, которые, подобно Демокриту, <предпочитают найти одно причинное объяснение сану персидского царя>2.

Слава Гегеля была сотворена людьми, предпочитавшими быстрое посвящение в глубокие секреты этого мира трудоемким процедурам науки, которые только разочаровывали их своей неспособностью сразу раскрыть все тайны. Эти люди, столкнувшись с гегелевской диалектикой - загадочным методом, заменившим <бесплодную формальную логику>, сразу же поняли, что нет другого такого метода, который