Глава 12. Гегель

==81

и деяния... представляют собой... диалектику конечности этих духов, из которой всеобщий дух, мировой дух... осуществляет... свое право - а его право есть наивысшее - во всемирной истории как во всемирном суде>.

Сходные идеи имеются у Г. Фрайера, и он выражает их гораздо искреннее74: <Мужественный, дерзкий тон превалирует в истории. У кого есть хватка, тот и захватывает добычу.

Тот, кто сделал ошибочный ход, погиб... тот, кто хочет попасть в свою цель, должен уметь стрелять>. Однако все эти идеи, в конечном счете, только повторение Гераклита: <Война... одних... объявляет богами, других - людьми, одних творит рабами, других - свободными... Война общепринята>. В соответствии с этими теориями, нет никакого морального различия между войнами, в которых нападают на нас, и войнами, в которых мы нападаем на наших соседей: единственное возможное различие в этом случае - достигнутый успех.

Ф. Хайзер - автор книги <Рабство: его биологические основания и моральное оправдание> (F. Haiser. Slavery: Its Biological Foundation and Moral Justification, 1923), пророк господствующей расы и господствующей морали, рассуждает так: <Если мы должны защищать себя, то, следовательно, должен быть агрессор... а если так, то почему нам самим не быть агрессором?> Вместе с тем даже эта доктрина (ее предшественником является знаменитая теория К. фон Клаузевица, согласно которой нападение является лучшей защитой) принадлежит Гегелю. Дело в том, что Гегель, говоря о правонарушениях, которые ведут к войне, не только показывает необходимость превращения <оборонительной войны> в <наступательную войну>, но и сообщает нам, что некоторые страны, обладающие сильной индивидуальностью, <тем более склонны к такому раздражению>, чтобы найти повод для того, что он эвфемически называет <напряженной деятельностью>.

Установление исторического успеха в качестве единственного судьи в делах, касающихся государств и наций, и попытка стереть такие моральные различия, как различие между нападением и защитой, приводит к необходимости скомпрометировать моральность совести. Гегель делает это, устанавливая то, что он называет <истинной моралью или, скорее, общественной добродетелью> в противоположность <ложной морали>. Нет необходимости добавлять, что эта <истинная мораль> представляет собой платоновскую тоталитарную мораль, соединенную с определенной дозой историцизма, поскольку <ложная мораль>, которую Гегель также описывает как <чисто формальную честность>, есть мораль личной совести. <Здесь мы можем, - пишет Гегель75, -

4—1115

==82

ФИЛОСОФИЯ ОРАКУЛОВ

формулировать истинные принципы моральности или, лучше сказать, нравственности в противоположность ложной моральности. Ведь всемирная история совершается в более высокой сфере, чем та, к которой приурочена моральность, чем та сфера, которую составляет образ мыслей частных лиц, совесть индивидуумов, их собственная воля и их образ действий... То, чего требует и что совершает в себе и для себя сущая конечная цель духа, то, что творит провидение, стоит выше обязанностей, вменяемостей и требований... Те, которые считают себя правыми, защищают только формальное право, оставленное живым духом и богом...> (т. е. моралисты, апеллирующие, например, к Новому Завету). <Но нельзя с этой точки зрения предъявлять к всемирно-историческим деяниям и к совершающим их лицам моральные требования, которые неуместны по отношению к ним. Против них не должны раздаваться скучные жалобы на тему о личных добродетелях скромности, смирения, любви к людям и сострадательности. Всемирная история вообще могла бы совершенно отрешиться от того круга, к которому относится моральность...> Здесь, наконец, мы сталкиваемся с искажением третьей из идей 1789 г., т. е. идеи братства, или, как говорит Гегель, любви к людям, а заодно с ней и этики совести. Таким образом, платоновско-гегельянская историцистская моральная теория воспроизводится вновь и вновь.

Известный историк Э. Майер в этой связи говорит, например, о <плоской и морализирующей оценке, которая судит великие политические предприятия меркой гражданской морали, игнорируя более глубокие, подлинно моральные факторы государства и исторической ответственности>.

Когда выдвигаются такие взгляды, то всякие колебания относительно пропагандистской лжи и искажения истины должны исчезнуть, в особенности, если они успешно способствуют увеличению власти государства. Гегелевский подход к этой теме, однако, достаточно тонок76: <Некогда один великий дух поставил на общественное обсуждение вопрос, - пишет Гегель, - дозволено ли обманывать народ? На это следовало бы ответить, что народ не дает себя обмануть относительно своей субстанциальной основы...> (Известный моралист Ф. Хайзер говорит: <Никакая ошибка невозможна там, где господствует душа расы>.) Гегель продолжает далее: <но относительно способа знания... сам себя обманывает... Поэтому общественное мнение заслуживает в одинаковой степени как уважения, так и презрения... Независимость от него есть первое формальное условие совершения чего-либо великого...

Можно быть уверенным, что впоследствии общественное мне-