56. Ничтожные сделки. Виды. Генеральное основание ничтожности – противоречие закону (ст. 168 гк рф). Сделки, противные основам правопорядка или нравственности (ст. 169 гк рф).

Ничтожная сделка – сделка, недействительная независимо от признания ее таковой судом (п. 1 ст. 166 ГК).

Из Глоссы (комментарий Д.О.Тузова)

Основные положения классического учения о ничтожности сделки состоят в следующем.

1) Ничтожность сделки тождественна ее несуществованию для права. Ничтожная сделка существует лишь как эмпирический (исторический) факт, как внешняя видимость сделки, но не как факт юридический. Правовые последствия, которые при определенных условиях могут быть с этим фактом связаны (например, обязанность возврата полученного по сделке имущества или компенсации его стоимости), связаны все же с «чистым» фактом, за которым правопорядок не признает нормальных последствий сделки. К тому же «иные» правовые последствия, которые принято считать последствиями ничтожной сделки, в действительности суть последствия иных юридических фактов (в частности, осуществления предоставления по недействительной сделке).

Со сказанным связано и то, что ничтожная сделка недействительна ab initio, уже в момент своего совершения, и ipso iure, т.е. независимо от чьей-либо воли, автоматически. Поэтому, в отличие от оспоримой сделки, суд не может признать ее недействительной лишь на будущее время. Как разъясняется в абз. 2 п. 84 Постановления Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. № 25, «в связи с тем, что ничтожная сделка не порождает юридических последствий, она может быть признана недействительной лишь с момента ее совершения».

Кроме того, ничтожность по российскому праву абсолютна: она действует против всех и каждого (erga omnes). Действительно, поскольку ничтожная сделка в правовом смысле не существует, то она не производит правовых последствий ни для кого и ни против кого, поэтому на ничтожность может ссылаться каждый и против каждого.

Какие пороки сделки оказывают столь серьезное блокирующее действие на сделку, приводя к ее ничтожности, – это зависит исключительно от целей правовой политики и не связано напрямую с серьезностью или предосудительностью нарушения, как обычно полагают. Так, чисто формальное упущение (порок формы) может привести к ничтожности сделки (п. 2 ст. 162, п. 3 ст. 163 ГК РФ), в то время как столь серьезные посягательства на свободу волеизъявления, как насилие, угрозы, обман (ст. 179 ГК РФ), и даже в ряде случаев нарушение императивной нормы закона (п. 1 ст. 168 ГК РФ), – к оспоримости.

2) Из только что рассмотренного положения логически вытекает, что нет необходимости оспаривать ничтожную сделку в суде, ибо она недействительна непосредственно в силу самого права (ipso iure), и судебное решение не может ничего здесь изменить в материальном смысле.

Иногда в обоснование необходимости обращения в суд для признания ничтожности ссылаются на неочевидность пороков сделки, наличие спора о ее действительности. Однако в данном случае налицо смешение доказательства и правооснования. Конечно, иногда пороки сделки бывают скрытыми, не бросаются в глаза. Внешняя видимость ничтожного акта, не существующего юридически, может вызывать определенные фактические изменения в имущественных отношениях участников сделки и третьих лиц и, более того, служить ложным основанием для совершения других юридических действий. Например, стороны ничтожной сделки могут произвести исполнение по ней, или одна сторона, считая себя управомоченной, – предъявить против другой стороны иск об исполнении сделки; нотариус на основании ничтожного завещания может выдать свидетельство о праве на наследство, а уполномоченный государственный орган – зарегистрировать «основанное» на ничтожном договоре вещное право и т.п. В таких случаях, чтобы рассеять внешнюю видимость юридического эффекта сделки и устранить уже вызванные ею или возможные в будущем фактические изменения, возникает потребность в судебном подтверждении недействительности.

Для этого служит специальный иск и судебное решение, которые, являясь разновидностью установительного (декларативного) иска и одноименного решения (или иска и решения о признании), имеют в виду установление факта ничтожности сделки, неспособности последней произвести правовой эффект, на который она направлена. Следовательно, перед нами отрицательное (негативное) решение и отрицательный (негативный) иск о признании. Рассматриваемые иск и удовлетворяющее его судебное решение правомерно именовать иском (решением) об установлении ничтожности, или о ничтожности, о признании сделки ничтожной, негационным иском (от лат. negatio – отрицание).

Важно отметить, что решение суда, устанавливающее в подобных случаях ничтожность сделки, лишь устраняет неопределенность в правоотношениях, но не оказывает на них никакого влияния в материальном смысле: ничтожная сделка как была, так и остается недействительной, она является таковой независимо от судебного решения, и если это не доказано в одном процессе, то может быть доказано в другом. Вынося решение о признании сделки ничтожной, суд лишь подтверждает, что сделка ничтожна, т.е. официально констатирует уже существующий факт; в частности, он не прекращает какое-либо правоотношение, которое должно было бы возникнуть из сделки, а лишь подтверждает, что указанного правоотношения нет и никогда не было.

Негационный иск и соответствующее ему судебное решение следует отграничивать от иска и решения «о применении последствий недействительности ничтожной сделки» (легальная терминология, использованная в абз. 4 ст. 12, п. 3 и 4 ст. 166, п. 1 ст. 181 ГК РФ), в частности от иска и решения о реституции. Реституция, как и применение иных «последствий недействительности», производится судебным решением о присуждении, именуемым также «исполнительным», которым удовлетворяется одноименный иск.

Возвращаясь к положению о том, что ничтожная сделка является таковой независимо от решения суда, следует также подчеркнуть, что установление ничтожности в судебном порядке возможно и без рас- смотренного ранее специального иска: для этого достаточно сослаться на нее как один из элементов основания того или иного искового требования о присуждении или же в порядке возражения против иска.

Кроме того, и независимо от судебного решения, подтверждающего ничтожность, каждый вправе действовать так, будто бы сделка вообще не совершалась, и ссылаться на ее ничтожность в суде или вне суда в отношении всякого, кто основывает на ней свои требования или как-то иначе сообразует с ней свои действия.

3) Из легального определения вытекает и то, что, с другой стороны, суд или иной правоприменительный орган, обнаруживший ничтожность сделки в процессе своей деятельности, вправе и обязан принять ее во внимание как объективное правовое состояние по собственной инициативе в силу своего положения (ex officio), даже если никто из заинтересованных лиц этого не требует. Он должен, в частности, отвергать всякие требования, основанные на ничтожной сделке, независимо от заявлений заинтересованных лиц.

Ничтожность имеет, по общему правилу, необратимый характер: сделка, недействительная ipso iure, не может быть «исцелена» ни давностью (даже в случае применения к негационному требованию исковой давности, что допускается ГК РФ, сделка остается ничтожной, и на ничтожность можно ссылаться, например, в порядке возражения против иска), ни последующим устранением пороков или восполнением недостающих элементов состава, в частности подтверждением. В последнем случае речь может идти лишь о новом совершении сделки теми же субъектами и с тем же содержанием. Лишь в некоторых случаях, прямо предусмотренных законом, ничтожная сделка может быть «исцелена», становясь действительной по иску определенного в законе лица (п. 1 ст. 165, п. 2 ст. 171, п. 2 ст. 172 ГК РФ).

5) Негационное притязание по самой своей природе не должно подлежать действию давности, поскольку не существует какого-то особого субъективного права требовать установления ничтожности: чтобы последняя имела место, она, как показано ранее, не нуждается в том, чтобы ее требовали и провозглашали.

Это важное положение классического учения о ничтожности воспринято в отечественном правопорядке лишь частично. Согласно п. 1 ст. 181 ГК РФ негационное притязание подлежит действию трехлетней исковой давности, начинающей течь со дня, когда началось исполнение ничтожной сделки, а в случае предъявления иска лицом, не являющимся стороной сделки, со дня, когда это лицо узнало или должно было узнать о начале ее исполнения. Таким образом, как в связи с этим разъясняется в абз. 3 п. 101 Постановления Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. № 25, «если ничтожная сделка не исполнялась, срок исковой давности по требованию о признании ее недействительной не течет».

Представляется, что ограничение принципа неприменимости исковой давности к негационному притязанию лишь случаями, когда ничтожная сделка не исполнялась, является неоправданным. Вполне обоснованная потребность в признании сделки ничтожной без заявления требований об имущественных последствиях такого признания может возникать и тогда, когда сделка исполнялась, причем даже по истечении давностного срока (если речь идет, например, о долгосрочных договорах, предполагающих периодическое исполнение).

Во всяком случае, никакая давность и ни при каких обстоятельствах неприменима к возражению о ничтожности и к установлению ничтожности судом ex officio: иное решение противоречило бы природе не только самой ничтожности, но и исковой давности. Как разъясняется в связи с этим в абз. 4 п. 71 Постановления Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. № 25, «возражение ответчика о том, что требование истца основано на ничтожной сделке, оценивается судом по существу независимо от истечения срока исковой давности для признания этой сделки недействительной».

Виды ничтожных сделок:

- сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта и при этом посягающая на публичные интересы либо права и охраняемые законом интересы третьих лиц (п. 2 ст. 168 ГК);

- сделка, совершенная с целью, противной основам правопорядка или нравственности (ст. 169 ГК);

- мнимая и притворная сделки (ст. 170 ГК);

- сделка, совершенная гражданином, признанным недееспособным вследствие психического расстройства (ст. 171 ГК);

- сделка, совершенная несовершеннолетним, не достигшим 14 лет (малолетним) (ст. 172 ГК);

- сделка, совершенная с нарушением запрета или ограничения распоряжения имуществом, вытекающих из закона, в частности из законодательства о несостоятельности (банкротстве), – в части, предусматривающей распоряжение таким имуществом (п. 1 ст. 174.1 ГК);

- сделка, в отношении которой не соблюдена обязательная нотариальная форма (п. 3 ст. 163 ГК).

Генеральное основание ничтожности – противоречие закону (ст. 168 ГК)

П. 1 ст. 168 ГК:

За исключением случаев, предусмотренных п. 2 ст. 168 ГК или иным законом, сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта, является оспоримой, если из закона не следует, что должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки.

П. 2 ст. 168 ГК:

Сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта и при этом посягающая на публичные интересы либо права и охраняемые законом интересы третьих лиц, ничтожна, если из закона не следует, что такая сделка оспорима или должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки.

П. 73 Пленума № 25:

В силу прямого указания закона к ничтожным сделкам, в частности, относятся: соглашение об устранении или ограничении ответственности лица, указанного в пункте 3 статьи 53.1 ГК РФ (пункт 5 статьи 53.1 ГК РФ); соглашение участников товарищества об ограничении или устранении ответственности, предусмотренной в статье 75 ГК РФ (пункт 3 статьи 75 ГК РФ); сделка, совершенная с целью, заведомо противной основам правопорядка или нравственности (статья 169 ГК РФ); мнимая или притворная сделка (статья 170 ГК РФ); сделка, совершенная гражданином, признанным недееспособным вследствие психического расстройства (пункт 1 статьи 171 ГК РФ); соглашение о переводе должником своего долга на другое лицо при отсутствии согласия кредитора (пункт 2 статьи 391 ГК РФ); заключенное заранее соглашение об устранении или ограничении ответственности за умышленное нарушение обязательства (пункт 4 статьи 401 ГК РФ); договор, предусматривающий передачу дара одаряемому после смерти дарителя (пункт 3 статьи 572 ГК РФ); договор, устанавливающий пожизненную ренту в пользу гражданина, который умер к моменту его заключения (пункт 3 статьи 596 ГК РФ); кредитный договор или договор банковского вклада, заключенный с нарушением требования о его письменной форме (статья 820 ГК РФ, пункт 2 статьи 836 ГК РФ). В силу пункта 5 статьи 426 ГК РФ условия публичного договора, не соответствующие требованиям, установленным пунктами 2 и 4 этой статьи, являются ничтожными.

П. 74 Пленума № 25:

Договор, условия которого противоречат существу законодательного регулирования соответствующего вида обязательства, может быть квалифицирован как ничтожный полностью или в соответствующей части, даже если в законе не содержится прямого указания на его ничтожность.

П. 75 Пленума № 25:

Под публичными интересами, в частности, следует понимать интересы неопределенного круга лиц, обеспечение безопасности жизни и здоровья граждан, а также обороны и безопасности государства, охраны окружающей природной среды. Сделка, при совершении которой был нарушен явно выраженный запрет, установленный законом, является ничтожной как посягающая на публичные интересы, например, сделки о залоге или уступке требований, неразрывно связанных с личностью кредитора (пункт 1 статьи 336, статья 383 ГК РФ), сделки о страховании противоправных интересов (статья 928 ГК РФ). Само по себе несоответствие сделки законодательству или нарушение ею прав публично-правового образования не свидетельствует о том, что имеет место нарушение публичных интересов.

АВЕ: п. 74, 75 Пленума № 25 – большая заслуга ВС, т.к. ими, по сути, нейтрализован п. 1 ст. 168 об оспоримости по общему правилу (что неверно: общим правилом должна быть ничтожность, как и было до реформы).

П. 76 Пленума № 25:

Ничтожными являются условия сделки, заключенной с потребителем, не соответствующие актам, содержащим нормы гражданского права, обязательные для сторон при заключении и исполнении публичных договоров (статья 3, пункты 4 и 5 статьи 426 ГК РФ), а также условия сделки, при совершении которой был нарушен явно выраженный законодательный запрет ограничения прав потребителей.

Сделка, совершенная с целью, противной основам правопорядка или нравственности (ст. 169 ГК)

П. 85 Пленума № 25:

В качестве сделок, совершенных с указанной целью, могут быть квалифицированы сделки, которые нарушают основополагающие начала российского правопорядка, принципы общественной, политической и экономической организации общества, его нравственные устои. К названным сделкам могут быть отнесены, в частности, сделки, направленные на производство и отчуждение объектов, ограниченных в гражданском обороте (соответствующие виды оружия, боеприпасов, наркотических средств, другой продукции, обладающей свойствами, опасными для жизни и здоровья граждан, и т.п.); сделки, направленные на изготовление, распространение литературы и иной продукции, пропагандирующей войну, национальную, расовую или религиозную вражду; сделки, направленные на изготовление или сбыт поддельных документов и ценных бумаг; сделки, нарушающие основы отношений между родителями и детьми.

Нарушение стороной сделки закона или иного правового акта, в частности уклонение от уплаты налога, само по себе не означает, что сделка совершена с целью, заведомо противной основам правопорядка или нравственности.

Для применения статьи 169 ГК РФ необходимо установить, что цель сделки, а также права и обязанности, которые стороны стремились установить при ее совершении, либо желаемое изменение или прекращение существующих прав и обязанностей заведомо противоречили основам правопорядка или нравственности, и хотя бы одна из сторон сделки действовала умышленно.

Сделка, совершенная с целью, заведомо противной основам правопорядка или нравственности, влечет общие последствия, установленные статьей 167 ГК РФ (двусторонняя реституция). В случаях, предусмотренных законом, суд может взыскать в доход Российской Федерации все полученное по такой сделке сторонами, действовавшими умышленно, или применить иные последствия, установленные законом.

АВЕ: Сделки, нарушающие основы отношений между родителями и детьми, – единственные подлинно антисоциальные сделки из всех перечисленных. Все остальные нарушают закон, т.е. недействительны по ст. 168 ГК.

Из статьи АВЕ

Как подчеркивают зарубежные ученые, сегодня во всех западных обществах существует единое мнение о том, что свобода договора ограничена чем-то, что описывается с ориентиром на римские boni mores (нем. соответственно – gute Sitten).

В Германии в качестве обоснования включения подобной нормы в законодательство используется следующая мысль. Гарантируемая правопорядком возможность по свободному усмотрению и под свою ответственность определять посредством сделок условия собственной жизни, именуемая принципом частной автономии, заключает в себе опасность злоупотреблений, которые невозможно заранее исчерпывающим образом описать и ограничить при помощи законодательных запретов. Поэтому данный принцип нуждается в качестве своей корректировки в генеральной норме, устанавливающей для частного самоопределения границу там, где оно вступает в противоречие с основополагающими принципами правопорядка и общественной морали.

В германской литературе выделяется несколько функций, которые выполняет § 138 ГГУ в правопорядке. Во-первых, это элиминирующая функция, исключающая правовое действие сделки, нарушающей добрые нравы. Во-вторых, предостерегающая функция, показывающая участникам оборота границы их договорной свободы. В-третьих, это рецепирующая функция, состоящая в том, чтобы придать правовое значение некоему порядку (иным социальным нормам), не относящемуся к позитивному праву. В-четвертых, функция трансформации, направленная на то, чтобы учитывать изменения социальных ценностей в обществе, которые происходят со временем. И, наконец, в-пятых, легитимирующая функция. Она проявляется в том, что нередко судебная практика вынуждена решать проблему, по которой не удается отыскать уже сформировавшуюся общественную оценку, и поэтому такую оценку формируют сами судьи.

Ориентируясь на добрые нравы, право вынужденно подчеркивает различие между моралью различных групп населения. Речь идет о таких моральных принципах, которые являются общепризнанными.

Примерно в этом ключе понимает интересующую нас категорию и судебная практика. Так, в п. 1 постановления Пленума ВАС РФ от 20.04.2008 г. № 22 «О некоторых вопросах практики рассмотрения споров, связанных с применением статьи 169 Гражданского кодекса Российской Федерации» указано, что под основополагающими началами российского правопорядка понимается совокупность принципов общественной, политической и экономической организации общества.

Достаточно большое количество отечественных цивилистов полагает, что антисоциальные сделки являются квалифицированным случаем сделок, не соответствующих требованиям закона.

Если сравнить эту точку зрения с подходами германской науки права, можно заметить прямо противоположный подход последней: правило § 138 ГГУ является генеральной клаузулой, а § 134 ГГУ (аналог ст. 168 ГК РФ) – более специальной нормой, которая к тому же еще и конкретизирована соответствующим законом, устанавливающим тот или иной запрет. И поэтому последняя норма имеет приоритет в применении перед нормой, запрещающей сделки, противные добрым нравам.

К сожалению, те следствия, которые выводятся на базе описанной выше позиции отечественной доктрины, довольно наглядно демонстрируют ее поспешность и недостаточную продуманность.

Так, Д.В. Новак указывает, что «сделка не может быть признана недействительной по ст. 169 ГК РФ, если не установлено, что она нарушает какие-либо конкретные правовые нормы». Эта идея и нашла отражение в тексте указанного постановления Пленума, в абз. 2 п. 1: «… в качестве сделок, совершенных с указанной целью, могут быть квалифицированы сделки, которые не просто не соответствуют требованиям закона или иных правовых актов (статья 168 Кодекса), а нарушают основополагающие начала российского правопорядка…». Объяснение данной позиции предлагается следующее: в ст. 169 ГК РФ идет речь об основах, неких фундаментальных началах социума, «а разве возможно считать какое бы то ни было деяние противоречащим не просто нравственности, а ее основам, если законодатель даже не счел нужным выразить ему порицание?».

На наш взгляд, подобный подход более не приемлем. Он был возможен и оправдан только в условиях, когда в ст. 169 ГК РФ имелась конфискационная санкция. Тогда нарушение обычных норм влекло ничтожность сделки, а нарушение «главных» или «базовых» норм (основ) – еще к тому же и наказание в виде взыскания полученного в доход государства. Однако отныне данной санкции в норме нет, да и иностранные законодательства в большинстве своем живут без подобной санкции. Таким образом, продолжая понимать ст. 169 ГК РФ как упоминающую некие основополагающие нормы российского права, мы должны были бы высказаться о целесообразности исключения данной нормы из ГК, ибо как специальная норма она всецело поглощалась бы общей нормой ст. 168 ГК РФ (как если бы в ст. 168 содержался общий запрет на курение в общественных местах, а в ст. 169 – запрет на курение беременными женщинами в родильных домах), а именно п. 2 последней статьи, в которой объявлены ничтожными сделки, нарушающие публичные интересы.

На самом деле ст. 169 ГК РФ призвана восполнять пробелы законодательства и работает там, где нет ни одной прямой нормы, но есть либо дух закона, его основополагающие идеи, разбросанные по отдельным правовым нормам, – по сути, принципы права (такие как равенство, защита неприкосновенности личности и т.п.), – либо базовые моральные ценности общества. Последние никто не записывает в правовых нормах. Да если бы кто-то и взялся это сделать, вряд ли бы у него получилось что-то стоящее. Норма о том, что «не хорошо злоупотреблять экономической силой» или «не следует брать сверхобеспечение» вряд ли была бы достаточно понятной, чтобы создавать требуемую определенность правового регулирования. А раз так, то вполне можно остановиться на неопределенной норме об основах правопорядка и нравственности.

Поэтому мы соглашаемся с позицией К.И. Скловского о том, что рассматриваемая нами категория сделок нарушает не законодательный запрет, сколь серьезным бы он ни был (даже и конституционный), а основы правопорядка и нравственности, которые в виде запретов не формулируются и вообще не имеют законодательного выражения. «Применительно к нравственности это бесспорно с формальной точки зрения, так как нравственность – это не закон. Но и основы правопорядка – это критерий внезаконный…».

Кроме того, основы правопорядка и основы нравственности, безусловно, разные вещи! И очень ценно то, что в ст. 169 ГК РФ упомянуты обе указанные категории. В Германии, например, ученые и практики вынуждены выводить категорию основ правопорядка из категории добрых нравов, и делают они это не от хорошей жизни. Напротив, в Швейцарии в законе упомянуты обе категории. Что же такое «основы правопорядка»? Довольно хорошо это передают следующие слова: «руководящие идеи закона и взаимосвязь всех норм в правопорядке» (нем. – tragende Gedanken der Gesetze und Gesamtzusammenhang der Rechtsordnung).

Поэтому, когда в норме написано, что сделкой могут быть нарушены основы правопорядка или основы нравственности, это совершенно верно. Обновленная редакция ст. 169 ГК РФ лучше подчеркивает эту мысль, чем прежняя, в которой между названием статьи и ее содержанием наблюдалось несоответствие (в названии статьи использовался союз «и», а в тексте – «или»). И в результате, цитируя эту норму, Пленум ВАС РФ, несмотря на высказывавшиеся в процессе работы над соответствующим проектом возражения, заменил союз «или» союзом «и» в п. 1 постановления от 20.04.2008 г. № 22.

Обратимся к тому, как понимаются основы правопорядка (буквально – «публичный порядок») в Швейцарии. Несмотря на наличие разных точек зрения, наибольшей поддержкой пользуется позиция о том, что публичный порядок представляет собой обобщающую категорию, объединяющую имманентно присущие всему правопорядку ценностные принципы и принципы устройства общества. К этому добавляются добрые нравы, как аналог основ нравственности из ст. 169 ГК. В Швейцарии считается, что термином «добрые нравы» законодатель ограничивает свободу договаривающихся сторон не только правовыми, но и иными социальными нормами. Таким образом, ни о каких «моральных принципах, нашедших отражение в нормах права», в данном случае речи не идет. Имеются в виду любые ключевые правила морали.

В Германии, когда речь идет о добрых нравах, считается, что говорят о существенных принципах господствующей в германском обществе правовой и социальной морали. Иными словами, речь идет с одной стороны о внеправовых требованиях к поведению лиц, которые вытекают из признанных в обществе требований к совместной жизни и рецепируются правопорядком благодаря § 138 ГГУ, а с другой стороны – об имманентно присущих праву принципах и ценностях, которые уже заложены в нормы правопорядка. «Добрые нравы» часто понимаются как «чувство приличия всех справедливо и честно мыслящих людей» (нем. – Anstandsgefühl aller billig und gerecht Denkenden). Под этим чувством понимается прежде всего социальная мораль среднего гражданина, т.е. не следует абсолютизировать особо строгие или особо свободные ценностные ориентиры отдельных групп населения (т.е. речь идет о так называемом «этическом минимуме»).

Еще один вопрос, по которому позиция российских ученых вызывает обеспокоенность ввиду ее открытого противоречия с зарубежными работами, касается цели, с которой нарушаются основы правопорядка или нравственности: в чем выражается эта цель – только в содержании сделки или также в сопутствующих ей обстоятельствах?

На наш взгляд, мнение О.В. Гутникова о том, что цель, противная основам правопорядка и нравственности, может лежать и за рамками содержания подобной сделки, в большей степени отвечает зарубежной доктрине и практике, чем мнение большинства иных ученых, полагающих, что противоречие может присутствовать только в содержании сделки. При этом разъяснения судебной практики говорят больше в пользу правоты О.В. Гутникова: «для применения статьи 169 ГК РФ необходимо установить, что цель сделки, права и обязанности, которые стороны стремились установить при ее совершении, либо желаемое изменение или прекращение существующих прав и обязанностей (статья 153 Кодекса) заведомо противоречили основам правопорядка и нравственности» (абз. 4 п. 1 Постановления Пленума ВАС РФ № 22). Мы видим, что цель сделки может лежать за пределами ее содержания (т.е. прав и обязанностей по ней), раз она упомянута отдельно и наряду с ними.

Однако почему обязательно надо отождествлять цель сделки и цель, с которой сторона заключает сделку? Почему нельзя предположить, что цель сделки в интересах применения ст. 169 ГК РФ не тождественна каузе сделки? В качестве аргумента можем утверждать, что рассуждений о каузе сделки нам не встретилось ни в одном изученном комментарии по швейцарскому или германскому праву, касающемся проблематики сделок, нарушающих добрые нравы. Напротив, там есть примеры, когда сделка признается недействительной ввиду цели, выходящей за содержание сделки. Таким образом, возможно, что оборот «сделка, совершенная с целью…» попал в ст. 169 ГК РФ с речевой точки зрения случайно.

Обратимся к иностранным источникам. В Швейцарии требуется объективное нарушение сделкой публичного порядка и добрых нравов, так что ни о каких мотивах или целях сторон, т.е. о субъективном их отношении к проблеме, суды задумываться вообще не должны.

В Германии признается, что противоречие сделки добрым нравам может вытекать как из самого содержания сделки, так и из содержания сделки во взаимосвязи с обстоятельствами совершения сделки, например мотивами сторон или целью сделки. Поэтому если аморальность сделки выводится из совокупной оценки всех обстоятельств, сопутствовавших сделке (продажа оружия, использованного при убийстве; отказ от предоставления содержания, чтобы создать основания для обращения за социальной помощью и т.п.), то стороны должны знать об этих мотивах, целях и иных сопутствующих обстоятельствах либо не знать о них по грубой небрежности.

Еще один момент, связанный с целями сторон, касается субъективных представлений сторон о том, нарушают ли они основы правопорядка и нравственности, или нет. На наш взгляд, никакого умысла в данном случае не требуется, и слово «цель» из текста ст. 169 ГК РФ, если читать его само по себе, не знакомясь с доктриной, способно направить правоприменителя по ложному пути.

За рубежом при оценке сделки имеет значение объективное содержание сделки или иные объективные обстоятельства, которые противоречат морали и морально-правовым принципам, а не то, согласны стороны с этим или нет. Лицо не может сказать, что оно не знало о том, каков на сегодняшний день минимальный стандарт морали в обществе, в котором оно живет.

Понятно, что умысел на совершение сделки, противной основам правопорядка и нравственности, требовалось выяснять, когда в норме была конфискационная санкция. Но теперь, в современных условиях, вполне можно было бы унифицировать российский подход с западноевропейским.

Рассмотрим наиболее типичные случаи, в которых всеми или большинством стран Европы применялась бы норма о запрете аморальных, антисоциальных, противоречащих добрым нравам сделок:

1) Если договор имеет своим следствием чрезмерное ограничение личной или экономической свободы, а также свободы осуществления профессии или занятия искусством одной из сторон.

2) Если совершается противонравственный поступок в отношении другой стороны. В подобных случаях к недействительности сделки приводит не столько содержание сделки, сколько лежащие за рамками содержания намерения и мотивы (цели) одной из сторон.

3) Неэквивалентность встречных предоставлений. Специальной разновидностью сделок, противных добрым нравам, в Германии названо ростовщичество, в терминологии российского права – кабальная сделка. В противовес средневековой доктрине laesio enormis в данном случае имеет значение не объективный критерий неравенства встречных предоставлений (в два и более раза), а субъективный: осознанное использование более слабого положения другой стороны к своей выгоде.

4) Противонравственное причинение ущерба третьим лицам, в частности кредиторам. В эту группу подпадают прежде всего все случаи чрезмерного обеспечения, когда кредитору передано или заложено практически все имущество, включая будущие права требования, т.е. произошло фактическое закабаление должника. Очень важен пример так называемой коллюзии (нем. – Kollusion), т.е. согласованных действий представителя (или директора) одной стороны с другой стороной, в том числе если представитель, директор или служащий соответствующей стороны получают взятку за свои действия.

5) Недопустимая коммерциализация определенного поведения, в том числе высоколичных действий.

6) Безвозмездное или завещательное предоставление для нравственно не одобряемой цели, а также посягательство на порядок в семье или против профессиональной этики.

100. Проблемные вопросы привлечения к ответственности лиц, входящих в состав органов юридического лица: ответственность контролирующих лиц («теневых директоров»), особенность ответственности членов коллегиальных органов.

Из лекций Кузнецова А.А. (март 2017)

Тема ответственности директора гипертрофирована.

В зарубежных правопорядках у директора две основные обязанности – действовать лояльно (у нас – добросовестно) и действовать с надлежащей заботой и осмотрительностью (у нас – разумно).

У нас у директора еще много обязанностей: по организации корпоративных процедур, по обеспечению законности деятельности общества. Все отдельные обязанности, не входящие в обязанность действовать добросовестно и разумно, рассматриваются как самостоятельные. Это связано с последствиями их нарушения.

В отношении разумности и добросовестности действует достаточно мягкий режим – директор не должен доказывать, что он действует добросовестно и разумно (Пленум № 62, п. 1 ст. 53.1 ГК, защита бизнес-решения).

А обязанность обеспечить легальность – обязательство результата (директор должен не постараться, а обещать). Здесь нет области для применения категорий добросовестности и разумности, нет защиты бизнес-решения.

В российском праве это не так – абз. 2 п. 4 Пленума № 62. В зарубежных правопорядках жестче.

Гарантировать результат директор не может, его действия находятся в сфере делового риска. Правопорядки начинают использовать оценочные термины, потому что нельзя заранее сказать, что должен и чего не должен делать директор.

Добросовестность:

1) Директор должен ставить интересы общества выше своих и интересов других лиц. Он не может сделать что-либо в своем интересе, совершать сделки с конфликтом интересов, конкурировать.

Есть обзор страновых различий (например, в Англии – доктрина запрета заимствовать предпринимательские возможности, на континенте – запрет конкуренции, просто его нужно понимать широко).

В России, как правило, суды признают недоказанность убытков при создании директором аналогичной компании, т.е. самое очевидное нарушение добросовестности не влечет последствий. Дел, где взыскивались бы убытки, причиненные нарушением соглашения о неконкуренции, Кузнецов не видел.

2) Директор не должен делать ничего противоречащего интересам общества, совершать бессмысленные действия (если здесь нет ошибки, потому что если есть – это неразумность).

Добросовестность не подпадает под правило защиты бизнес-решения.

В непубличных компаниях ответственность за неразумность может быть ограничена. Но неразумность крайне сложно отграничить от недобросовестности.

Разумность:

1) Директор должен действовать, подумав, собрав информацию, не должен принимать излишних рисков (должен дать содержательную оценку потенциальному риску, т.е. это не про воровство).

Каков стандарт разумности?

В европейских правопорядках предусмотрено, что директор должен действовать как разумный, рачительный предприниматель.

У нас этой идеи не проводится. Но есть ст. 401 ГК (это об отце семейства, не предпринимателе) и ст. 53.1 ГК, где указано, что директор не отвечает, если его действия лежат в пределах разумного предпринимательского риска.

Принимаются ли во внимание субъективные качества директора?

Три подхода:

1) Принимаются и сравниваются с объективным подходом.

2) Можно учитывать, но в конкретной ситуации.

3) Ответственность за выбор персоналии директора лежит на участниках.

Проблема всех правопорядков одна – непонятно, как оценивать. Значит оценивать не будем, это называется защитой бизнес-решения. Считается, что директоров нужно беречь.

Несколько лет назад дела были совсем простыми (выплата бонусов себе без согласия участников, продажа по заниженной цене). Сейчас появляются дела интереснее (директор не нанял охраны для охраны склада, склад ограбили; директор нанял ненужного работника). В этих случаях взыскивают заработную плату.

Правило о защите бизнес-решения переписали в европейские правопорядки, но только в материальном праве. В процессуальном смысле доказывать все равно должен директор. Как это соотносится с тем, что обязанность действовать добросовестно и разумно – обязательство результата?

Магистерская Ключаревой об ответственности директора: в англо-американском правопорядке доказывает директор, но там очень жесткие правила раскрытия доказательств, т.е. перед тем, как он будет доказывать, другая сторона должна все раскрыть. В континентальных правопорядках наоборот.

В России все смешалось.

П. 1 Пленума № 62 – перекладывание бремени доказывания (принят по мотивам дела Кировского завода, где только ВАС сказал, что директор должен опровергнуть). Хотя из АПК это и так следует напрямую. Но в АПК нужно просто опровергнуть, а в Пленуме – опровергнуть содержательно. Считается, что директору сложно так опровергать, но практикой не подтверждается, что директора завалены такими исками. По факту у нас сложилась ситуация, когда суд становится адвокатом стороны, освобожденной от бремени доказывания.

П. 2 Пленума № 62 – презумпции недобросовестности действий директора, того, что он понимает, что его действия не отвечают интересам общества.

П. 3 Пленума № 62 – презумпции неразумности. Пункт критиковался, как якобы возлагающий на директора слишком широкий круг обязанностей. Но иначе останется только требование не воровать, а этого недостаточно.

П. 4 Пленума № 62 – соблюдение закона. Часто эта обязанность включается в обязанность действовать добросовестно и разумно, но последняя является обязательством максимального приложения усилий. А соблюдение закона – обязательство результата. Недопустимо нарушать закон даже в целях экономии, правопорядок этого не допускает.

П. 5 Пленума № 62 – обязанность организовывать (задел на будущее). Директор часто осуществляет ряд действий не самостоятельно, а через представителей, сотрудников. Хотя директор не обязан делать это лично, это не означает, что он не должен был организовать все надлежащим образом (выбрать работника, контролировать его).

В немецкой практике есть обязанность следить за другими директорами.

Обычно пункт применяется при заключении договора с однодневкой или привлечении плохого работника.

Постановление Президиума ВАС от 21.01.2014 № 9324/13: директор выдал доверенность, по которой лицо заключило многомиллионную сделку и исчезло (это дело – пример самореализующейся нормы). Президиум сказал, что директор не вправе раздавать доверенности при отсутствии объективной потребности.

П. 7 Пленума № 62: вправе ли общее собрание давать указания директору? Давать указания можно, но отвечает все равно директор. В российском праве ответа нет. Но на практике так делают.

Немцы: в АО указания давать нельзя, в ООО это возможно. Но когда заходит речь об ответственности, признают, что наличие указаний не всегда освобождает от нее.

В п. 7 нет указания, что с участников можно взыскать убытки солидарно. Был довод, что участники не будут взыскивать сами с себя. Но на практике решение принимает мажоритарий, а оспаривает миноритарий.

Здесь не действует общее правило о том, что поверенный обязан действовать по указаниям доверителя. Для участников общества автономия воли ограничена, директор должен критически оценивать их решения.

П. 3 ст. 53.1 говорит об ответственности лиц, фактически принимающих решение. Это позволяет взыскать убытки с участников несмотря на то, что п. 7 этого не предусмотрено.

Не нужно ли разрешить ограничение ответственности за нарушение обязанности действовать добросовестно?

Нет.

Догматические объяснения:

Обязанность действовать добросовестно не контрактуется.

Говоря простым языком, недобросовестно – это умышленно.

Исключение обязанности действовать добросовестно нарушает существо договора с директором (лояльность – главная обязанность во всех договорах ведения чужого дела).

Объяснения с точки зрения политики права:

Нарушая обязанность действовать осмотрительно (совершая ошибку), директор ничего не выигрывает, значит риск такого нарушения невелик. С добросовестностью все по-другому, это открывает возможность произвола.

С обязанностью действовать разумно есть другие способы решения проблемы (уволить, проблемы с репутацией). В случае нарушения добросовестности директору все равно, может быть, он уже сбежал.

Возмещение потерь иным образом

Например, сделка уже оспорена.

П. 8 Пленума № 62 – защищаться можно любыми исками, пока деньги не в кармане.

Определение ВС от 23.01.2017 № 307-ЭС15-19016 – воспроизведение позиции из постановления Президиума ВАС от 21.01.2014 № 9324/13: даже если уже получен исполнительный лист, но реального взыскания не производилось, убытки по-прежнему можно взыскивать. Можно ссылаться также на п. 16 Пленума 63 по банкротству, где одновременная виндикация и реституция. Плюс неосновательное обогащение.

П. 10 Пленума № 62 – возможность предъявления иска участником, который не являлся участником на момент причинения убытков.

Сейчас это ни у кого не вызывает сомнений.

Раньше складывалась иная практика, но при введении п. 10 ее никто не поддержал.

Аргументы:

1) Правопреемство (с акциями продаются и возможные иски).

2) Иски могут продаваться специально (старый участник не готов судиться).

Нужно ли отдельно доказывать вину директора?

Вопрос не столько практический, сколько догматический.

Ст. 71 ФЗ об АО: для привлечения директора к ответственности нужно доказать вину.

А в чем вина, если уже доказаны недобросовестность и неразумность?

Кузнецов: может быть, это особенность обязательства действовать разумно и добросовестно – когда доказаны неразумность и недобросовестность, уже не остается ничего для того, чтобы доказывать виновен-невиновен (нельзя действовать недобросовестно, но невиновно).

Жукова (ВШЭ): требуется наличие вины как элемента доказывания.

Но что тогда нужно содержательно доказывать? В п. 2 ст. 401 ГК указано, что не предпринял действий, требующихся по условиям обязательства. Что еще здесь нужно доказывать?

Речь идет об обязательстве по приложению усилий, здесь нет места доказыванию вины.

С точки зрения практики это не имеет значения. Суды могут указать, что требуется наличие вины. Но на самом деле это «copy-paste», реально, если доказана недобросовестность, доказывания вины они не требуют.

Ответственность «теневых» директоров (из эссе Е.Кузьмичевой)

В апреле 2013 года Лондонской школой экономики подготовлен отчет для Европейской комиссии (далее – Отчет), предметом которого является анализ вопросов обязанностей и ответственности членов органов управления в отношении компании в соответствии с законодательством 28 стран-участниц Европейского союза. Отчет содержит в том числе сведения о законодательном регулировании и наличии в судебной практике и доктрине понятия «теневого» директора.

Согласно п. 2.2.1 Отчета, в подавляющем большинстве стран ЕС понятие «теневого» директора определено тем или иным образом в правовой доктрине или судебной практике. Исключением являются Болгария, Латвия, Польша, Словакия и Словения, не признающие возможности возложения на «теневого» директора каких-либо обязанностей в связи в его неформальным участием в деятельности компании.

В законодательстве Великобритании для обозначения фактически контролирующего компанию лица, не являющегося ее формальным директором, используется понятие «теневого» директора («shadow director»). Под ним понимается лицо, в соответствии с указаниями и инструкциями которого имеют обыкновение действовать директора компании .

При этом лицо не может быть признано «теневым» директором лишь по той причине, что директора компании следуют его советам, предоставляемым им в профессиональном качестве .

Права и обязанности директора применяются к «теневому» директору, в той мере, в какой действия или указания «теневого» директора соотносятся с принципами общего права и права справедливости .

Andreas Cahn и David C. Donald отмечают, что многие положения, применяемые к де-юре директорам, включая нормы об обязанностях по отношению к компании, в равной степени применимы и к «теневым» директорам. Примером тому может служить одно из дел , в котором английский суд установил, что «теневой» директор обязан проявлять добросовестность при формулировании выдаваемых им директив.

Стандарты допуска к листингу и раскрытия информации Лондонской фондовой биржи также оперируют понятием «теневой директор», который пользуется теми же полномочиями, что и директор или старшее должностное лицо общества, формально не занимая при этом какой-либо должности.

Как указывает Stephen Griffin, основываясь на законодательном определении «теневого» директора, можно прийти к заключению, что под ним понимается лицо, оказывающее доминирующее и определяющее влияние на деятельность компании и несущее ответственность за формирование и реализацию политики компании через так называемый «puppet» board of directors – управляемых директоров. Термин «теневой» подразумевает, что деятельность такого лица по управлению компанией носит скрытый характер и осуществляется через лиц, которые явно или очевидно позиционируются компанией как ее де-юре или де-факто директора.

В отчете по Великобритании, являющемся приложением к Отчету, содержится указание на разграничение понятий «де-факто директор» (лицо, действующее как директор, но не являющееся директором де-юре, например, назначенное на эту должность по ошибке или продолжающее действовать в таком качестве после прекращения полномочий) и «теневой директор» (в том значении, как оно определено в Законе о компаниях 2006 года).

На практике суды признают влияние «теневого» директора в случаях, когда большинство директоров, играющих роль в принятии компанией решений, традиционно действует в соответствии с его указаниями. Этот жесткий критерий был установлен в одном из дел , когда действие подобным образом меньшинства директоров было признано недостаточным. В другом деле суд указал также, что директора должны следовать указаниям «теневого» директора регулярно в течение продолжительного периода времени. Помимо того, иногда можно выделить период, предшествующий признанию лица «теневым» директором, когда директора компании действуют в соответствии с его инструкциями, но эти действия еще не носят регулярного характера .

Таким образом, авторы отчета по Великобритании приходят к выводу о том, что стандарт доказывания при признании лица «теневым» директором весьма строгий.

Еще одним критерием признания лица «теневым» директором является доказанность его реального влияния на действия директоров компании, при которой отсутствует необходимость доказывать то, что такое лицо давало указания в каждом конкретном случае. Указанный критерий был сформулирован в деле Secretary of State for Trade and Industry v. Deverell [2001] Ch 340, оказавшем существенное влияние на развитие отношения английской судебной практики к «теневым» директорам. Суд указал, что нет необходимости устанавливать отношения подчиненности между реальными директорами и лицом в целях признания последнего «теневым» директором. Действия лица могут быть расценены как действия «теневого» директора даже в том случае, если реальный менеджмент компании имеет возможность высказывать самостоятельные суждения.

В отчете по Германии важным моментом, на который обращается внимание, является то, что «теневой» директор – это лицо, в первую очередь, не являющееся директором де-юре. Также указывается на основной критерий отличия «теневого» директора от директора де-факто – он не участвует в управлении компанией открыто. Тем не менее, он дает инструкции и указания реальным директорам, которые им следуют.

Важную роль в вопросе признания лица контролирующим в немецком законодательстве играет регулирование деятельности группы компаний. «Следствием [образования группы] является право материнской компании давать указания контролируемому обществу, которые должны выполняться советом директоров последнего (§ 308 II AktG ). Если в группе материнская компания дает указания контролируемому обществу, совет директоров материнской компании отвечает за них так же, как и за решения, принимаемые в отношении последней (§ 309 AktG). В противном случае он может понести ответственность перед контролируемым обществом (§ 309 II AktG)… При отсутствии договора о контроле, например при создании группы de facto, материнская компания не может использовать свое влияние для принуждения контролируемого общества к заключению невыгодных договоров, если только отсутствие выгоды не компенсируется по окончании того же финансового года (§ 311 AktG)».

В отношении обществ с ограниченной ответственностью (GmbH) используется также доктрина управляющего de facto (faktischer Geschäftsführer), под которым подразумевается лицо, выступающее в качестве фактического управляющего общества без назначения на должность и на которое в этом случае распространяются положения об ответственности директоров, назначенных в установленном порядке.

В законодательстве Франции, как указано в Отчете, не содержится понятия «теневого» директора, но наукой и судебной практикой выделяется понятие де-факто директора («dirigeants de fait»), под которым понимается лицо, свободно и независимо осуществляющее руководство компанией, как единолично, так и совместно с другими лицами, на регулярной и продолжительной основе, не являясь при этом директором де-юре. Поскольку де-факто директором может быть признано любое лицо, определяющее деятельность компании, например, единолично принимающее самые значимые для нее решения, представляется, что французское понятие де-факто директора охватывает и понятие «теневого» директора.

Кроме того, ответственность может нести материнская компания, «будучи назначенным директором dirigeant de fait (квазиуправляющим) либо исполняя обязанности директора de facto, dirigeant de fait без специального назначения на должность, однако на практике осуществляющего руководство дочерним обществом».

Итальянскому праву также незнакомо самостоятельное понятие «теневого» директора («amministratore ombra»), поскольку судебной практикой не проводится различия между ним и директором де-факто, под которым (даже в отсутствие законодательного определения) единодушно понимается любое лицо, руководящее компанией без надлежащим образом оформленных полномочий.

В испанском корпоративном законодательстве, представленном Ley de Sociedades de Capital (LSC), понятие «теневого» директора отсутствует, но оно известно правовой доктрине и развивалось на базе английского права, соответственно, определяется тем же образом, что и в законодательстве Великобритании. В зависимости от широты толкования определения де-факто директора оно может включать или не включать понятие «теневого» директора. Этот момент имеет принципиальное значение, поскольку широкое понимание де-факто директора (включая «теневого» директора) позволяет применять к «теневым» директорам (особенно контролирующим участникам) нормы об обязанностях в отношении компании и, следовательно, ответственности перед компанией. Согласно противоположной точке зрения, понятие директора де-факто предназначено для защиты третьих лиц, добросовестно полагающихся на наличие у такого директора полномочий действовать от имени компании, следовательно, оно не может охватывать понятие «теневого» директора. В этом случае действия последнего расцениваются как мошенничество, следствием которого, однако, является также применение норм об обязанностях и ответственности, предусмотренных LSC для де-факто директоров.

В ст. 401-2 Торгового кодекса Кореи (KCC) содержатся нормы об ответственности директоров де-факто, или теневых директоров, действующих в качестве избранных директоров, но при этом не занимая официального положения в обществе. Директор материнской компании, который фактически принимает важные деловые решения для дочернего общества, может считаться де-факто директором последнего. В таком случае он несет такие же фидуциарные обязанности, как обычные директора, и может отвечать за убытки вследствие нарушения данной обязанности перед дочерним обществом. Де-факто директором считается в том числе лицо, которое дает указания директору по управлению деятельностью, используя свое влияние на общество.

Таким образом, большинство зарубежных правопорядков признает возможность влияния «теневых» директоров на деятельность компании с целью применения к ним норм о фидуциарных обязанностях перед компанией и ответственности за их нарушение.

01.09.2014 ГК РФ дополнен ст. 53.1 «Ответственность лица, уполномоченного выступать от имени юридического лица, членов коллегиальных органов юридического лица и лиц, определяющих действия юридического лица», которая содержит в том числе положение об ответственности за убытки, причиненные юридическому лицу по вине лица, имеющего фактическую возможность определять действия юридического лица (в том числе возможность давать указания лицу, которое уполномочено выступать от имени юридического лица, и членам коллегиальных органов юридического лица) и обязанного действовать в интересах юридического лица разумно и добросовестно.

30.07.2017 в Федеральный закон «О несостоятельности (банкротстве)» включена глава III.2 «Ответственность руководителя должника и иных лиц в деле о банкротстве», в ст. 61.10 которой содержится понятие контролирующего должника лица. Под ним понимается физическое или юридическое лицо, имеющее либо имевшее не более чем за три года, предшествующих возникновению признаков банкротства, а также после их возникновения до принятия арбитражным судом заявления о признании должника банкротом право давать обязательные для исполнения должником указания или возможность иным образом определять действия должника, в том числе по совершению сделок и определению их условий.

Как показывает анализ российской правоприменительной практики в отношении указанных норм, судами допускаются ошибки при определении того, относится ли конкретное лицо к числу контролирующих, и при установлении критериев такого отнесения. Несмотря на то, что нормы сформулированы максимально абстрактно и предполагают наличие у лица фактической возможности влиять на деятельность общества (которая может иметь различные проявления), суды находятся в поиске формальных признаков, по которым лицо может быть признано контролирующим.

Вместе с тем, зарубежными законодательством, судебной практикой и правовой доктриной найдены некоторые критерии, которым можно следовать при квалификации лица в качестве «теневого» директора. К их числу относятся:

 отсутствие у лица формального статуса по отношению к компании;

 отсутствие открытого участия лица в деятельности компании при наличии реального на нее влияния;

 возможность давать указания и инструкции реальным директорам компании;

 обыкновение большинства реальных директоров (достаточного для принятия значимых для компании решений) следовать указаниям и инструкциям «теневого» директора;

 следование указаниям и инструкциям «теневого» директора на регулярной основе в течение продолжительного периода времени.

Ответственность членов коллегиальных органов

П. 7 постановления Пленума ВАС РФ от 30.07.2013 № 62 «О некоторых вопросах возмещения убытков лицами, входящими в состав органов юридического лица»:

Не является основанием для отказа в удовлетворении требования о взыскании с директора убытков сам по себе тот факт, что действие директора, повлекшее для юридического лица негативные последствия, в том числе совершение сделки, было одобрено решением коллегиальных органов юридического лица, а равно его учредителей (участников), либо директор действовал во исполнение указаний таких лиц, поскольку директор несет самостоятельную обязанность действовать в интересах юридического лица добросовестно и разумно (п. 3 ст. 53 ГК РФ). В то же время наряду с таким директором солидарную ответственность за причиненные этой сделкой убытки несут члены указанных коллегиальных органов (п. 3 ст. 53 ГК РФ, п. 4 ст. 71 ФЗ об АО, п. 4 ст. 44 ФЗ об ООО).

Не несут ответственность за убытки, причиненные юридическому лицу, те члены коллегиальных органов юридического лица, кто голосовал против решения, которое повлекло причинение убытков, или, действуя добросовестно (ст. 1 ГК РФ), не принимал участия в голосовании (п. 3 ст. 53 ГК РФ, п. 2 ст. 71 ФЗ об АО, п. 2 ст. 44 ФЗ об ООО).

Кроме того, надлежит принимать во внимание ограниченные возможности членов коллегиальных органов юридического лица по доступу к информации о юридическом лице, на основании которой они принимают решения.

Комментарий Кузнецова А.А. к Пленуму № 62:

Пункт 7 упоминает о том, что в ситуации, когда сделка, причинившая юридическому лицу убытки, была одобрена решением коллегиальных органов, наряду с директором солидарную ответственность за причиненные этой сделкой убытки несут члены названных коллегиальных органов. Поскольку рассматриваемый пункт не указывает иного, к числу коллегиальных органов относятся также и общие собрания участников юридического лица. Ответственность участников за причиненные убытки основывается на том простом факте, что они также несут обязанность действовать в интересах общества, в том числе не причинять ему вред (см., например, п. 3 ст. 53 ГК РФ, п. 1 - 4 Обзора практики рассмотрения арбитражными судами споров, связанных с исключением участника из общества с ограниченной ответственностью, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 24.05.2012 № 151). Соответственно, если они злоупотребляют своей возможностью создавать правовые последствия для юридического лица, с них могут быть взысканы убытки.