Воля к истине по ту сторону знания власти и сексуальности

личная или же не находящая себе покоя из-за ужас­ ных навязчивостей, муж— импотент, садист или из­ вращенец, истеричная или неврастеничная дочь, ра­ но созревший и уже изнуренный ребенок, молодой гомосексуалист, отказывающийся жениться или пре­ небрегающий своей женой. Это — фигуры, совмеща­ ющие сбившееся с пути супружество и аномальную сексуальность; расстройство последней они вносят в порядок первого; для системы супружества же они являются поводом отстаивать свои права внутри по­ рядка сексуальности. Тогда со стороны семьи рожда­ ется настойчивая просьба— просьба помочь в разре­ шении этих злосчастных игр между сексуальностью и супружеством; и попав в ловушку этого диспозитива сексуальности, который сделал в нее вклады извне, который способствовал ее укреплению в ее современ­ ной форме, семья обращает к врачам, к педагогам, к психиатрам, равно как и к священникам и пасторам,— ко всем этим возможным «экспертам» протяжную жа­ лобу о своем сексуальном страдании. Все происходит так, как если бы она внезапно раскрыла опасный сек­ рет того, что ей вдалбливали в голову и непрестанно внушали: она, краеугольный камень супружества, явилась началом всех бедствий секса. И вот, начиная по крайней мере с середины XIX века, она устраива­ ет облаву на малейшие следы сексуальности в себе, вырывает у самой себя тяжелейшие признания, нас­ тойчиво добивается, чтобы ее выслушали все те, кто может что-то об этом знать, fi открывает себя нас­ тежь для бесконечного рассмотрения. Семья — это кристалл в диспозитиве сексуальности: кажется, что она рассеивает сексуальность, тогда как на самом деле она ее отражает и преломляет. Благодаря своей про­ ницаемости и благодаря этой firpe отражений нару­ жу она является для этого диспозитива одним из на­ иболее ценных тактических элементов.

Тут, однако, не обошлось без напряжения и без проблем. Несомненно, и здесь Шарко выступает в качестве центральной фигуры. В течение многих лет он был самым именитым среди тех, к кому семьи, за­ топленные перенасыщавшей их сексуальностью, об­ ращались как к третейскому судье и попечителю. И первейшей заботой его, принимавшего со всего све­ та родителей, которые приводили своих детей, му­ жей, которые приводили своих жен, и жен, которые приводили своих мужей, была забота о том — что он часто советовал и своим ученикам,— чтобы отделить «больного» от его семьи и — дабы лучше его наблю­ дать — слушать эту последнюю как можно меньше1. Он стремился выделить область сексуальности из сис­ темы супружества, чтобы лечить ее непосредственно с помощью медицинской практики, техничность и автономность которой были гарантированы невро­ логической моделью. Вот таким образом медицина переводила на свой счет и в соответствии с правила­ ми специфического знания ту самую сексуальность, озаботиться которой как важнейшей задачей и вели­ чайшей опасностью она сама же семьи и побуждала. И Шарко вновь и вновь отмечает, с каким трудом семьи «уступали» врачу пациента, которого они же ему и привели; как они осаждали лечебницы, где па­ циент содержался на расстоянии, и какими помеха­ ми они непрестанно затрудняли работу врача. Хотя им не о чем было беспокоиться: терапевт и осущес­

1Шарко, з своих Лекциях повторникам^ 7 января 1888 года говорит: «Для ycnenWro лечения молодой истеричной девушки не следует оставлять ее с оТЧ^м и матерью, нужно поместить ее в лечебницу.[...] Знаете ли вы, сколько молодые благовоспитанные девушки плачут по своим матерям, когда с Ними расстаются? ...Возьмем, если угодно, средний случай: полчаса^- Vro не много». В лекции 25 января он добавляет: «В случае исте­ рии у юношей — что нужно сделать, так это отделить их от матерей. По­ ка онИ вместе, ничего не выйдет.[...] Порой отец так же несносен, как мать; няилучшим действием поэтому будет устранить их обоих».

твлял свое вмешательство ради того, чтобы вернуть им индивидов, которые могли бы быть сексуально интегрированы в систему семьи; и это вмешатель­ ство, пусть оно и имело дело с сексуальным телом, не позволяло ему, однако, выражать себя в явном дис­ курсе. Об этих «генитальных причинах» говорить не следует — такова была произнесенная вполголоса фраза, которую однажды, в 1886 году, подслушало самое знаменитое ухо нашего времени из уст Шарко.

В пространстве этой игры и расположился психо­ анализ, значительно изменив, однако, распорядок тре­ вог и перестраховок. Поначалу он и впрямь должен был вызывать недоверие и враждебность, поскольку, доводя до предела урок Шарко, он предпринял рас­ смотрение сексуальности индивидов вне контроля семьи; он извлек на свет эту сексуальность саму по се­ бе, не прикрывая ее неврологической моделью; более того, тем анализом семейных отношений, который он проделал, он поставил их под вопрос. Но вот пси­ хоанализ, который в своей технической части, каза­ лось бы, поместил сексуальные признания вне суве­ ренитета семьи, обнаруживает в самой сердцевине этой сексуальности в качестве принципа ее образова­ ния и шифра ее интеллигибельности закон супружес­ тва, запутанные игры женитьб и родственных связей, равно как и инцест. Гарантия, что там, в глубине сек­ суальности каждого, обнаружится отношение «роди­ тели-дети», позволяла — в тот самый момент, когда все, вроде бы, указывало на обратный процесс,— сох­ ранить прикрепление диспозитива сексуальности к системе супружества. Можно было не опасаться тог­ да, что сексуальность окажется по своей природе чуж­ дой закону: им-то она и конституировалась. Родители, не бойтесь отводить своих детей на анализ: он научит их, что, во всяком случае, именно вас-то они и любят. Дети, не слишком переживайте, что вы не сироты, что

вы всегда найдете в глубине себя Мать-Объект или верховный знак Отца: именно через них вы и получа­ ете доступ к желанию. Отсюда — после такой сдер­ жанности — это неумеренное потребление анализа в тех обществах, где диспозитив супружества и система семьи нуждались в укреплении. Ибо это и есть одна из основных точек всей этой истории диспозитива сексу­ альносги: он родился вместе с технологией «плоти» в классическом христианстве, с опорой на системы суп­ ружества и регулирующие их правила; сегодня, одна­ ко, он играет обратную роль — именно он и стремит­ ся поддержать прежний диспозитив супружества. От нравственного наставления до психоанализа, диспозитивы супружества и сексуальности, поворачиваясь друг относительно друга в соответствии с тем медлен­ ным процессом, которому вот уже более трех веков, поменялись местами; в христианском пастырстве за­ кон супружества кодировал эту плоть, которую как раз тогда и обнаруживали, и навязывал ей с самого нача­ ла все еще юридическую арматуру, с приходом же пси­ хоанализа именно сексуальность дает плоть и жизнь порядкам супружества, насыщая их желанием.

Областью, об анализе которой пойдет речь в следу­ ющих за этим томом работах, и является, стало быть, этот диспозитивсексуальности: его образование на осно­ ве христианской «плоти»; его разворачивание через те четыре важнейшие стратегии, которые сложились в XIX веке,— сексуализацию ребенка, истеризацию жен­ щины, спецификацию извращений и регулирование рождаемости,— через все эти стратегии, проходящие сквозь семью, по поводу которой следовало бы хоро­ шенько понять, что она была не запрещающей силой, но, напротив, главнейшим фактором сексуализации.

Первый момент соответствовал бы необходимос­ ти образовывать «рабочую силу» (стало быть — ни­ какой бесполезной «растраты», никакого расточи-

тельсгва энергии, все силы — только для работы) и обеспечивать ее воспроизводство (институтбрака, ре­ гулируемое изготовление детей). Второй момент со­ ответствовал бы той эпохе Sputkapitalismus, когда эк­ сплуатация наемного труда не требует уже таких на­ сильственных и физических принуждений, как в XIX веке, и когда политика тела не нуждается больше в выпадении секса или в его ограничении только вос­ производящей ролью; политика эта проводится, ско­ рее, через его множественное канализирование в кон­ тролируемые обороты экономики: сверхрепрессив­ ная — как говорят — десублимация.

Однако, если политика секса задействует уже не столько закон запрета, сколько целый технический ап­ парат, если речь идет, скорее, о производстве «сексу­ альности», а не о подавлении секса, то следуетотказать­ ся от подобного членения, открепить анализ от проб­ лемы «рабочей силы» и, безусловно, отбросить диф­ фузный энергетизм, который поддерживает тему по­ давляемой в силу экономических соображений сексу­ альности.

4. Периодизация

История сексуальности, если центрировать ее на меха­ низмах подавления, предполагаетдва разрыва. Один— в XVII веке: рождение главнейших запретов, придание значимости исключительно взрослой и супружеской сексуальности, императивы приличия, обязательное избегание тела, приведение к молчанию и императив­ ные стыдливости языка; другой — в XX веке (мень­ ше, впрочем, разрыв, нежели отклонение кривой): это момент, когда механизмы подавления начали будто бы ослабевать; когда будто бы совершился пе­ реход от непреложных сексуальных запретов к извес­ тной терпимости по отношению к до- и внебрачным связям; когда будто бы ослабла дисквалификация

«извращенцев», а их осуждение законом отчасти сгла­ дилось; когда табу, тяготевшие над детской сексуаль­ ностью, по большей части оказались якобы снятыми.

Следует попытаться проследить хронологию этик происшествий: изобретений, инструментальных му­ таций, остаточных явлений. Но существует еще и ка­ лендарь ихупотребления, хронология их распростра­ нения и тех эффектов (подчинения или сопротивле­ ния), которые они индуцируют. Эти множественные датировки, конечно же, не совпадают с тем извес­ тным циклом подавления, который обычно помеща­ ют между XVII и XX веками.

1. Хронология самих по себе техник уходит дале­ ко в прошлое. Точку их образования следует искать в практиках покаяния средневекового христианства или, скорее, в двойной серии, образуемой обязатель­ ным, исчерпывающим и периодическим признани­ ем, которое предписывалось всем верующим. Латеранским собором — с одной стороны, и методами ас­ кетизма, духовного упражнения и мистицизма, кото­ рые особенно интенсивно разрабатывались начиная

с XTV века — с другой.

Сначала Реформация, затем Тридентский собор маркируют важную мутацию и раскол в том, что мож­ но было бы назвать «традиционной технологией пло­ ти». Раскол, глубина которого не должна недооцени­ ваться; это не исключает, однако, определенного па­ раллелизма католических и протестантских методов исповедывания совести и пастырского руководства: и тут и там вместе со всякого рода ухищрениями ус­ танавливаются способы анализа «вожделения» и его выведения в дискурс. Это была богатая и рафиниро­ ванная техника, которая, начиная с XVI века, разви­ валась благодаря длительным теоретическим разра­ боткам и фиксировалась в формулах, которые могли бы выступить символом для умеренного ригоризма

Альфонса де Лигуори — с одной стороны, и для уэслиевской педагогики — с другой.

Так вот, в том же самом конце XVIII века и в силу причин, которые еще нужно будет установить, рож­ дается совершенно новая технология секса; новая — поскольку, не будучи действительно независимой от тематики греха, в главном она ускользала от инсти­ тута церкви. Через посредство педагогики, медици­ ны и экономики она превращала секс в дело не прос­ то светское, но в дело государственной важности; и более того: в дело, внутри которого и социальное те­ ло в целом и почти каждый из его индивидов призы­ вались поставить себя под надзор. Новая еще и пото­ му, что технология эта развивалась по трем осям: пе­ дагогики, нацеленной на своеобразную сексуальность ребенка, медицины, нацеленной на сексуальную фи­ зиологию женщины и, наконец, демографии, имею­ щей целью спонтанное или согласованное регулиро­ вание рождаемости. «Грех юности», «нервные болез­ ни» и «мошенничества с деторождением» — как поз­ же назовут эти «пагубные секреты» — маркируют, та­ ким образом, три привилегированные области этой новой технологии. Для каждой из них технология эта, конечно же, подхватывает — не без того, чтобы их при этом упростить,— методы, уже сформирован­ ные христианством: детская сексуальность выступила в качестве проблемы уже для духовной педагогики христианства (небезразлично, что первый трактат, посвященный греху «мягкотелости», был написан в XV векеЖерсоном, воспитателем и мистиком, и что сборник Онания, составленный Деккером в XVIII ве­ ке, воспроизводит слово в слово примеры, приводив­ шиеся англиканским пастырством); в свою очередь, медицина нервов и истерических припадков подхва­ тывает в XVIII веке область анализа, уже определен­ ную к тому моменту, когда феномены одержимости

обнажили серьезный кризис столь «нескромных» практик нравственного руководства и духовного исповедывания (нервная болезнь — это не есть, конечно же, истина об одержимости; но нельзя сказать, что ме­ дицинаистерии никак не связана с прежней практикой руководства «одержимыми» женщинами); и, наконец, кампании по поводу рождаемости переводят в другую форму и перемещают на другой уровень контроль за супружескими отношениями, рассмотрение которых стакой настойчивостью производилось христианским покаянием. Явная преемственность, которая не меша­ ет, однако, фундаментальной трансформации: техно­ логия секса, начиная с этого момента, будет упорядо­ чиваться преимущественно институтом медицины, требованием нормальности и скорее проблемой жиз­ ни и болезни, нежели вопросом смерти и вечной кары. «Плоть» низводится до организма.

Эта мутация располагается на повороте от XVIII к XIX веку; она открыла дорогу множеству других, из неё проистекающих трансформаций. Вначале одна из них отделила медицину пола от общей медицины те­ ла; она обособила половой «инстинкт», который да­ же без органических изменений может представлять собой конститутивные аномалии, приобретенные от­ клонения, хронические заболевания и патологичес­ кие процессы. Индикатором здесь может служить Сексуальная психопатия Генриха Каана, вышедшая в 1846 году: с этих пор начинается относительная автономизация пола по отношению к телу и, соответ­ ственно этому, появление медицины, некой «ортопе­ дии», которая для пола якобы характерна,— словом, открытие этой обширной медикопсихологической области «извращений», которая в скором времени должна будет принять эстафету прежних моральных категорий распутства и излишества. В то же самое время анализ наследственности поставил секс (сексу­

альные отношения, венерические болезни, брачные союзы, извращения) в позицию «биологической от­ ветственности» по отношению к роду: секс не только может быть поражен своими собственными болезня­ ми, но он может, если его не контролировать, либо передавать, либо создавать болезни для будущих по­ колений; он, таким образом, оказывается в основе це­ лого патологического капитала рода. Отсюда — ме­ дицинский, но также и политический проект органи­ зации государственного управления браками, рожда­ емостью и продолжительностью жизни; пол и его плодовитость должны подлежать регулированию. Медицина извращений и программы улучшения ро­ да были двумя важнейшими инновациями в техноло­ гии секса второй половины ХЕК века.

Инновациями, которые легко сочленялись, пос­ кольку теория «дегенерации» позволяла им бесконеч­ но отсылать друг к другу, она объясняла, каким обра­ зом наследственность, чреватая различными заболева­ ниями — безразлично: органическими, функциональ­ ными или психическими — производит в конечном счете сексуального извращенца (загляните в родослов­ ную какого-нибудь эксгибициониста и гомосексуалис­ та: вы непременно там найдете разбитого односторон­ ним параличом предка, чахоточного родителя или дя­ дю, пораженного старческим безумием); но она объяс­ няла и то, каким образом сексуальное извращение ве­ ло к вырождению потомства: детскому рахитизму, бесплодию следующих поколений. Связка «извраще- ние-наследственность-дегенерация» конституировала прочное ядро новых технологий секса. И не нужно ду­ мать, что речь здесь идет всего лишь о некой медицин­ ской теории, научно несостоятельной, злоупотребля­ ющей морализированием. Площадь ее рассеивания была обширной, а внедрение ее — глубоким. Психи­ атрия, но также и юриспруденция, судебная медици­

на, инстанции социального контроля* надзор за опас­ ными или находящимися в опасности детьми в тече­ ние долгого времени функционировали «к1адегенера­ ция», в духе системы «наследственность-извращение». Целая социальная практика, по отношению к которой государственный расизм явился ее отчаянной, но вмес­ те с тем и связной формой, дала этой технологии сек­ са опасную мощь и далеко идущие последствия.

Нельзя верно понять все своеобразие положения психоанализа в конце XIX века, если не видеть того разрыва, который он произвел по отношению к этой великой системе дегенерации: он подхватил проект не­ кой медицинской технологии, сопряженной с сексу­ альным инстинктом, но постарался освободить ее от еесоотнесенности с наследственностью и, следователь­ но — от всех и всяких форм расизма и евгенизма. Те­ перь можно, конечно, припоминать то, что было у Фрейда от воли к нормализации, равно как и изобли­ чать туроль, которую в течение многих лет играл инсти­ тут психоанализа. Однако внутри той большой семьи технологий секса, уходящей корнями далеко в исто­ риюхристианского Запада, и среди тех из них, что про­ извели в XIX веке медикализацию секса, психоанализ был вплоть до сороковых годов нашего века именно той технологией, которая решительно противостояла политическим и институциональным эффектам систе­ мы «извращение-наследственность-дегенерация».

Понятно, что генеалогия всех этих техник — с их мутациями и перемещениями, с их непрерывностями и разрывами — не совпадает с гипотезой великой реп­ рессивной фазы, торжественное открытие которой состоялось будто бы в классическую эпоху, а долгая це­ ремония закрытия растянулась на весь XX век. Скорее, здесь имела место бесконечная изобретательность, постоянное размножение методов и способов, с двумя моментами особой плодовитости в этой пролифериру­