Башунов: о времени и о себе, или нечто об ассоциативности поэтического мышления

Для постижения писателем своего времени есть разные способы. Один из них – метафора. В лирике Башунова основная метафора – метафора памяти. Она моделирует мир, через ее призму отражается все, что входит в поле зрения поэта. Ретроспектива и перспектива, наложенные друг на друга как при «двойной экспозиции», создают особую объемность пространства жизни в ее движении, а на волнах её памяти рождается метафора «серебряный ковшик памяти» – особая удача поэта. Если хотите – гарант его таланта.

«Я серебряный ковшик памяти поднимаю к сухим губам».

Сейчас на расстоянии (аберрация памяти в этом случае неизбежна) представляется, что жизнь 60-х была шумно литературной, киношной и театральной. «Молодость», «весна», «оттепель»… Слова имели тогда не политический, а, в большей степени, эстетический смысл.

«Тогда не знали слов с оглядкой, и новизной пленяла жизнь».

«Праздники детства» – время «полетов во сне и наяву», «когда деревья были большими», тогда «жил певчий дрозд» и «цвет граната» имел значение. «Доверчив, весел, молод», Башунов именно в эти годы вошел в молодую литературу. Вошел вслед за Евтушенко, Вознесенским, Рождественским, Ахмадуллиной, с турочакского крыльца шагнув сразу в большую литературу.

«Только-только выбежал из детства и еще не понял ничего».

Кто-то посчитает, что некорректно вписывать имя Башунова в такой ряд пиететных имен. Но как к месту и кстати встал в этом ряду наш земляк. Для нас, соучастников его жизни, поэтический дар сокурсника был реальным фактом. Рождение поэта на глазах разрушало детское представление о поэтах как о небожителях. Мы видели, из чего растут стихи и как рождается поэзия, что называется, воочию… Тогда авторитеты поэзии известны были по именам, и только немногие знали их по книгам. Эти книги сел читать студент Башунов. С тех пор они незримо и зримо присутствуют в его поэтических сборниках в интонациях, «толпятся» в аллюзиях, реминисценциях. Книги для Башунова, как и для Пушкина, прежде всего друзья. Они не предают, не меняют убеждения, не изменяют идеалам. Уважение к ним воспитано временем личностного роста поэта.

Середина и конец шестидесятых – исток и предтеча поэзии Башунова. Фактор времени представляется важным, так как «сила воплощения» дана его лирике от пресловутых шестидесятых, пронесшихся как единый миг молодости. Стихотворения поэта сохраняют эстетику этого короткого десятилетия: нежность и хрупкость стиха, «веселую дружественность», кураж молодости, чувство товарищеского локтя. Шестидесятники держались кругом, кучно, могли постоять за себя, друг за друга и были настолько же бесстрашными, насколько были бесшабашными. Думалось, так будет всегда. Это потом откроется, что у поэтов дела обстоят ничуть не лучше, чем у нотариусов (как заметит классик), и что отзовется в стихах: «излукавленное слово» ударит «пострашней ружья». Стихотворения последних лет изобилуют намеками на эти мотивы, на академическом языке это называется аллюзиями биографического контекста.

Дай нам Бог не изувериться,

Рук до срока не сложить.

Есть еще кому довериться.

Есть еще о чем тужить.

(Полночное пение)

Старею, что ли?

Сам не знаю,

Себя в себе не узнаю.

Все реже к сердцу допускаю.

Все легче руку подаю.

(«Старею, что ли?..»)

Друзья мои нынче далеко,

А встречи все реже: дела.

(«Друзья мои нынче далеко…»)

Пришла пора иных законов

Не то что в юности моей?

Все шире, шире круг знакомых.

Все уже, уже круг друзей.

(«Старею, что ли?..»)

Но тем не менее, «дружбу сотворил Бог»!

Тема дружбы получит мотивное развитие во всех сборниках поэта, поскольку друзья, товарищи составляют в его лирике референцию шестидесятых-семидесятых годов. Даже, когда друзья-соперники «переболеют» идеалами юности, они, идеалы, останутся для поэта главной жизненной ценностью и составят аксиологическую парадигму его поэтических сборников. Лирика Башунова – «бесконечная саморефлексия», которая обнаруживает и мир, и автора в мире. Повышенная рефлективность объясняет еще одно свойство его лирики – диалогичность, диалог текстов, что постулировано стихотворением «Диалог». Здесь диалог оформлен по драматургическому принципу и имеет ролевую функцию. Стихотворение по аналогии отсылает к некрасовскому стихотворению «Поэт и гражданин»: перекличка текстов в их структурной организации, программной установке. Авторское кредо в обоих случаях заявлено как манифест. Лирический герой нуждается в общении, оно опять-таки привито временем его молодости, отмеченной повышенной коммуникабельностью. Может быть поэтому, стихотворения, имеющие форму монолога, внутренне отступают от этой формы: «Два плача, два счастья – две доли…» В этом плане обращает на себя внимание и ряд автором обозначенных в заглавии «двоиц» и «троиц»: «Две души», «Две трети», «Три дождя», «Наше лето – три рассвета».

Монолог может разрушаться реминисценцией полемического содержания. Например:

реминисценция пушкинских стихов «Ученых много – умных нет, Знакомых много – друга нет» в строках Башунова «Все шире, шире круг знакомых. Все уже, уже круг друзей». («Старею, что ли? »)

«Я останусь молодым…» Строчка программная и (быть может, даже невольно) полемически реминисцентная, если вспомнить есенинское: «Я не буду больше молодым».

Референция времени, в первую очередь, объясняет ассоциативную энергию и ассоциативную поэтику его стихов. С ними и связаны аллюзии биографического контекста. Их реализация имеет филологические корни. Каждый сборник поэта – уроки филологии. Здесь речь не о «Моих университетах» и не о сумме знаний, полученных за партой. В программных вещах роль «собирательного опыта» сыграла «библиотека поэта». Книги «толпятся» в лирике поэта, он их называет, к ним отсылает, указывает на них в эпиграфе. Книги вступают в диалог, их названия угадываются. Поэзия Башунова имеет контекст книжной культуры. Заметки на полях, карандашные пометы и записки «по поводу» на книгах, им прочитанных, говорят о серьезной работе поэта «над собой». Художественное воплощение помет и заметок на полях читатель легко отыщет в книжных источниках поэтического вдохновения, составивших реминисцентный ряд сборника. Библиотека Башунова – тема отдельного исследования. Однако нельзя не указать на пространство универсальной библиотеки, что составляет специфику поэзии Башунова и характеризует ее как поэзию книжную. В отличие, скажем, от Есенина, с которым его иногда сравнивают.

Сборники поэта, бесспорно, выделяет филологическое наречие. Это уже другой «пучок ассоциаций», так сказать, следы филологического образования. Перефразируя Чехова, скажу, что наш брат филолог не может это не отразить и не испытать еще раз чувство благодарности к автору и не выразить удивления: «У-у, как стал писать Башунище!» Стихи его, чем дальше, тем более цитатны, в том смысле, что имеют матрицу классического стиха, а потому интонационно образны: и пушкинское настроение («Уж небо осенью дышало»), и тютчевская грусть («Мой друг, почему ты не слышишь и не понимаешь меня?»), и лермонтовский пейзаж («Когда волнуется природа»). С преимущественным преобладанием пушкинского ряда реминисценций. В одном случае это задано эпиграфом, авторской отсылкой, сноской или посвящением, в другом – ролевой цитатой или реминисценцией, в третьем – музыкой и ритмом классического стиха, «блаженным мурлыканьем» какого-нибудь перифраза. Одновременно стихотворение может входить в единое смысловое поле с другими произведениями Пушкина. Этюды о Пушкине – не случайность в творчестве Башунова. Это итог и результат художественных исканий поэта Башунова и факт его личной биографии. «Визитка» зрелости. Рискну сказать, что лирика Башунова имеет пушкинскую энергетику. В «Этюдах о Пушкине» поэт признается, что еще в школьные годы испытывал «радость чтения» от пушкинских текстов. «Такого чтения, вглядывания и вдумывания хватит на всю жизнь – не только отдельному человеку, но – всей России» («Этюды о Пушкине»). И стихотворения, и судьба Пушкина вплетены в ткань творческого подтекста его лирики, она имеет в качестве философской подосновы – пушкинскую концепцию дружелюбия, залог величия и самостоянья человека. Словами самого поэта можно сказать, что «это и не любовь уже, а нечто иное: как будто бьется в тебе второе сердце, имя которому – Пушкин!» («Этюды о Пушкине»). Отсюда ощущение присутствия в лирике Башунова как вечного спутника (или светлого человека в противовес черному человеку?) – Пушкина. Впрочем, не только ощущение, но и притяжение пушкинского слова:

Выпьем, что ли; где же кружка?

С нами Пушкин и старушка,

Что торгует молоком.

(Круговая порука)

«Уроки Пушкина», «Мой Пушкин», «Ай-да, Пушкин, сукин сын» – это вполне и о Башунове. Помню, как радовался Володя удачной строчке Леонида Ершова – «как просто Пушкина убили» и вспомнил о ней в «Этюдах».

Роль цитат в лирике поэта исключительно велика. Цитата как раз тот механизм, который раскручивает реминисценцию. Очень часто цитаты текстов-источников своей энергией «поддерживают» смысловое поле стихотворений Башунова. Например, стихотворение «Пожелание» рождается из строчки известного русского романса, вынесенного в эпиграф:

А ведь правда – хризантемы отцвели,

Отцвели, отмиловались, все, увы.

И шумливые разбойнички-шмели

Разлетелись – до другой теперь травы.

До цветов других.

До юности другой,

До поры, как время весело помчит,

Как поедет Гром Иваныч под дугой –

Засверкает, заплескает, забренчит.

(Пожелание).

Стихотворение «Суета» – поэтическая вариация и интерпретация строки пушкинской «На свете счастья нет, но есть покой и воля», тоже заявленной в эпиграфе:

Счастья нет, неужели не будет

Ни покоя, ни воли ни в чем?

Среди пестрых мелькающих буден

Не блеснет утешенье лучом?

И, как загнанный зверь на охоте

Или нищий с дырявой сумой,

Проклянешь все и вся

На излете

Силы, памяти, жизни самой?

Стихотворение по интонации мало мажорное, его можно было бы рассматривать в аспекте безысходности, если бы не риторичность. Риторичность – еще одна примета стихов Башунова. Прежде всего, она функционально позитивна в выражении авторской точки зрения и в этом отношении имеет тенденцию к усилению особенно в полемических и дискуссионных полях. Своеобразный способ актуализации диалогичности.

Как видим, эпиграф явился отправной точкой лирического сюжета, похоже, что замысла в точном значении и не было. Под напев старинного романса «выплеснулся» сюжет («Пожелание»), рожденный здесь и сейчас под впечатлением, срифмовавшим стихотворение в одном случае, и под внутренний рефрен – в другом:

Здесь ничего б не помешало

Присесть к пеньку и начертать:

«Уж небо осенью дышало»…

Когда бы знать, как продолжать.

(«Вершится таинство в природе…»)

«Там есть мотив» – пушкинская строчка – не только эпиграф к стихотворению «Мотив», но и пушкинское благословение:

Над светом детства промелькнувшим.

Над чистым звуком горловым.

Над всем прекрасным, да минувшим, да живым.

В общем, «что-то слышится родное» в тексте, сотканном из реминисценций. Конечно же, не о вторичности идет речь, а о памяти «хороших стихов», когда текст в тексте живет, что позволяет говорить об особом типе поэтического мышления писателя, авторского стиля, в формировании которого не последнюю роль сыграли начитанность, литературная образованность. Авторский стиль, то есть то, как видит писатель мир, как ощущает связи со всем и всеми, кто населяет его мир, и тональность выражения этой связи. Стиль в данном случае – это гораздо большее, чем совокупность приемов и принципов. А именно: музыка стиха, которую поэт слышит прежде, чем рождается тема или концепция, – то, что обеспечивает в конечном итоге «пения тонкую нить». Чтоб понятой быть, повторюсь: память другого текста придает особую, ассоциативную, тональность стихотворениям Башунова. Заметим: диалог текстов работает в диалоге с читателем, если им замечена та или иная реминисцентность. Таким образом поэтические сборники Башунова несут в себе память культуры.

Светлое стихотворение «Светлая роща» тонировано хрестоматийно известной строчкой «печаль моя светла»:

Мне грустно, но грусть не помеха

моя никому – и не в счет.

Гуляет хмельная потеха.

Порожнее время течет.

(Светлая роща)

Интертекстуальность стихов Башунова лежит, как говорится, на поверхности, имеет визуально выраженный уровень. На этом основании рождается ответное читательское чувство – «наш человек», «наш брат, филолог». Темы поэтического творчества срослись с автобиографической темой, поэтому неудивительно, что современники (сокурсники, в частности) поэта воспринимают их как свою биографию.

От первого сборника «Поляна» (1970), с выходом которого в одночасье поэт стал последним шестидесятником и первым семидесятником, до сборника «Третья стража» (2004), в котором связь времен таки не порвалась, пролегла линия жизни. Узелки на ней – знаковые темы. Темы не в смысле материала, знания фактов, а интонация поэта – что именно он слышит, то, что его побуждает писать, то есть музыка, предшествующая стиху. Замкнулась связь времен. «Все свое ношу с собой», и в памяти, и в сердце.

Жизнь играть со мною станет,

Душу вынет,

Сердце ранит,

Сна лишит…

(Сравните с пушкинским стихотворением «Дар напрасный, дар случайный»)

Сердце к ночи занеможет,

Память к ночи заболит.

(«Как задует к ночи ветер…»)

Разве сердце не плачет тайком

О любви, о надежде, о вере?

(«Правда справдится – разве не так…»)

Темпоральная ось, ось времени, – путь от «Поляны» к «Третьей страже». Первый и последний сборники на темпоральной оси маркируют творчество поэта как движение. В их стихах есть память сердца, которая, как известно, «сильней рассудка памяти печальной», потому и «виноватится сердце, болит». «А без сердца и совести нет». Настоящее подсвечивается розовыми бликами воспоминаний, но оно и горчит. Память, совесть, сердце, душа, вера, надежда, любовь в поэзии Башунова, если говорить метафорическим языком, – однокоренные слова. Помнить – это и значит для него любить. Любовь как память. Как у Пушкина: «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». В синонимическом ряду слов главное – сердце. И в жизни, и в творчестве. Не уронить достоинство и сохранить здоровым сердце – не простое дело для поэта. Чаще всего поэты в России умирают от разрывающей сердце любви к родине и печали о том, что с ней и с нами происходит. «Пушкин оставил нам много прекрасных заветов. В том числе быть патриотом». «Быть патриотом» – этому завету следовал отдельный человек и поэт России Владимир Башунова.

Улыбнись, чтоб не помнить тягот,

И улыбкою сердце тронь.

Можжевеловых синих ягод

Я насыплю в твою ладонь.

(Можжевеловые ягоды)

А душа, взыскуя, ищет лада

И бредет по углям босиком.

(«Сколько думок в голове теснится…»)

Я-то знаю, как рвется и стонет,

Отдираясь от леса душа.

(Краснолесье)

Все, что любовью овеяло нас,

Детские дни осветило,

Не выставляла душа напоказ,

Но суеверно хранила.

(Мальвы и золотой шар)

Пространственно-временная организация стихов поэта, как правило, открытая, незамкнутая. В нее входит и личное пространство лирического героя, «мир суверенный» – простор одиночества, когда поэту надо побыть одному. В качестве «места действия» часто угадывается дом (метафора Родины), но в качестве обязательных его атрибутов указаны распахнутое окно, ставенки, незапертые двери, и обычно завершает архитектуру такого «дома без хозяина» (в значении термина М. Бахтина) крыльцо-крылечко («Крыльцо»). Открытость текста рождает особую интонацию поэта, интонацию собеседности, сопричастности ко всему происходящему:

Не тикая, идут часы мои

В кругу природы, родины, семьи.

Все сблизилось, сплелось.

(Мои часы)

Жизнь поэта идет своим ходом, меняются события – любовь, создание семьи, рождение детей и др. – об этом пишутся стихи, но когда они напишутся, отольются в форму – выйдут за рамки биографии и среди читателей отыщутся двойники-читатели. Прогнозируется это в точке оси координат диалога. Движение жизни по темпоральной оси обостряет желание быть услышанным, понятым:

Когда-нибудь,

Забыв про возраст,

Не разбирая грязь и студь,

Сойдемся в круг на дальний возглас,

На ясный свет – когда-нибудь.

(«Есть в шипящих кольцах дыма…»)

Да голос еще выручает.

Да память еще бережет.

(Озеро)

Многие стихи этого ряда адресованы близким людям. Они содержат «некоторое количество разговоров» – с одноклассницей или сокурсником, братом или сестрой, женой или сыном и дочерью. Это, так сказать, биографический реминисцентный ряд. В них прямые адресаты, посвящения и обращения к ним документированы. Жанр стихов, как и их адресаты, названы автором. Однако стихотворные посвящения не похожи на стихи в альбом. Это опять-таки стихи о времени и о себе, и о тебе, читатель. Есть в них то, что можно назвать полифонией времени. Времени, которое ушло безвозвратно. Времени, которое осталось навсегда в подкорке.

Мне снится озеро купавье

И над кувшинками в цвету –

Твое зеленое купанье,

Твои ладони на лету.

(Купанье)

И снится мне, что я в бору:

Я с мамой ягоду беру.

(Сон)

У меня душа печальная

Без тебя, товарищ мой.

(Обида)

Земля станет темной, оплывшей…

Но каждою клеткой своей,

Не сдавшейся,

Неостывшей,

Я все буду помнить о ней!

(«Завидная доля черемух…»)

Память – центробежная тема поэзии Башунова, ее центростремительные «силы»: родительский дом, детские места, малая родина, круг друзей… «дым Отечества и дом»:

Эти горенки,

Эти ставенки…

За избою плывет изба.

Я серебряный ковшик памяти

Поднимаю к сухим губам.

(Гость)

Стихотворение «Гость», строчки которого мы процитировали, выстраивается на подтекстах лирики Рубцова, его реминисценции, отсюда берет начало метафора «серебряный ковшик памяти» Башунова.

При таком понимании функций реминисценций особый интерес вызывает лирический пейзаж Башунова. Поэтический мир создается на языке пейзажа, который является оттиском лирического переживания, овнешвлением чувств лирического героя. Функция пейзажа, это понятно, состоит в том, чтобы создать хронотоп, но это еще и способ передачи настроения. В этом плане мы имеем пример «тихой лирики», а то, что от суеты – между строк:

Как мучительно, несвязно

Проступает между строк

Все, что всуе было сказано

И чему приходит срок.

(Акварель)

Мотивы природы – привычное явление для сборника Башунова, однако чистота доминанты жанра пейзажа в них не выдерживается: в характере лирического переживания преобладают аналитическое или элегическое начало. Именно они определяют контекст поиска лирическим героем нравственного идеала и выбора пути, а об этом, собственно, и говорится в так называемых «картинах природы»:

Выбираю путь окольный,

Уклоняюсь от шоссе

– клеверовый,

белоствольный,

в подсыхающей траве.

(Окольный путь)

И дятел, последние вести

Отстукивающий на сосне …

живет и вокруг и во мне.

(«И сдвинутый горделиво…»)

Как правило, в таких стихах ведущим является прием параллелизма, к примеру:

И ветер набежал.

………………………

И стало легче жить.

Психологический параллелизм в зарисовках природы используется исключительно для того, чтобы передать мысли, размышления лирического «я».

По аналогии это напоминает тургеневские «Записки охотника», где охотник, хоть и бродит по лесу с ружьем, но не использует его по назначению: он погружен в себя, анализируя, что происходит с ним под впечатлением открывшихся картин, при этом ощущает себя частицей окружающего его мира и изучает этот мир. Он созерцает, наблюдает, но при этом сосредоточен на себе и мысленно беседует с единомышленниками, что отражает эмоциональный интеллект поэта и его внутреннюю работу, лирически окрашенную – свойства медитативной лирики:

Свистит малиновка. И снова

Доносится издалека

За шорохом хвои сосновой

Студеный трепет родника.

Бреди себе, смотри и слушай,

Сверни туда, куда свернешь,–

На родине не тронут душу

Ни слепота, ни хворь, ни ложь.

(На родине)

Я люблю эту странную область,

Этот мир полуснов, полугрез,

Где на всем еще светится отблеск

Твоей жизни – улыбок и слез.

Сосны тихим баюкают шумом.

Льется пения тонкая нить.

Нет конца моим грезам и думам,

Нет желанья из них выходить.

(«Я люблю эту страну область…»,

цикл «Отблеск»)

Вершится таинство в природе.

Уже незримая рука

В лесу,

На речке,

В огороде

Всего коснулася слегка.

(«Вершится таинство в природе…»)

Когда волнуется природа,

Волнуется душа народа…

(Природа)

Волнует тайна жизни той земли –

Как свод ночной, как сны, как время оно.

(«Как прихотливо движется рука…»)

В поэтических сборниках есть и пейзажные зарисовки, сделанные по образцу и подобию живописи («Акварель», «Этюд», «Осенний этюд с птицей и всадником», «Апрельский пейзаж», «Зимний рисунок», «Портрет с тополем», «Бобровский этюд»). Кстати, нельзя не услышать в подтекстах перечисленных лирических пейзажей ассоциативные строчки и Окуджавы: «Живописцы, окуните ваши кисти…», «Вы рисуйте, вы рисуйте. Я потом, что непонятно, объясню». Далее эту цепочку можно продолжить уже другими цитатами, например, Заболоцкого:

Любите живопись, поэты!

Лишь ей, единственной дано

Души изменчивой приметы

Переносить на полотно.

(Портрет)

В контексте восприятия эта цепочка бесконечно продолжаема, так как имплицитный ряд реминисценций шире эксплицитного. Пушкинский, например, эксплицитный. Заболоцкий, осмелюсь предположить, – имплицитный. Его полного контекста наш автор может даже и не знать.

При таком подходе интересно сравнить «Можжевеловые ягоды» Башунова и «можжевеловый куст» Заболоцкого (стихотворение называется «Я увидел во сне можжевеловый куст»). Это как раз тот имплицитный случай, когда можжевеловый мотив, объединивший тексты, сочетает в себе функции психологического параллелизма, композиционного кольца, создания настроения. В примере с Заболоцким нельзя не упомянуть об интересе поэтов и к истории «Слова о полку Игореве». Если это случайность, то опять-таки реминисцентная.

Движение реминисценций совершается в контексте творчества и в контексте восприятия. Факторы влияния на восприятие могут быть разными: читатель-современник, сокурсник, общие уроки филологии, совпадает круг чтения, одно филологическое поле и т.п. Создается прецедент для определения реминисцентной типологии лирики Башунова: аллюзии биографического ряда, авторские реминисценции, бессознательные реминисценции.

Возвращаясь к разговору о пейзаже. Стихи с картинами природы не статичные, полотно изображения в них не застывшее, напротив, есть динамика внешняя – природная и внутренняя – интроспективная. Созерцаемый пейзаж – носитель поэтического переживания. Не более того, но и не менее того. Тонкий рисунок достигается акварельным эффектом.

Акварель как материал воплощения памяти, материализация ее проявления – излюбленный прием поэта, «пастельная» метафора» времени. На мой взгляд, очень важная для автора характеристика пейзажных этюдов. Не случайно стихотворением с таким названием поэт открывает сборник «Авось». Как не случайно и то, что последний сборник поэт обозначил как сборник стихотворных этюдов.

Акварельное мировосприятие поэта-художника – восприятие живописца, чьи краски не агрессивны, спокойны в выражении лирического настроения. Все это создает единый, цельный образ лирического героя. Лирический герой Башунова полон доброжелательства к миру, «где жизнь, точно светлая роща, полна и любви, и труда», приемлет суровую норму бытия и не ропщет на жизненные законы.

Органика и гармония лирического «я» столь ощутимы, что тексты всех стихотворений – воспринимаешь как целое полотно – одно большое стихотворение.