9. О том, что изучение философии полезно со всеми и королям

Полагаем, что ты убежден, что занятия философией будущему правителю необходимы. Философия же — мать всех искусств (Платон называет ее даром, Цицерон — изобретением [людей]) — вряд ли может быть легко вос­принята без обучения. Она наставит тебя прежде всего в богопочитании, затем в человеческом праве, которое по­ложено в основу человеческого общества, душу твою на­ставит в скромности и удалит с нее, словно с глаз, пе­лену, дабы ты видел все — высочайшее, первое, среднее, низшее. Кто в таком случае не пожелает старательно за­ниматься наукой, из которой воспринимается столь вели­кий плод, в которой есть знание добра и зла, которая нам сообщает о прошлом, руководит настоящим, представля­ет будущее! Без науки всякий возраст слеп. И невежествен­ный государь не может обходиться без чужого руководства. И так как дворы королей полны льстецов, кто скажет пра­вителю истину? Разве не полезно властителю знать науку, чтобы в книгах философов самому для себя установить ис­тину? В самом деле, Деметрий Фалерей советовал царю Птолемею приобретать и прочитывать книги о государстве и власти. Ибо то, о чем не дерзают увещевать царя дру­зья, можно отыскать написанным в книгах.

III. Политическая теория

5. Никколо Макиавелли. Государь. (1513 год)

Глава XVII. О жестокости и милосердии и о том, что лучше внушать: любовь или страх

Переходя к другим из упомянутых выше свойств⁴⁵⁹, ска­жу, что каждый государь желал бы слыть милосердным, а не жестоким, тем не менее следует остерегаться злоупот­реблять милосердием. Многие называли Чезаре Борджа жестоким, однако жестокостью своей он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повино­вению. И если вдуматься, то он явил тем самым гораздо больше милосердия, чем флорентийский народ, который, опасаясь прослыть жестоким, допустил разрушение Пистойи. Поэтому государь, если он желает единения и по­слушания подданных, не должен принимать в расчет об­винений в жестокости: учинив несколько расправ, он ка­жется милосерднее, чем те, кто по избытку милосердия потворствуют беспорядку, порождающему грабежи и убий­ства, от которых страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают единицы. Новому госуда­рю еще меньше, чем всякому другому, возможно избежать упреков в жестокости, ведь новой власти угрожает множе­ство опасностей. Вергилий устами Дидонты говорит:

Res dura, et regni novitas me talia cogunt

Moliri, et late fines custode tueri⁴⁶⁰.

Тем не менее новому государю не пристало быть легко­верным, скорым на расправу и мнительным; во всех дей­ствиях он должен быть сдержан, осмотрителен и милостив, не проявляя излишней доверчивости, чтобы не стать не­осторожным, и не проявляя излишней недоверчивости, чтобы не раздражать людей.

По этому поводу ведется спор: лучше, чтобы государя любили, или наоборот. Говорится, что желательно то и другое одновременно; тем не менее, так как любовь плохо уживается со страхом и, стало быть, от чего-то надо отка­заться, то скажу, что гораздо надежнее, чтобы тебя боя­лись, а не любили. Ибо в целом о людях можно сказать следующее: они неблагодарны и переменчивы, склонны к лицемерию и притворству, их отпугивает опасность и вле­чет нажива; пока ты делаешь им добро, они твои телом и душой, клянутся ничего для тебя не пожалеть — ни жизни, ни имущества, но только пока в них нет нужды, а как толь­ко ты возымеешь в них нужду, они тотчас от тебя отвер­нутся. И горе тому государю, который, поверя их посулам, проявит беспечность, ибо дружбу, которая покупается, а не приобретается величием души и благородством, купить можно, а приберечь на черный день — нет. Кроме того, люди меньше боятся обидеть того, кого любят, чем того, кого страшатся, ибо любовь скрепляется благодарностью, а этими скрепами люди, будучи дурны, легко пренебрегают ради корысти, тогда как страх скрепляется угрозой наказа­ния, которой пренебречь невозможно.

Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы если не приобрести любовь, то хотя бы избежать не­нависти, а внушить страх без ненависти вполне возможно, для этого нужно лишь не посягать на имущество граждан и подданных и на их женщин. Если государю требуется уст­ранить чьего-либо родственника, это можно сделать, имея налицо подобающее основание и очевидную причину, но следует всемерно остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества. Тем более что причин отнять имущество всегда довольно, и если начать хищничать, то потом повод присвоить чужое всегда найдется; напротив, причин лишить кого-либо жиз­ни и меньше, и отпадают они скорее.

Но когда государь ведет многотысячное войско, то он должен заранее смириться с тем, что прослывет жестоким, ибо, не прослыв таковым, нельзя поддерживать единства и боеспособности войска. Среди удивительных деяний Ган­нибала числится следующее: отправившись воевать в чужие земли с огромным и разноплеменным войском, он удер­жал его от мятежа и внутренних раздоров как в дни удач, так и в дни поражений. Причина тут не в чем ином, как в его нечеловеческой жесткости, которая вкупе с доблес­тью и талантами неизменно внушала войску благоговение и ужас; без жестокости, одними достоинствами он бы ни­когда этого не достиг. Историки, между тем, судят не­обдуманно: с одной стороны, они превозносят следствие, с другой — осуждают главную его причину. [...] Итак, воз­вращаясь к спору о том, что лучше государю: чтобы его любили или чтобы его боялись, скажу, что любят госуда­рей по своей воле, а боятся — по воле государя, так что мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого; надо лишь постараться не внушать ненависти, как о том сказано выше.