I. Нарративные и юридические источники по истории французского города лана (XII век)

1. Из автобиографии Гвиберта Ножанского (1114-1115 годы)

Глава VII. По прошествии некоторого времени с тех пор, как епископ* отправился в Англию попросить денег у английского короля, которому некогда служил и был с ним в дружеских отношениях, Готье архидиакон* и Гвидон¹²³ завели кое-какие переговоры с сеньорами го­рода. В городе этом с давних пор настолько вырос дух вражды, что ни у кого в нем не было боязни ни перед небесным, ни перед земными владыками, но по мере воз­можности и по усмотрению любого из горожан грабежи и убийства держали в трепете весь город. Начну с такого вре­доносного обычая: когда королю случалось прибыть в Лан, он, которому надлежало требовать со всей царственной внушительностью почтения к себе, терпел постыдные при­теснения прежде всего в том, что принадлежало ему по праву. Хорошо еще, что, избив конюхов, не угоняли силой его коней во время утреннего или вечернего водо­поя. Даже с клириками* обращались со столь великим пренебрежением, что не щадили ни их самих, ни их иму­щества, и было так, как сказано у пророка Исайи: «От судьбы народа не уйдет и священнослужитель». Что же остается мне сказать о простом народе? Любому поселя­нину, входившему в город, любому из подъезжавших к нему в одиночку, а не под внушительной охраной кара­вана путников, грозило заточение в целях понуждения к выкупу или привлечение к суду под любым предлогом, без всякого действительного основания.

В качестве примера приведем один случай... По при­бытии на субботний рынок в Лан сельского люда из разных деревень горожане стали носить по рынку образцы продажного гороха, пшеницы и других продуктов в чаш­ках, на блюдцах и всяким другим способом. Когда было предложено купить эти продукты одному из спрашивавших их поселян и тот выразил согласие купить их за установ­ленную цену, продавец сказал: «Иди за мной в мой дом, чтобы там осмотреть остальное количество продаваемого мною продукта и взять осмотренное». Тот последовал за ним; при подходе поселянина к ларю, добросовестный продавец приподнял крышку ларя и, придерживая ее, обратился к поселянину со словами: «Просунь голову и руки по локоть в ларь, чтобы убедиться, что все содержание ларя не отличается от того образца, который я тебе предложил на рынке». Когда же покупатель, перевесив­шись животом через край ларя, просунул внутрь его го­лову и плечи, находившийся за спиной его добрый про­давец приподнял за ноги не подозревавшего ловушки че­ловека, неожиданно втолкнул его в ларь и, захлопнув над ним крышку, держал его в целости и сохранности вплоть до того, как он выкупился из своего заточения. Такие и тому подобные дела происходили в городе. Грабежи и даже разбой совершались открыто феодалами и их слугами. Ночью никому из прохожих не была обеспечена безопас­ность; прохожим оставалось только или разбегаться, или же быть захваченными в плен, а не то и быть убитыми. Духовенство с архидиаконами во главе и светская знать, принимая в соображение все это и вымогая всяческими способами деньги у горожан, дают последним понять че­рез посредников, что если они заплатят приличную сум­му, то получат возможность образовать коммуну. А это новое и весьма дурное слово «коммуна» означает, что все лично зависимые люди должны выплачивать своим госпо­дам раз в год обычные повинности, а за свои противоза­конные поступки должны платить установленный штраф. От несения же прочих повинностей и оброков, которые обычно налагаются на сервов*, они совершенно освобож­даются. Пользуясь случаем выкупиться на волю, горожа­не заплатили груды серебра, чтобы насытить жадность стольких корыстолюбцев. Последние, повеселев от столь обильно излившегося на них потока серебра, скрепили клятвой свое обещание горожанам соблюдать верность это­му заключенному с ними договору.

После того как духовенство, светская знать и горожа­не заключили между собой это соглашение о взаимной поддержке, вернулся от англичан с огромной суммой де­нег епископ; сильно разгневанный на виновников этого новшества, он некоторое время не вступал в город... Од­нако в то время, как он говорил о своем крайнем него­довании против тех, кто заключил между собой клятвен­ное соглашение, и против зачинщиков этого, предложен­ная ему куча золота и серебра сразу же успокоила пыл его речей. Он принес присягу, что будет соблюдать права коммуны, подобные тем, что были установлены и запи­саны в городах Нуайоне и Сен-Кантене¹²⁴. Так же и ко­роль¹²⁵, склоненный щедрыми дарами городского населе­ния, согласился клятвенно подтвердить эти же самые пра­ва. Бог мой, кто был бы в состоянии рассказать, какая загорелась борьба, когда после принятия от горожан да­ров и клятвы в соблюдении прав коммуны стали нарушать эти права, стараясь вернуть в прежнее состояние, сер­вов, раз навсегда избавленных от тягостей ярма неволи. Действительно, неутолимой завистью к горожанам охва­чены были епископ и сеньоры. Пастырь духовный, раз ему не удавалось искоренить французскую свободу по норманд­скому или английскому способу, томился ненасытной жад­ностью, забывая о долге своего служения. Если кто из сторонников городской свободы привлекался к суду, то бывал осужден не по Божеским законам, а по судейско­му произволу, и у него отнимали все его имущество вплоть до последней нитки...

Итак, в конце великого поста, на страстной неделе¹²⁶, пригласив к себе сеньоров и некоторых клириков, епис­коп решил приступить к осуществлению своего замысла об уничтожении коммуны, беречь которую он поклялся сам и дарами склонил к тому же короля. Он пригласил ко­роля к Божественным службам страстной недели, и нака­нуне дня Параскевы, то есть в день тайной вечери¹²⁷, он внушил королю и всей его свите мысль о нарушении дан­ной клятвы, из-за которой он первым попал в затруд­нительное положение. И как раз в тот день, когда епис­коп должен был совершать с особой торжественностью архиерейскую службу, а именно: освящать миро* и отпус­кать народу грехи, его не видели даже, чтобы он входил в церковь. А он в это время придумывал вместе с коро­левскими приближенными способы воздействия на коро­ля, чтобы тот, уничтожив коммуну, сократил права города до их прежних размеров. Но горожане, боясь унич­тожения коммуны, обещали королю и приближенным к нему людям 400 ливров* (а может быть, и более, в точности не знаю). Со своей стороны, епископ склоняет сеньоров к тому, чтобы они вместе с ним поговорили с королем и пообещали ему вместе 700 ливров... Жадность ко­роля заставила его склониться на сторону тех, кто обещал больше; с его соизволения вопреки заповедям Божиим все его клятвы, как и клятвы епископа и сеньоров, без всякого зазрения совести и уважения к святым дням страст­ной недели объявляются лишенными силы. В эту ночь король, имевший ночлег не у епископа, вследствие брожения среди городского люда, вызванного его несправед­ливейшим поступком, побоялся спать вне епископского дворца. Когда король рано утром уехал, епископ заверил сеньоров, чтобы они не беспокоились о принятом обяза­тельстве уплатить такую большую сумму денег и чтобы они знали, что, по принятому ими обязательству заплатит он, епископ. «А если я не выполню данного вам обещания, — промолвил он, — препроводите меня в королевскую тюрьму до выкупа».

Упразднение договоров, создавших Ланскую коммуну, привело сердца горожан в такую ярость и смятение, что все должностные лица прекратили исполнение своих обя­занностей, закрылись лавочки башмачников и сапожни­ков, трактирщики и харчевники не выставляли напоказ никакой продажной снеди, так как из них никто не на­деялся, чтобы ищущие наживы сеньоры им что-либо ос­тавили. И действительно, епископ и сеньоры тотчас же принялись за оценку имущества каждого из горожан и тре­бовали, чтобы сколько кто давал, как это было известно, на учреждение коммуны, столько же дал бы и для ее унич­тожения. Все это творилось в день Параскевы, то есть в день приготовления к Пасхе, и в великую субботу: души верующих готовились к принятию тела и крови Христовой¹²⁸ в эти дни одними лишь убийствами, одними лишь клят­вопреступлениями. Чего же больше? Епископ и сеньоры в течение всех этих дней только и думали о том, чтобы обобрать до нитки людей низшего класса. В свою очередь эти последние, охваченные, мало сказать, гневом, а пря­мо яростью дикого зверя, составили скрепленный взаим­ной клятвой заговор, обрекавший на смерть насильствен­ным способом епископа и его единомышленников. Всего заговорщиков, как говорят, было 40. Этот их замысел не мог остаться скрытым. А именно: весть о нем дошла до сведения магистра* Ансельма к вечеру великой субботы, и он предупредил отходившего ко сну епископа, чтобы тот не ходил к пасхальной заутрене: ведь если он пойдет, то будет убит; но епископ, безрассудный выше всякой меры, воскликнул: «Фу, чтобы я погиб от таких людей!». Однако, относясь к ним на словах с таким презрением, он нет рискнул встать к заутрене и пойти в церковь. На следую­щий день он отдал распоряжение своим домашним слугам и нескольким рыцарям нести за ним спрятанное под их одеждами оружие, когда он будет следовать за своим кли­ром* в церковной процессии. Во время прохождения этой процессии, когда начался было обычный при скоплении толпы переполох, один из горожан счел это за начало за­думанной заговорщиками резни и, выйдя из засады, стал вопить громким голосом: «Коммуна, коммуна!», как бы скликая этим народ. Так как был праздничный день, на­чавшиеся беспорядки были легко подавлены, но тем не менее они заставили насторожиться противников комму­ны. Поэтому епископ, окончив служение обедни, вызвал из епископских сел многочисленные отряды крестьян, укрепил башни собора и предписал принять меры к охра­не епископского подворья; в то же время он скрепя серд­це сознавал, что и эти люди не менее враждебны ему, ибо они знали, что груды денег, обещанных епископом коро­лю, будут извлечены из их кошельков.

По существующему в Лане обычаю духовенство на вто­рой день Пасхи идет в процессии к монастырю св. Винцента. Горожане, поняв, что накануне их замыслы были предупреждены, решили привести их в исполнение в этот день и осуществили бы свое намерение, если бы узнали заранее, что все сеньоры находятся с епископом. В са­мом деле, они обрели в предместье города одного из этих сеньоров, ни в чем не повинного человека, совсем недавно взявшего замуж мою кузину, молоденькую девушку, очень скромную от природы. Но они воздержались от на­падения на него, чтобы другие сеньоры не насторожились еще более. Так как наступил уже третий день Пасхи, епископ, почувствовав себя в большей безопасности, от­пустил домой людей, которых он выставил для своей ох­раны на соборных башнях и на епископском подворье, заставляя их при этом питаться на свой счет. На четвер­тый день Пасхи, так как мои хлебные запасы, а также несколько окороков, благодаря вызванному епископом возмущению, оказались расхищенными, я отправился к нему. В ответ на мои слова о том, чтобы он избавил го­род от такой бурной сумятицы, он сказал: «А что, думае­те вы, они могут сделать своими волнениями? Если мой негр Жан вздумал бы потянуть за нос самого главного из них, так тот не осмелился бы даже заворчать на него. Я заставил их вчера отречься на все время моей жизни от того, что они называли своей коммуной». Высказавшись и видя угрюмое настроение моего собеседника, я воздер­жался от дальнейших разговоров. Все же, прежде чем уда­литься из города, мы сильно рассорились друг с другом из-за его легкомыслия. Многие предупреждали его об угрожающей ему опасности, но он ни на чьи слова не обращал внимания.

Глава VIII. На следующий день, а именно в пятый день Пасхи, когда после полудня епископ с архидиаконом Готье обсуждали вопрос о сборе денег с горожан, вдруг по городу раздался шум и крики: «Коммуна!». Многочис­ленные отряды горожан, вооруженных мечами, обоюдо­острыми секирами, луками, топорами, дубинами и копь­ями, через храм присноблаженной девы Марии проникли на епископское подворье. При первом же известии об этом натиске горожан сеньоры, давшие клятву епископу оказать ему помощь, если он будет в ней нуждаться при нападении на него, стали стекаться к нему со всех сторон. Среди спешивших на помощь кастелян* Гинимар, чело­век благородный, почтенный, благообразный, незапят­нанной добродетели, пробежал через церковь с одним лишь щитом и копьем и, едва переступив порог епископского дворца, получил от некоего Рэнбера, его давнишнего кума, удар в затылок обоюдоострой секирой и пал первой жертвой. Вслед за тем Ренье, о котором я гово­рил выше, женатый на моей кузине, тоже спешивший в епископский дворец, был пронзен сзади ударом копья в тот самый момент, когда он, держась за выступ епископ­ской капеллы*, хотел проникнуть в нее, и остался на ме­сте бездыханным трупом, нижняя половина которого вско­ре сгорела при пожаре епископского дворца.

Виконт* Адон, горячий на словах, а еще горячее серд­цем, будучи в одиночестве, не мог побороть стольких про­тивников, тем не менее, настигнутый на пути в епископ­ский дом массой вооруженных горожан, он так упорна оборонялся копьем и мечом, что в один миг положил к своим ногам троих из напиравших на него. Затем он взоб­рался на обеденный стол в епископском подворье, и, бу­дучи ранен, помимо прочих ран, покрывавших его тело и ноги, он и на коленях продолжал сражаться, нанося направо и налево удары нападавшим на него, пока, на­конец, стрела одного из горожан не пронзила его истом­ленное тело, превращенное вскоре в пепел пожаром, ис­требившим дома епископского подворья.

В дальнейшем дерзкая толпа повела атаку на еписко­па, производя при этом страшный шум и перед стенами епископского дворца; епископ с несколькими оказывавши­ми ему помощь людьми по возможности отражал атаку, осыпая камнями и стрелами нападавших. И в данном слу­чае, как и раньше, он проявлял величайший боевой пыл. Но так как он неподобающим ему образом и совершенно зря взялся за светский меч, то и погиб от этого меча. Не будучи в силах, в конце концов, отразить отчаянные ата­ки городского народа, он, переодевшись в платье одного из своих слуг, бежал в подвал под церковью и укрылся в небольшом помещении, наполненном винными бочками, вход в которое завалил один верный ему слуга. Годри счи­тал себя в надежном убежище. Горожане сновали туда и сюда, ища, где он мог бы быть, и вслух называли его не епископом, а мошенником; они схватили одного из прислуживавших ему мальчиков, но не могли поколебать верности этого слуги и выпытать у него то, что им хотелось. Тогда они достали другого епископского слугу и по знаку этого вероломного человека догадались, где нужно искать епископа. Войдя тогда в подвал и всюду обыскав его наконец, нашли епископа следующим образом.

Был некий злодеи Тейдего из сервов монастыря св. Винцента, давнишний служащий и приказчик сеньора Энге-рана де Куси, наблюдавший за сбором дорожных пошлин у моста, по имени Сурд. Он неоднократно захватывал не­большие караваны путников и, отняв у них все их имущество, сбрасывал их в реку и топил, чтобы они никог­да не смогли жаловаться на его действия. Один Бог знает, сколько раз он это проделывал. Никто не в состоянии в точности определить неисчислимое количество совершенных им ограблений и разбойных нападений; я сказал бы, что вся гнусность его души явно отражалась в чертах его отвратительного лица. Попав в немилость к Энгерану, он всецело перешел на сторону коммуны в Лане. Как раньше он никогда не щадил ни монаха, ни клирика, ни иностранца, ни пола, ни возраста, так теперь он оказался в состоянии убить епископа. Глава и зачинщик этого преступного начинания, питавший к епископу в сравнении с другими более лютую ненависть, всеми силами старался выследить убежище епископа.

Когда при поисках горожанами епископа в каждой из бочек Тейдего остановился перед той, в которой спрятался Годри, искавшие вышибли дно у этой бочки и стали настойчиво разузнавать, кто в ней находится. И когда епископа чуть не ударили палкой, он с трудом раскрыл помертвевшие от страха уста и проговорил: «Здесь плен­ник». Епископ имел обыкновение называть Тейдего в на­смешку за сходство его с волком Изегином¹²⁹, — так имеют обыкновение называть волка некоторые.

...И вот епископа, хотя и грешника, но все же помазанника Божия, вытаскивают за волосы из бочки, осыпают множеством ударов и выводят его наружу в узкий переулочек у ворот подворья, перед домом капеллана* Годефруа. Несмотря на то, что Годри весьма жалобно умолял о милосердии, высказывал желание поклясться горожанам в том, что он никогда впредь не будет их епископом, что он заплатит им колоссальные деньги и по­кинет родную страну, все в ответ с ожесточением нано­сили ему оскорбления, а один, по имени Бернар и по прозвищу Де-Брюер, подняв обоюдоострую секиру, сви­репо раскроил череп этому грешному человеку, но все же святителю. Епископ, подхваченный на руки, прежде чем упал на землю, получил от второго горожанина удар по­перек лица, пониже глаз, по переносью, и пал мертвым. Прикончив его, перебили у него голени и нанесли мно­жество ран. А Тейдего, видя кольцо на пальце того, кто при жизни был епископом, и не будучи в состоянии лег­ко его сорвать, отрубил мечом палец умершего и схватил кольцо. Затем обобранный догола труп Годри был брошен в закоулок перед домом его капеллана. Бог мой, кто бы выявил в точности, сколько слышалось насмешливых слов от прохожих по адресу распростертого на земле трупа Год­ри, сколько комков земли, сколько камней и пыли было накидано на труп!

Глава X. Так как не было почти никого, кто про­шел бы мимо лежащего на земле трупа епископа, не бро­сив в него грязью и не осыпав его ругательствами, а о по­гребении его никто и не помышлял, магистр* Ансельм, который накануне в момент восстания укрылся в безопас­ном месте, на другой день обратился к виновникам этой трагедии с просьбой, чтобы они разрешили похоронить Годри хотя бы только потому, что он носил имя и сан епископа; те согласились на это с большим трудом. И тело епископа, лежавшее обнаженным на земле, как какая-нибудь собачья падаль, с вечера пятого дня Пасхи до трех часов следующего дня, по распоряжению магистра было, наконец, подобрано, обряжено в саван и перенесено в мо­настырскую церковь ев» Винцента. Нет возможности пе­ресказать, сколько угроз и ругательств вытерпели те, кто взялся похоронить епископа, нет возможности рассказать, сколько оскорбительных выражений было брошено по ад­ресу самого умершего. По перенесении тела епископа в церковь не было совершено никакой погребальной служ­бы, подобающей, не скажу епископу, а всякому христи­анину. Могила для его погребения была вырыта наполо­вину; его тело было так сдавлено короткими досками гроба, что чуть не лопнули грудь и живот трупа. Погребаль-щики епископа были дурно настроены против покойного, как я говорил уже об этом, а присутствовавшие горожане определенно побуждали их к тому, чтобы они возможно гнуснее обращались с жалким трупом. В день погребения монахи св. Винцента не справляли в своей церкви ника­ких Божественных служб. Но что я говорю про этот день? Ведь в течение ряда дней эти монахи, трепеща за целость укрывшихся в монастыре беглецов, опасались также и за собственную жизнь. Достопочтенный и премудрый архи­епископ¹³⁰* во время обедни произнес проповедь на тему об этих достойных проклятия коммунах, в которых вопреки божеским и человеческим законам сервы силою освобож­даются от законной власти своих господ. «Рабы, — гово­рит апостол, — с трепетом повинуйтесь своим господам¹³¹. А чтобы сервы не ссылались на жестокость и жадность гос­под, пусть выслушают еще следующие слова апостола: «Подчиняйтесь не только добрым и кротким, но и суро­вым»¹³². По церковным канонам¹³³ подвергается анафеме* всякий, кто под видом благочестия стал бы внушать ра­бам не подчиняться своим господам или убегать от них куда-либо, а тем более противиться им силою. А отсюда имеется основание к тому, чтобы принимать в ряды кли­ра, в духовные ордена, в ряды монашества людей, сво­бодных от личной зависимости, случайно же принятые сервы никоим образом не удерживаются в духовном зва­нии вопреки воле требующих их к себе обратно господ.