Декарт - елизавете 43

Эгмонд, IS сентября 1645 г.

Милостивая государыня, Ваше высочество столь точно отметили все причины, помешавшие Сенеке ясно изложить нам свое мнение относительно высшего блага, и Вы дали себе труд столь тщательно изучить его книгу, что я опасался бы показаться докучливым, если бы продолжал здесь рассматривать по порядку все его главы, и это заставляет меня отложить ответ на вопрос, который Вам угодно было мне предложить — относительно путей укрепления своего разума для определения наилучшего образа действий во всех случаях нашей жизни. Поэтому, не затрагивая более Сенеку, я постараюсь лишь объяснить мое собственное мнение касательно этой темы.

Мне кажется, что для постоянной наклонности к здравому суждению ⁴⁴могут требоваться лишь две вещи: одна из них — знание истины, другая же — привычка припоминать это знание и считаться с ним всякий раз, когда того требуют обстоятельства. Однако, поскольку один лишь Бог в совершенстве знает все вещи, мы должны удовлетвориться знанием того, что более всего нам полезно.

Среди такого рода познаний первое и главное состоит в понимании, что существует Бог, от которого зависят все вещи и совершенства которого безграничны, могущество необъятно, а повеления непреложны: это научит нас принимать как благо все, что с нами случается, ибо все это явно послано нам Богом. А поскольку истинным объектом любви является совершенство, то, когда мы возвышаем свой дух до созерцания божественного совершенства таким, каково оно есть, мы естественно обретаем столь великую склонность его любить, что извлекаем радость даже из наших печалей

==517

при мысли о том, что в нашей причастности к ним воплощается Божья воля.

Второе, что следует знать,— это природа нашей души в той мере, в какой она существует без тела и является значительно более благородным началом, способным испытывать бесконечное множество удовольствий, не находящих себе места в сей жизни: ведь подобное знание препятствует страху смерти и настолько уничтожает нашу привязанность ко всему мирскому, что мы начинаем с презрением смотреть на все дары, коими владеет фортуна.

Для этой цели настолько важно достойное суждение относительно божественных дел, что в 3-й книге моих «Первоначал» я попытался объяснить следующее: если представлять себе, что за пределами небес нет ничего, кроме воображаемого пространства, и что все эти небеса созданы лишь ради Земли, а Земля — ради человека, такие представления склоняют к мысли, что Земля есть наше главное обиталище, а эта жизнь — наше высшее благо; при этом вместо познания наших истинных совершенств мы приписываем другим тварям несовершенства, им не присущие, дабы над ними возвыситься, и, впадая в дерзкое предубеждение, притязаем на роль советников Бога, разделяющих с ним обязанность управлять миром, что несет с собой бесчисленные пустые беспокойства и досадные разногласия.

Познав, таким образом, благость Бога, бессмертие наших душ и величие универсума, мы с большой пользой для себя, как мне кажется, должны усвоить еще одну истину, а именно: хотя каждый из нас представляет собой особую личность, интересы которой, следовательно, некоторым образом отличны от интересов всех остальных людей, мы должны все же подумать о том, что нам не дано существовать в одиночку и что на самом деле каждый из нас — частица универсума и — более того — одна из частиц данной земли, данного государства, данного общества и данной семьи, с которой мы связаны единым местопребыванием, общей присягой, а также по рождению. Притом всегда следует предпочитать интересы целого, частью коего мы являемся, своим собственным, личным; однако надо соблюдать определенную меру и сдержанность, ибо было бы ошибкой подвергать себя большому несчастью с целью доставить лишь малое благо своим родным или своей стране; в случае когда человек один стоит большего, нежели все остальные жители его города, вместе взятые, для него было бы неразумным стремиться к погибели ради спасения прочих.

==518

Но если мы будем примерять все вещи к самим себе, мы не побоимся сильно повредить другим людям, когда захотим извлечь из этих вещей какое-то небольшое преимущество для себя, и тогда мы лишим себя всяких истинных дружеских чувств, всякой верности и вообще какой бы то ни было добродетели. В то же время, рассматривая себя как частицу общества, мы обретаем удовольствие совершать благие дела в пользу целого мира и при этом не опасаемся посвятить свою жизнь служению другому лицу, когда к этому представляется случай; мы даже предпочитаем погубить свою душу, если это может спасти других. Подобное соображение является источником и началом всех самых героических деяний, кои когда-либо свершаются людьми, ибо что до тех, кто идет на смерть из тщеславия и надежды стяжать этим похвалу или по глупости, так как не чует опасности, то, мне кажется, они более достойны жалости, нежели уважения. Но когда кто-то подвергает себя смертельной опасности, считая, что в этом состоит его долг, или когда он терпит какое-то иное зло, дабы извлечь из этого благо для других людей,— пусть даже он сознательно и не принимает в соображение причину своего поступка, состоящую в том, что он большим обязан обществу, частицей которого является, нежели самому себе как частному лицу,— тем не менее он делает свое дело под влиянием такого соображения, смутно бродящего в его мыслях. Соображение это естественно возникает у нас, когда мы надлежащим образом познаём и любим Бога: ведь тогда, полностью полагаясь на волю Божью, мы отрекаемся от личных своих интересов и единственной нашей страстью остается стремление быть угодным Богу; вследствие этого мы обретаем духовное довольство и удовлетворенность — вещи несравненно более ценные, чем все маленькие преходящие радости, зависящие от чувств.

Помимо этих истин, относящихся в целом ко всем нашим действиям, следует также знать некоторое число других, в частности касающихся каждой из них. Главными здесь мне кажутся положения, отмеченные мною в моем последнем письме, а именно, что все наши страсти являют нам блага, к поискам которых они нас подстрекают, несравненно более ценными, чем то есть на самом деле, а также что телесные удовольствия никогда не бывают столь длительными, как духовные, ни также столь сильными, когда мы их обретаем, как они представляются нам, пока мы их жаждем. Мы должны крепко-накрепко это заметить, дабы, когда нас возбуждает, как мы это чувствуем, какая-то

==519

страсть, мы воздерживались от суждения вплоть до момента, когда наша страсть утихнет; при этом мы не должны также давать благам этого мира обмануть нас своей ложной видимостью.

Ко всему этому мне нечего добавить, разве лишь что необходимо также изучить все особенности нравов той местности, где мы живем, дабы понять, насколько им надо следовать. И даже если мы не сможем получить полностью достоверные доказательства, мы тем не менее должны войти в курс дела и усвоить наиболее правдоподобные, с нашей точки зрения, мнения, относящиеся к принятым обычаям, дабы не испытывать нерешительности во всех случаях, когда от нас потребуются активные действия. Ведь и сама нерешительность может быть причиной раскаяния и сожалений.

Наконец, выше я сказал, что помимо познания истины для постоянной склонности к здравому суждению требуется также навык. Ведь поскольку мы не можем постоянно уделять внимание чему-то одному, то, сколь бы ясными и очевидными ни были основания, убедившие нас ранее в какой-то истине, нас в дальнейшем может отвратить от веры в нее некая ложная видимость, если только мы вследствие долгих и частых размышлений не запечатлеем данную истину в нашем сознании настолько, что это перейдет в стойкую привычку. Именно в этом смысле верно школьное утверждение, гласящее, что добродетели суть наши навыки: в самом деле, теоретически нам обычно достает понимания того, что следует делать, но именно лишь теоретически, а не на практике, или, иначе говоря, нам часто недостает прочного навыка, заставляющего нас верить в данную истину. Таким образом, тем, что, исследуя здесь эти истины, я одновременно укрепляю в себе привычку к ним, я особенно обязан Вашему высочеству, разрешающему мне эти поучения, и я почитаю наилучшим употреблением моего досуга эту возможность засвидетельствовать Вам, что являюсь, сударыня, нижайшим и покорнейшим слугой Вашего высочества.

Декарт