Декарт — быотендийку 12

[1643 г.?\

[...] Твой первый вопрос — допустимо ли когда-либо сомневаться в Боге, или, иначе говоря, допустимо ли сомнение в существовании Бога с естественной точки зрения. Я полагаю, что в этом случае в сомнении необходимо различать то, что относится к интеллекту, и то, что относится к воле. Ибо, что до интеллекта, не следует спрашивать, подобает ли ему что-либо или нет, поскольку он — не избирательная способность, но можно ставить вопрос лишь о том, на что он способен. По крайней мере, достоверно, что есть очень много людей, чей интеллект способен сомневаться относительно Бога, и среди них все те, кто не способен с очевидностью доказать его существование, хотя при этом они и исполнены истинной веры; ведь вера относится к области воли, отрешившись от коей верующий может на основе естественного разума (ratio) исследовать, существует ли некий Бог, и, таким образом, он способен сомневаться в Боге. Однако что касается воли, то следует различать между сомнением, направленным на цель, и тем, которое ищет средства. Ведь, если кто ставит перед собою цель сомневаться в Боге, с тем чтобы упорствовать в этом сомнении, он тяжко погрешает, оставаясь в столь важном вопросе в состоянии нерешительности. Но если кто избирает сомнение в качестве средства для достижения более ясного познания истины, он совершает безусловно благочестивое деяние, достойное уважения, ибо никто не может уповать на достижение цели, не уповая одновременно на средства ее достижения; в самом Священном писании люди часто призываются к поискам такого познания Бога посредством естественного света. Не погрешает и тот, кто ради достижения той же цели временно устраняет из своего сознания все то знание, какое он может иметь о Боге; ведь мы не обязаны непрерывно мыслить о том, что Бог существует; в таком случае нам нельзя было бы никогда спать или делать что бы то ни было другое, ибо всякий раз, как мы делаем что-то другое, мы отрешаемся на это время от всякой мысли, какую мы способны иметь о Божестве. [...]

==495

Декарт - отцу [мелану] 1}

[Лейден, 2 мая, 1644 г.?}

Досточтимый отец, я знаю, как это трудно — проникнуть в мысли другого человека, и опыт мне показал, насколько сложными кажутся многим мои собственные мысли. Поэтому я очень обязан Вам за труд, который Вы дали себе, чтобы их изучить; притом я могу составить себе о Вас лишь самое высокое мнение, видя, что Вы овладели этими мыслями настолько, что они теперь скорее стали Вашими, нежели моими. Те трудности, на которые Вам угодно было мне указать, проистекают гораздо более из самой сути предмета и из недостатков моего способа выражения, чем из какого бы то ни было недостатка в Вашем понимании: ведь Вы присовокупили решение главных из них. Но я не упущу здесь случая высказать свои мнения обо всех.

[...] Неважно, если второе мое доказательство ¹⁴, основанное на нашем собственном существовании, может рассматриваться как отличное от первого или лишь как пояснение к этому первому. Но как сотворение меня самого является свершением Бога, так подобным же свершением явилось включение в мое сознание идеи о нем; а ведь нет ни одного исходящего от него свершения, на основе которого нельзя было бы доказать его существование. Однако мне представляется, что все доказательства, основанные на его свершениях, сводятся к одному и, более того, что доказательства эти несовершенны, если его свершения нам не ясны (вот почему я преимущественно рассматривал свое собственное существование, а не существование неба и Земли, относительно которого у меня нет равной уверенности) и если мы не присоединяем сюда имеющейся у нас идеи Бога. Ибо сознание мое конечно, и поэтому я могу познать, что последовательный ряд причин не бесконечен лишь постольку, поскольку во мне заложена идея первопричины; кроме того, хотя мы допускаем сохраняющую нас первопричину, я не могу сказать, что она — Бог, если я не имею истинной идеи Бога. Именно на это я намекнул в моем Ответе на Первые возражения¹⁵— в немногих словах, дабы не выразить пренебрежения к мнениям других людей, обычно допускающих, что non datur progressas in infinitum¹⁶. Что до меня, то я не придерживаюсь такого мнения; напротив, я убежден, что datur rкvera talis progressus in divisione partium materiae¹⁷, как это можно будет увидеть в моем трактате по философии, который скоро выйдет в свет.

==496

F"п •i··

Я отнюдь не могу знать с определенностью, что Бог всегда делает то, что, как он знает, является наиболее совершенным, и не думаю, что конечный умспособен об этом судить. Но я попытался разъяснить выдвигаемое здесь сомнение, касающееся причины заблуждений и связанное с предположением, что Бог создал мир весьма совершенным: при обратном предположении это возражение полностью снимается.

Я вам весьма обязан за то, что Вы сообщаете мне места из св. Августина, могущие подкрепить мои мнения; некоторые из моих друзей уже сделали то же самое, и я испытываю огромное удовлетворение от того, что мои мысли совпадают с мыслями столь святого и выдающегося человека. Я вовсе не принадлежу к тем людям, кои стремятся, чтобы ихмнения считались новыми; напротив, я приноравливаю свои мысли к чужим настолько, насколько мне это дозволяет истина.

Я не допускаю различия между душой и ее идеями, отличного от того, какое существует между куском воска и разными очертаниями, которые он может принимать. И поскольку эта способность принимать различные очертания не есть, собственно говоря, акт, но лишь пассивное состояние, мне представляется, что и у души способность воспринимать ту или иную идею — это также всего лишь потенция, актами же являются в ней лишь ее волеизъявления: своими идеями она обязана отчасти объектам, воздействующим на чувства, отчасти впечатлениям, испытываемым мозгом, а отчасти также своей предрасположенностью (disposition) и побуждениями своей воли — точно так же, как воск получает свои очертания отчасти от других тел, оказывающих на него давление, отчасти от очертаний и иных качеств, уже в нем присутствующих,— таких, как больший или меньший его вес и т. д., и отчасти также от своего движения, когда после оказанного воздействия он осуществляет заложенную в нем силу продолжать это движение.

Что касается трудности усвоения наук, от которой мы страдаем, а также неуменья ясно представлять себе идеи, познаваемые нами естественным путем, то эта трудность проистекает от ложных предубеждений нашего детства и от других причин наших заблуждений, кои я попытался достаточно подробно объяснить в сочинении, уже отданном мною в печать ¹⁸.

(...] Что же до свободы воли, то я не видел ничего из написанного по этому вопросу досточтимым отдом Пето ¹⁹;

==497

однако, исходя из Вашего способа объяснения своего мнения по этому вопросу, я предполагаю, что оно очень далеко от моего. Ведь прежде всего я умоляю Вас отметить, что я вовсе не говорил, будто человек остается безразличным лишь в том случае, когда ему недостает знаний; я говорил, что он тем более безразличен, чем меньше ему известно причин, которые заставили бы его предпочесть один выбор другому: этого, как мне кажется, никто не может отрицать. И я согласен с Вами в отношении Ваших слов, что мы в состоянии воздержаться от суждения, но я постарался объяснить, с помощью какого средства можно от него воздержаться. Ибо мне кажется достоверным, что ex magna luce in intellectu sequitur magna propensio in voluntate ²⁰; а именно, когда мы очень ясно видим, что для нас пригодна какая-то вещь, нам очень трудно, более того, как я думаю, невозможно — пока мы в этом убеждены — прекратить бег нашего желания. Но так как в природе души заложено свойство задерживать внимание на одной и той же вещи не более чем на мгновенье, в тот самый момент, когда наше внимание отвращается от причин, убеждающих нас в пригодности для нас данной вещи, и мы лишь удерживаем в памяти промелькнувшую у нас мысль о ее желаемости, мы способны представить нашему сознанию другие причины, заставляющие нас усомниться в желаемости этой вещи, и таким образом воздержаться от суждения и даже, быть может, вынести суждение противоположное. Итак, поскольку Вы усматриваете свободу не в безразличии как таковом, но в реальной и положительной способности самоопределения, между нашими мнениями существует разница лишь в названии: ведь я признаю, что в воле содержится такая способность. Но поскольку я никак не усматриваю, чтобы воля была иной, когда она сопровождается безразличием (каковое Вы признаете несовершенством), нежели тогда, когда она им не сопровождается и в нашем сознании нет ничего, кроме света — как в сознании счастливцев, осененных высшей благодатью,— я называю свободным главным образом все то, что добровольно, вы же хотите применить это имя к способности самоопределения, сопровождаемой безразличием. Однако в том. что касается имен, я ни к чему не стремлюсь сильнее, чем к тому, чтобы следовать обычаю и образцу.

Что касается живых существ, не обладающих разумом, то ясно, что они не свободны, поскольку не обладают упомянутой положительной способностью к самоопределению;

==498

у них есть лишь чисто отрицательная способность не поддаваться принуждению и силе.

Что касается рассуждения по поводу свободы, коей мы располагаем в преследовании добра или зла, то мне препятствует лишь стремление насколько возможно избегать богословских споров и удерживаться в рамках естественной философии. Но я Вам признаюсь, что во всем том, что дает повод к прегрешению, присутствует безразличие, и я вовсе не верю, что для свершения зла необходимо ясно усматривать, что совершаемое нами дурно. Достаточно усматривать это смутно или всего только припоминать, что мы некогда считали это дурным, никак иначе этого не расценивая, или, иначе товоря, не обращая внимания на доказательные для такого мнения аргументы. Ведь если мы усматриваем зло ясно, это делает наше прегрешение немыслимым на то время, когда мы видим его таким образом; вот почему говорят, что omnis peccans est ignorans . При этом люди не перестают стремиться к заслугам: ведь, ясно усматривая, что надо делать, люди неукоснительно это выполняют — без какого бы то ни было безразличия — так, как это выполнял Иисус Христос в земной жизни. Ибо, поскольку человек не всегда обращает достаточное внимание на вещи, кои он должен делать, обладать совершенным вниманием — это благо, как и делать с помощью совершенного внимания так, чтобы наша воля со всей силой следовала свету нашего разума, что полностью исключало бы ее безразличие. Наконец, я вовсе не писал, будто благодать полностью препятствует безразличию; я только указал, что она заставляет нас склоняться скорее в одну сторону, нежели в другую, а посему она и уменьшает безразличие, хотя и не уменьшает сво^ боды. Отсюда следует, как мне кажется, что свобода вовсе не заключается в безразличии.

Что касается трудности постижения, каким образом Бог обладал свободой и безразличием сделать так, чтобы равенство трех углов треугольника двум прямым углам не было истинным, или же, наоборот, чтобы противоречивые вещи не могли совмещаться, то она легко снимается, если учесть, что могущество Бога не имеет границ, а также если принять во внимание, что ум наш конечен и природа его создана такой, что он способен воспринимать как возможные вещи, кои Бог пожелал сделать поистине возможными, но природа эта не такова, чтобы ум мог также воспринимать как возможные вещи, кои Бог мог сделать возможными, но пожелал сделать немыслимыми. Ведь

==499

первое из этих усмотрений показывает нам, что Бог не мог быть детерминирован к тому, чтобы сделать истинной несовместимость противоречивых вещей, а следовательно, он мог сделать и противоположное; второе же укрепляет нас в мысли, что, хотя это верно, мы не должны стремиться это постичь, поскольку природа наша не дает нам такой возможности. Более того, то, что Бог пожелал сделать некоторые истины необходимыми, еще не значит, будто он с необходимостью их пожелал: ведь это совсем разные вещи — желать необходимости каких-то вещей и желать их с необходимостью, или быть вынужденным их желать. Я охотно признаю существование очевидных противоречий — очевидных настолько, что мы не можем предъявить их своему уму, не предполагая при этом их полную немыслимость — подобно предложенному Вам противоречию: что Бог мог сделать так, чтобы его твари от него не зависели.Но мы вовсе и не должны себе это мысленно представлять, чтобы познать всю безграничность могущества Бога; мы не должны также думать о каком-то пред-ι почтении или приоритете, существующем в отношении его понимания или его воли: ведь имеющаяся у нас идея Бога учит нас тому, что ему присуще единство свершения, абсолютно простого и чистого. Это очень хорошо выражают слова св. Августина: Quia vides ea, sunt etc. , поскольку у Бога videre и velle²³— одно и то же.

ДЕКАРТ - ОТЦУ ШАРЛЕ "

[Париж, октябрь 1644 г.]

Досточтимый отец, опубликовав наконец «Первоначала» той философии, которая кое-кому внушила опасения, я желал бы Вам одному из первых преподнести эту книгу    как потому, что именно Вам я обязан всеми плодами, кои могу извлечь из своих занятий,— ввиду Ваших забот о моем образовании в моей ранней юности,— так и потому, что я знаю, что Вы можете многое сделать для того, чтобы    JI предотвратить превратные толкования моих намерений со стороны тех членов Вашей корпорации, кои меня не знают,     ι Я не опасаюсь, что сочинения мои будут порицаемы     'или презираемы теми, кто их исследует, ибо я всегда готов признать свои ошибки и их исправить — если только мне окажут милость о них сообщить; однако я желал бы избежать, насколько это возможно, ложных суждений тех лиц, которым достаточно лишь услышать, что я написал что-те из области философии (в которой я не вполне следую

==500

общепринятому стилю), чтобы тут же составить себе плохое мнение о написанном. Но поскольку я уже вижу на опыте, что мои писания имели счастье быть принятыми и одобренными довольно многими людьми, я не должен опасаться того, что мои мнения будут опровергнуты. Я даже вижу, что люди, которые в достаточной мере обладают здравым смыслом и сознание которых не пропитано еще противоположными мнениями, настолько склонны принять мои суждения, что, по-видимому, со временем эти последние могут быть приняты большинством людей, и — я смею даже сказать — наиболее здравомыслящих. Знаю, что мои мнения считались новыми; однако здесь все увидят, что я не пользовался ни единым принципом, не принятым ранее Аристотелем и всеми теми, кто когда-либо участвовал в философствовании. Некоторые воображали также, будто замысел мой состоял в опровержении мнений, принятых в школах, и в попытке выставить их в смешном виде; но все увидят, что я совсем не говорю о них — так, как если бы я их вообще не знал. Наконец, были такие, кто надеялся, что, лишь только моя «Философия» увидит сеет, в ней будет обнаружено множество ошибок, кои помогут с легкостью ее опровергнуть; что же до меня, то я, напротив, льщу себя надеждой, что все лучшие умы отнесутся к ней весьма разумно, так что те, кто попробует с ней сражаться, пожнут один только срам, самые же мудрые заслужат славу первых; кто ее одобрил и вынес о ней благоприятное суждение, которое впоследствии примут потомки, если эта философия окажется истинной. [...]