Ответ автора на первые возражения

Достославные мужи!

Вы, несомненно, выдвинули против меня сильного противника, чей талант и ученость уготовили бы мне много забот, если бы благочестивый и гуманнейший теолог не предпочел всячески содействовать делу Бога — кем бы ни был поборник этого дела,— а не всерьез ополчаться против меня. Но хотя такого рода предвзятость делает ему великую честь, я не заслуживал бы столь же высокой похвалы, если бы вступил с ним в тайный сговор; а потому я предпочитаю пролить здесь свет на искусную помощь, какую он мне оказал, а не отвечать ему как своему противнику.

Прежде всего, он дает краткое изложение главного моего доказательства в пользу бытия Бога, дабы таким путем лучше запечатлеть его в памяти читателей; сделав мне затем небольшую уступку по тем пунктам, которые он посчитал достаточно ясно доказанными, и подкрепив, таким образом, мои доказательства своим авторитетом, он приступает к критике того единственного положения, с коим связана главная трудность, а именно к вопросу о том, что именно следует понимать здесь под словом идеяи какова необходимая причина этой идеи.

Но я писал: Идея — это сама мыслимая вещь, поскольку она объективно содержится в интеллекте;эти мои слова он полностью исказил и придал им свое толкование, так что я должен их разъяснить.Объективно содержаться в интеллекте,говорит он,означает ограничение самого акта интеллекта, мерой объекта, что является чисто внешним наименованием, или, иначе говоря, ничем,и т. д. Здесь необходимо отметить, что он рассматривает самое вещь как внешнюю по отношению к интеллекту, и в этом смысле то, что вещь объективно содержится в интеллекте, несомненно, является чисто внешним наименованием; я же говорю об идее, которая никогда не находится за пределами интеллекта и по смыслу которойобъективно содержатьсяозначает не что иное, как содержаться в интеллекте таким образом, каким обычно содержатся в нем объекты. Например, если кто-нибудь спросит, что случится с солнцем, когда оно станет объек-

==83

тивпым содержанием моего интеллекта, лучшим ответом будет: единственное, что с ним случится,— оно получит внешнее наименование, ограничивающее действие интеллекта мерой объекта. Однако, если вопрос будет относиться к идее солнца — что она собой представляет?— и будет дан ответ, что она — мыслимая вещь, поскольку она объективно содержится в интеллекте, никто не поймет этого так, будто идея эта — само солнце, поскольку в нем содержится такое внешнее наименование; да и выражение это — объективно содержаться в интеллекте —обозначало там не ограничение действия интеллекта мерой объекта, но лишь то, что идея содержится в интеллекте таким образом, каким обычно содержатся в нем его объекты; таким образом, идея солнца есть не что иное, как само солнце, существующее в нашем интеллекте, причем не формально, как в небе, но объективно, т. е. так, как обычно присутствуют в интеллекте объекты⁹; разумеется, подобный модус существования значительно менее совершенен, чем тот, в соответствии с которым вещи существуют вне интеллекта, но этот первый модус не есть по этой причине абсолютное ничто, как я и писал об этом раньше.

Когда же ученейший теолог утверждает, будто в этих моих словах есть двусмысленность, он, по-видимому, желает предупредить меня относительно той двусмысленности, которую я только что отметил,— дабы я не упустил ее, чего доброго, из виду. Ибо, во-первых, он утверждает, что вещь, существующая в интеллекте подобным образом — посредством идеи, не есть актуальное бытие,или, иначе говоря, не есть нечто, находящееся вне интеллекта. Затем он говорит также, что вещь этане есть нечто вымышленное, или только мыслимая сущность, но есть нечто реальное, отчетливо интеллектом воспринимаемое: этими словами он подтверждает все мои допущения. Однако он добавляет:поскольку она лишь воспринимается, но актуально не существует(это значит, поскольку она лишь идея, а не вещь, находящаяся вне интеллекта),она может восприниматься, но не может получить обоснования,иначе говоря, она не нуждается в причине, чтобы существовать вне интеллекта; с последним я согласен, но, конечно, она нуждается в причине, чтобы быть воспринятой, а только об этом и идет речь. К примеру, если у кого-либо в интеллекте содержится идея некоего механизма, придуманного с величайшим искусством, совершенно справедливо будет задать вопрос, какова при-

==84

чина идеи этого механизма. Притом совсем неудовлетворительным будет ответ, что вне интеллекта идея эта — ничто, а потому ее и нельзя обосновать, но можно только воспринимать: ведь здесь вопрос состоит лишь в том, по какой причине эта идея воспринимается. Нельзя также удовлетвориться словами, что причиной функционирования этой машины является сам интеллект: ведь в этом никто не сомневается, сомнение относится лишь к причине заложенного в ней объективного искусства. Ибо тот факт, что идея этого механизма заключает в себе именно такое объективное искусство, а не иное, несомненно, зависит от какой-то причины; ведь в отношении идеи данного механизма объективное искусство — то же самое, что объективная реальность в отношении идеи Бога. И однако, могут быть названы самые различные причины указанного искусства: либо такой же механизм был реально увиден до сотворения данного и идея последнего была образована по образцу первого; либо причиной было великое знание мастера, содержащееся в его интеллекте, или же великая изощренность ума, которая помогла ему изобрести этот механизм без предварительных знаний. Следует также отметить, что любое искусство, содержащееся в указанной идее лишь объективно, необходимо должно содержаться формально или по преимуществу в причине этой идеи (каковой бы эта причина ни была). Так же точно надлежит мыслить относительно объективной реальности, содержащейся в идее Бога. В самом деле, в чем еще может содержаться такая реальность, если не в реально существующем Боге? Но наш проницательный муж отлично все это понимает и именно потому признается, что здесь можно задать вопрос: почему же эта идея содержит в себе такую объективную реальность, а не иную?На этот вопрос он отвечает, прежде всего, что ковсем идеям относится то же, что я писал об идее треугольника, а именно: даже если бы нигде на свете не существовало треугольника, все равно существует некая определенная его природа, или сущность, или неизменная и вечная форма.Однако он утверждает, что я не постулировал этой причины. В то же время он не считает такой постулат вполне удовлетворительным; пусть даже природа треугольника неизменна и вечна, тем не менее это не исключает вопроса: почему у нас есть его идея? Поэтому он добавляет, что,даже если бы я упорно доискивался основания, это доказало бы только несовершенство нашего разумаи т. д. По-видимому, таким

==85

ответом он хотел только дать понять, что любой, кто пожелал бы спорить со мною по этому вопросу, не высказал бы ничего правдоподобного. Утверждение, будто причиной, по которой мы обладаем идеей Бога, является несовершенство нашего интеллекта, также не более правдоподобно, чем представление, будто причиной, по которой мы придумываем какой-нибудь весьма искусный механизм, а не другую, менее совершенную машину, является наше невежество в области искусства механики. Ведь как раз наоборот: именно, когда кто-либо имеет идею механизма, содержащую в себе всевозможное изобретательское искусство, отсюда можно сделать весьма правильный вывод, что идея эта проистекает от некоей причины, в которой все мыслимое искусство присутствует на самом деле, хотя в идее оно присутствует лишь объективно; на том же основании, когда у нас есть идея Бога, в коей содержится все мыслимое совершенство, отсюда можно с величайшей очевидностью заключить, что идея эта зависит от некоей причины, в которой также содержится все это совершенство, т. е. от поистине сущего Бога. И конечно, ни одно из указанных двух положений не дает больше поводов для сомнения, нежели другое: как не все бывают искусными механиками и потому не все могут обладать идеями весьма искусных машин, так и не все обладают одинаковой способностью к восприятию идеи Бога; но, поскольку идея эта одинаково заложена во всех умах и мы никогда не замечаем, чтобы она явилась к нам иным путем, чем от нас самих, мы предполагаем, что она имеет отношение к природе нашего интеллекта. Это предположение не так уж несостоятельно; но мы упускаем нечто другое, в первую очередь подлежащее рассмотрению,— то, от чего зависит вся сила и блеск на шего доказательства, а именно соображение, что упомяну тая способность обладать идеей Бога не могла бы быть присуща нашему интеллекту, если бы интеллект этот был лишь конечной сущностью — каковой он на деле и является — и не имел никакой божественной причины. Поэтому, с другой стороны, я исследовал, мог ли бы я существовать, если бы не было Бога,—не столько для того, чтобы привести новый (по отношению к предыдущему) аргумент, сколько для более совершенного обоснования первого.

Но тут чрезмерно ревностный муж ставит меня в тяжелое положение: он сопоставляет мое доказательство с другим доказательством, заимствованным у св. Фомы

==86

и Аристотеля, словно для того, чтобы потребовать от меня объяснения, почему я, ступив поначалу на тот же путь, что и они, в дальнейшем не во всем был на этом пути последовательным; однако — я его умоляю — пусть он дозволит мне, умолчав обо всем прочем, дать объяснение лишь по поводу того, о чем писал я сам.

Итак, прежде всего, я вовсе не извлек свое доказательство из некоего порядка, или последовательности, действующих причин, усмотренного мною в области чувственных вещей, во-первых, потому, что бытие Бога я считал значительно более очевидным, чем бытие каких бы то ни было чувственных вещей; во-вторых, потому, что мне казалось, что с помощью этой последовательности причин я могу прийти лишь к признанию несовершенства моего интеллекта, поскольку мне не дано было постичь, каким образом эти бесконечные причины извечно наследуют одна другой так, что ни одну из них нельзя назвать первой. Разумеется, из того, что я не в состоянии это понять, не следует, будто какая-то из указанных причин должна быть первой, как и из того, что я не постигаю возможности бесконечного деления конечной величины, не следует существование некоей конечной величины, не подлежащей дальнейшему делению; следствие здесь лишь такое: мои интеллект, будучи конечным, не может постичь бесконечность. Итак, я предпочел избрать в качестве основания для моего рассуждения свое собственное существование, не зависящее ни от какого ряда причин и в то же время настолько мне знакомое, что ничего более мне известного быть не может; при этом я ставлю вопрос не столько о том, какая причина меня некогда породила, сколько о том, какая из них меня сохраняет в данное время,— и таким образом я освобождаю себя от какой бы то ни было последовательности причин.

Далее, я не задал себе вопрос, какова причина моего существования, поскольку я состою из ума и тела, но поставил лишь четкий вопрос относительно себя как мыслящей вещи. Мне кажется, что для сути проблемы это немаловажно: именно так я наилучшим образом смог освободиться от предубеждений, внять естественному свету , вопросить самого себя и с уверенностью заявить, что во мне не может быть ничего такого, чего я бы никак не осознавал; это совсем иной подход, чем если бы я, видя, что я рожден моим отцом, считал на этом основании, что мой отец рожден моим дедом, и, поскольку, идя от родителей к родителям, я не мог бы уйти в бесконечность,

==87

я решил, ради завершения своего исследования, что существует некая первопричина.

Помимо того я задал себе вопрос, какова причина моего существования, не только потому, что я — вещь мыслящая, но также потому, что я усматриваю у себя, среди других мыслей, идею наисовершеннейшего бытия. От одного этого соображения зависит вся сила моего доказательства: во-первых, потому, что в этой идее заключено понимание того, что есть Бог,— по крайней мере, насколько это понимание мне доступно; а согласно подлинным законам логики, ни в коем случае нельзя спрашивать относительно какой-либо вещи, существует ли она, до того, как задан вопрос,что она есть;во-вторых, потому, что сама эта идея дает мне повод исследовать, существую ли я сам по себе или по какой-то другой причине, а также дает возможность выявления моих изъянов; и наконец, именно эта идея учит меня не только тому, что мое существование имеет причину, но также и тому, что в этой причине заключены все возможные совершенства, и потому она — Бог.

Итак, я не говорил, будто немыслимо, чтобы нечто было действующей причиной себя самого; и хотя это безусловно верно, когда значение действующей причины ограничивается теми причинами, которые отличны от своих следствий, или предшествуют им во времени, однако в данном вопросе значение это не может быть ограничено таким образом — как потому, что это было бы пустой болтовней (ибо кто же не знает, что одна и та же вещь не может ни предшествовать себе, ни от самой себя отличаться?), так и потому, что, как показывает естественный свет, в значение действующей причины не входит условие, чтобы она по времени предшествовала своему следствию; ибо, напротив, она имеет значение причины лишь до тех пор, пока производит следствие, а потому и не может ему предшествовать. Однако свет природы (lumen naturae) учит нас, что не существует абсолютно никакой вещи, относительно которой нельзя было бы вопросить, почему она существует, или, иначе говоря, исследовать ее действующую причину, либо, если таковой нет, попытаться установить, почему указанная вещь в ней не нуждается; поэтому даже если бы я считал, что ни одна вещь никоим образом не может быть по отношению к самой себе тем же самым, чем действующая причина является по отношению к своему следствию, все же я ни в коем случае не заключил бы отсюда, будто существует

==88

некая первопричина, для которой я во что бы то ни стало должен искать — несмотря на ее название «первая» — другую причину, дабы никогда не прийти к действительной первопричине всего. Нет, я вполне допускаю существование некоей вещи, обладающей столь великой и неисчерпаемой потенцией, что она не нуждалась ни в чьей помощи для своего возникновения, равно как и теперь не нуждается ни в чем для сохранения своего существования и, таким образом, является некоторым образом своей собственной причиной; таким я представляю себе Бога. Поэтому даже если бы я существовал извечно и раньше меня ничего не было, тем не менее, поскольку я рассматриваю части времени как раздельные и потому из факта моего нынешнего существования не могу заключать о моем последующем бытии — разве только некая причина как бы восстанавливала меня в каждый отдельный момент,— я не усомнился бы назвать причину, меня сохраняющую, действующей.Таким образом, хотя и не было момента, когда бы Бога не существовало, поскольку он поистине сам себя сохраняет, он с полным основанием может быть названпричиной самого себя.Однако следует заметить, что я разумею здесь не ту сохранность, что проистекает от какого-то положительного воздействия действующей причины, но лишь одно: а именно Бог — такая сущность, которая не может не существовать вечно.

Исходя из сказанного, я легко разъясню специфику термина само по себе,как того требует ученейший теолог. Хотя те, кто, обращая внимание лишь на собственное, строго ограниченное значение понятия «действующая причина», считают немыслимым, чтобы нечто было действующей причиной самого себя, и не допускают здесь никакой причины иного рода, аналогичной действующей, и хотя они привыкли понимать под словами «существуетсамо по себе»не что иное, как отсутствие какой-либо другой причины, если они же удостоят направить свое внимание не на слова, а на самое суть дела, то без труда поймут, что отрицательное восприятие словсамо по себепроистекает исключительно от несовершенства человеческого интеллекта и не имеет никакого основания в сути вещей: существует некое положительное восприятие этих слов, связанное с самой этой сутью, к коему одному только и относится мое доказательство. Ибо если, к примеру, кто-либо считает, что какое-то тело существует само по себе, он, возможно, полагает, будто бытие данного тела не имеет причины; однако он утверждает это не на положи-

==89

тельном основании, а лишь отрицательно, поскольку он не знает здесь никакой причины. Но это доказывает лишь некое несовершенство его суждения, как то легко обнаруживается позднее на опыте, когда он понимает, что части времени не зависят одна от другой, а посему из того, что тело это предполагается в настоящее время существующим самостоятельно, т. е. без всякой причины, не следует, что оно будет существовать и в дальнейшем — разве только в нем заключена какая-то сила, которая как бы непрерывно его воспроизводит; вот тогда-то, уяснив, что подобной силы в этом теле вовсе нет, он тут же сделает вывод, что оно не существует само по себе, и воспримет само по себеположительно. Подобным же образом, когда мы говорим, что Бог существует сам по себе, мы, конечно, можем понимать это даже отрицательно, т. е. лишь в том смысле, что у его существования нет причины; однако если прежде мы станем исследовать причину причины его существования, или почему это существование не прекращается, то, обратив внимание на колоссальную и непостижимую потенцию, содержащуюся в его идее, мы признаем ее настолько могущественной, что она вполне сможет послужить причиной, по которой длится существование Бога, причем мы увидим, что, помимо этой причины, другой быть не может, и впредь будем говорить, что Бог существует сам по себе не в отрицательном смысле, но в предельно положительном. И хотя нет нужды утверждать, будто он является действующей причиной самого себя — дабы не возникло препирательства о словах,— однако, поскольку мы воспринимаем его самостоятельное существование, или тот факт, что он не нуждается ни в какой причине, отличной от него самого, не как результат небытия, но, напротив, как следствие необъятности его реальной потенции, нам дозволено считать, что в некотором роде он так же предшествует себе самому, как действующая причина предшествует своему следствию, а потому-то он положительно проистекает от самого себя. Каждому дозволено также задать самому себе вопрос, происходит ли он от самого себя в том же смысле; и, поскольку он не обнаруживает в себе потенции, коей было бы достаточно хотя бы для сохранения его самого даже на какое-то мгновение, он справедливо заключает, что происходит от кого-то другого, и именно от того, кто существует сам по себе, ибо, поскольку вопрос поставлен о настоящем моменте, а не о прошедшем и будущем, здесь не может быть поступательного движения в беско-

==90

вечность. Добавлю даже и то, чего ранее я не писал, а именно: никоим образом нельзя дойти до какой-то другой причины, ибо та причина, в коей содержится столько потенции, что она способна сохранять вещь, внешнюю по отношению к ней самой, тем более способна собственными силами сохранять самое себя, и, таким образом, она существует сама по себе.

Когда утверждают, что всякое ограничение проистекает от причины, я думаю, что утверждение это истинно, однако способ выражения недостаточно четок, и потому сомнение не снимается; ведь, собственно говоря, ограничение — это лишь отрицание более высокого совершенства, причем такое отрицание не проистекает от причины, но есть сама ограниченная вещь. И хотя верно, что любая вещь ограничена своей причиной, эта истина не самоочевидна и требует иных обоснований; как великолепно ответил мне тонкий теолог, можно считать, что любая вещь так или иначе ограниченна, поскольку это связано с самой природой вещи, подобно тому как в природе треугольника заложено быть ограниченным тремя линиями. Однако мне представляется само собой ясным, что все существующее либо существует по какой-то причине, либо причина — оно само; ибо, поскольку мы постигаем не только существование, но также и его отрицание, мы не можем вообразить себе ничего проистекающего от самого себя таким образом, чтобы нельзя было найти основания, показывающего, почему ему скорее присуще бытие, чем небытие, или, иначе говоря, чтобы мы не были обязаны истолковать это само по себекак происхождение от самого себя в качестве причины — вследствие высшей степени могущества, наличие коего с легкостью может быть доказано лишь у Бога.

То, в чем далее этот ученый муж делает мне уступку — хотя и не без некоторого сомнения,— обычно столь мало подвергается рассмотрению и в то же время столь важно для того, чтобы извлечь всю философию из тьмы на свет, что, подкрепляя это своим авторитетом, он очень помогает мне в моем замысле.

Он весьма мудро задает здесь вопрос, постигаю ли я ясно и отчетливо бесконечное;и хотя я пытался предупредить это возражение, тем не менее оно невольно возникает у каждого, так что стоит труда ответить на него подробнее. Итак, прежде всего я скажу здесь, что бесконечное, поскольку оно бесконечно, никоим образом не воспринимается; тем не менее постичь его — насколько

==91

можно ясно и отчетливо постичь некую вещь как такую, у которой нельзя обнаружить границ,— это значит ясно постичь, что оно бесконечно.

Во всяком случае я делаю здесь различие между беспредельным(indefinitum) ибесконечным(infinitum): бесконечным в собственном смысле этого слова я называю лишь то, у чего нигде — ни в каком отношении — нет границ (limites), и в этом смысле бесконечен один только Бог; а все то, в чем я не нахожу предела (finem) лишь в каком-то одном смысле — как, например, в протяженности воображаемого пространства, во множестве чисел, в делимости частей количества и т. п.,— я называюбеспредельным, анебесконечным(поскольку всему этому недостает предела далеко не во всех отношениях).

Помимо этого я делаю различие между формальным смыслом бесконечного, или самой бесконечностью, и бесконечной вещью; ибо что касается бесконечности, то даже в том случае, когда мы понимаем ее в предельно положительном смысле, все равно мы постигаем ее лишь отрицательно, на том основании, что не усматриваем в вещи никакого ограничения; что же до самой бесконечной вещи, то хотя мы постигаем ее положительно, однако не адекватно, или, иначе говоря, мы не схватываем всего того, что в ней содержится умопостигаемого. Так бывает, когда мы находимся в море: сколько бы мы ни смотрели в разные стороны, мы не можем обозреть всю необъятную морскую даль, однако говорим, что видим ее; и хотя, глядя издали, мы как бы одним взглядом охватываем целое, все же видим мы это целое смутно — подобно тому как мы смутно воображаем тысячеугольник, когда одновременно обозреваем все его стороны; однако если мы вблизи рассматриваем какую-то часть моря, то мы можем видеть ее весьма ясно и отчетливо, подобно тому как мы ясно и отчетливо представляем себе какую-то одну сторону тысячеугольника. Подобным же образом — я соглашаюсь в этом со всеми теологами — человеческий ум не может объять Бога; его не могут отчетливо различить даже те, кто пытается сразу охватить разумом целое и взирает на него как бы издалека. В этом смысле св. Фома сказал в приведенном у Теолога месте, что нам присуще некоторым образом смутноепознание Бога. Однако те, кто старается наблюдать отдельные его совершенства и не столько их охватить, сколько быть самому охваченным восторгом и посвятить все силы своего разума их созерцанию,— те, безусловно, найдут гораздо более обширное и более

==92

доступное поле для ясного и отчетливого познания его в нем самом, чем в какой бы то ни было сотворенной вещи.

Этого св. Фома здесь не отрицает, что становится ясным из его следующего параграфа, где он утверждает доказуемость бытия Бога. Я же — где бы я ни утверждал, что можно ясно и отчетливо познать Бога,— разумел лишь это конечное познание, приспособленное к мерке нашего ума. Да и не было нужды допускать иное понимание того, что я утверждал, как это станет ясно, если обратить внимание лишь на то, что я сказал в следующих двух местах: а именно: во-первых, там, где стоял вопрос, содержится ли в образуемой нами идее Бога что-то реальное или же только отрицание вещи — подобно тому как в идее холода, быть может, нет ничего иного, кроме отрицания тепла (последнее не вызывает сомнений); во-вторых, там, где я утверждал, что существование имеет не меньшее отношение к сущности наисовершеннейшего бытия, нежели три стороны — к сущности треугольника; это также можно постичь без адекватного познания Бога.

Теолог снова сопоставляет здесь один из моих аргументов с аргументом св. Фомы, как бы вынуждая меня показать, насколько первый из этих аргументов сильнее второго. По-видимому, я могу сделать это без тени зависти, ибо сам св. Фома не пользовался этим аргументом как собственным и он приходит с помощью этого аргумента к иному, отличному от моего, выводу. Впрочем, я ни в чем не расхожусь здесь с Ангельским доктором ^1!. Он ставит вопрос, самоочевидно ли, с нашей точки зрения, существование Бога — иначе говоря, очевидно ли оно для всякого; ответ он дает отрицательный, и не без основания. Аргумент, выдвигаемый им против самого себя, может быть изложен следующим образом:когда постигнуто, что означает это имя —Бог,—мы постигаем самое широкое из всех понятий; однако реальное и вместе с тем умопостигаемое бытие будет еще более обширным, чем бытие в одном только интеллекте; следовательно, постигая, что означает это имя —Бог,—мы постигаем, что Бог существует в действительности, и в интеллекте.В этом аргументе содержится явный формальный порок; ведь заключить из данных посылок можно лишь следующее:итак, постигая, что означает это имя —Бог,—мы постигаем, что он существует в действительности, и в интеллекте;но, если нечто обозначается словом, из этого вовсе не следует, что обозначение это истинно. Мой же аргумент был такой: то, что мы понимаем ясно и отчетливо как имеющее от-

==93

ношение к истинной и неизменной природе какой-то вещи, или к ее сущности, или форме, может поистине утверждаться относительно этой вещи; но после того, как мы достаточно тщательно исследовали, что есть Бог, мы ясно и отчетливо понимаем: существование причастно его истинной и неизменной природе; следовательно, мы теперь поистине можем утверждать, что Бог существует. По крайней мере, такой вывод правомерен. Но и большую посылку нельзя отвергать, ибо уже раньше мы согласились с тем, что все, познаваемое ясно и отчетливо, истинно. Остается лишь одна меньшая посылка, которая, как я признаю, являет немалое затруднение: прежде всего, потому что мы настолько привыкли во всех остальных случаях отличать существование от сущности, что не очень хорошо понимаем, каким образом оно более, чем у других вещей, причастно сущности Бога; а затем, хотя мы и достаточно хорошо понимаем, что существование причастно сущности Бога, однако, не отличая того, что причастно истинной и неизменной сущности какой-либо вещи, от приписываемых этой вещи чистых вымыслов нашего интеллекта, мы не делаем вывода о бытии Бога, ибо не знаем, действительно ли его бытие неизменно и истинно, или же оно нами вымышлено.

Но чтобы снять первую часть этой трудности, следует сделать различение между потенциальным бытием и необходимым и отметить, что в самом понятии, или идее, всего, постигаемого нами ясно и отчетливо, содержится потенциальное существование, но ни в одной из этих вещей, помимо идеи Бога, нет существования необходимого. Те, кто глубоко вдумается в это различение между идеей Бога и всеми прочими идеями, несомненно, поймут, что, хотя все прочие вещи мы всегда постигаем как существующие, все же отсюда не следует, будто они существуют действительно, но следует лишь возможность их бытия — ибо мы не постигаем необходимость сопряженности их актуального бытия с прочими их свойствами; а из нашего понимания вечной и необходимой сопряженности актуального бытия с остальными атрибутами Бога безусловно вытекает, что Бог существует.

Далее, чтобы снять вторую часть трудности, следует понять, что идеи, не содержащие в себе истинные и неизменные сущности, но лишь мнимые и образованные интеллектом, могут быть расчленены тем же интеллектом не только с помощью абстракции, но и с помощью ясного и отчетливого действия: таким образом, то, чего интел-

==94

лект не может расчленить подобным способом, несомненно, не является его творением. Так, например, когда я мыслю крылатого копя или льва существующими актуально или мыслю так треугольник, вписанный в квадрат, я с легкостью понимаю, что могу также — от противного — мыслить коня, лишенного крыльев, льва — как не существующего или же треугольник без квадрата и т. д., и при этом они не будут обладать истинными и неизменными сущностями. Но если я мыслю треугольник или квадрат (о льве или лошади я здесь не говорю, ибо их природа не вполне нам понятна), тогда я поистине смогу утверждать относительно треугольника все, что я признаю содержащимся в его идее, а именно что три его угла равны двум прямым и т. д., а относительно квадрата — все, что я замечу в идее квадрата. И даже если бы мы могли помыслить треугольник, отвлекаясь от того, что три его угла равны двум прямым, я все равно не могу отрицать это его свойство при ясном и отчетливом действии, или, иначе говоря, при правильном понимании того, что я утверждаю. Далее, если бы я рассматривал треугольник, вписанный в квадрат (не для того, чтобы приписать квадрату свойства, присущие только треугольнику, или треугольнику — то, что относится к квадрату, но лишь для того чтобы исследовать свойства, вытекающие из сопряжения того и другого), природа этого треугольника оказалась бы не менее истинной и неизменной, чем природа квадрата и треугольника в отдельности; и, таким образом, я могу утверждать, что квадрат занимает не меньшую площадь, чем удвоенная площадь вписанного в него треугольника, а также все прочее, относящееся к сущности этой сложной фигуры.

Если же, с другой стороны, я замечу, что в идее наисовершеннейшего тела содержится бытие, то, поскольку существование в действительности и в интеллекте — большее совершенство, нежели существование в одном только интеллекте, я не смогу из этого заключить, что такое наисовершеннейшее тело существует, но смогу лишь сказать, что оно может существовать: ведь я прекрасно понимаю, что эта идея является результатом соединения всех телесных совершенств, произведенного самим моим интеллектом, а существование не вытекает из прочих телесных совершенств, поскольку совершенства эти с таким же успехом можно отвергнуть, как и признать. Более того, из исследования идеи тела, в результате которого я прихожу к выводу, что в этом теле не содержится

==95

никакой силы, коя способствовала бы его воспроизведению или сохранности, я правильно заключаю, что необходимое бытие, о котором одном только здесь идет речь, не более присуще природе тела, даже наисовершенпейшего, чем природе горы присуще отсутствие долины или природе треугольника — сумма углов, превышающая два прямых. Теперь же, если мы спросим — не о теле, но о какой бы то ни было вещи, имеющей все те совершенства, какие могут быть собраны воедино,— входит ли в число этих совершенств существование, мы на первых порах усомнимся: поскольку наш ум, будучи конечным, привык эти совершенства мыслить раздельно, он, возможно, не сразу заметит, насколько необходима их взаимная связь. Однако, если мы внимательно исследуем, присуще ли могущественнейшему бытию существование, и какое именно, мы сможем ясно и отчетливо понять, прежде всего, что ему, по крайней мере, присуще потенциальное существование, подобно тому как оно присуще и всем остальным вещам, отчетливой идеей коих мы обладаем,— даже тем, которые образуются по прихоти нашего интеллекта. Затем, поскольку мы не можем считать, будто существование подобного бытия потенциально, без того чтобы тотчас же не признать — взирая на его бесконечное могущество,— что бытие это вполне может существовать собственной своей силой, мы сделаем отсюда вывод, что существование его действительно, и вдобавок что бытие это существовало извечно; ведь естественный свет всячески нас учит: то, что может существовать благодаря собственной своей силе, существует вечно. Итак, мы поймем, что в идее могущественнейшего бытия содержится необходимое существование и что это не вымысел нашего интеллекта, но существование присуще истинной и неизменной природе такого бытия; и мы с легкостью поймем также, что это могущественнейшее бытие не может не обладать остальными совершенствами, содержащимися в идее Бога, так что они без всякой фантазии интеллекта, в силу одной лишь своей природы, между собой объединены и пребывают в Боге.

Все это, конечно, очевидно для того, кто внимателен и прилежен, и ничем не отличается от мыслей, изложенных мною раньше,— разве лишь в способе объяснения, который я с умыслом изменил, дабы удовлетворить различным умам. Я не стану здесь отрицать: это мое доказательство носит такой характер, что, если кто учтет

==96

не все, что способствует его подкреплению, он легко примет его за софизм. Последнее заставило меня поначалу несколько усомниться, должен ли я им воспользоваться,— из опасения, как бы я не дал повода тем, кто его не поймет, подвергнуть сомнению все остальное. Но, поскольку существует всего два способа, коими возможно доказать бытие Бога: один — основанный на следствии, другой — на самой сути и природе Божества,— и первым из них я воспользовался в «Третьем размышлении», я не счел возможным отказаться после этого и от второго.

Что до формального различения, приводимого ученейшим теологом из сочинений Скота, скажу вкратце, что оно не отличается от модального и распространяется лишь на неполные сущности, кои я тщательно отличаю от полных; этого различения вполне достаточно, чтобы одно постигалось в своем отличии и обособленности от другого с помощью абстракции, совершаемой интеллектом, неадекватно постигающим вещь,— постигалось бы отчетливо и порознь, однако не так, чтобы каждая отдельная вещь воспринималась в качестве самостоятельной сущности, отличной от всякой другой: ведь для этого требуется реальное различение. Так, к примеру, между движением и формой одного и того же тела существует формальное различие, и мы вполне можем постигнуть движение отдельно от формы, а эту последнюю — от движения, причем то и другое абстрагируется от тела; однако мы не можем в совершенстве постигнуть движение без вещи, которой оно присуще, и форму — без вещи, обладающей этой формой. Наконец, мы не можем вообразить движение в вещи, для которой невозможно наличие формы, или же форму у вещи, неспособной к движению. Точно таким же образом я не постигаю справедливости без справедливого субъекта или милосердия — без милосердного; и нельзя вообразить себе одного и того же справедливого субъекта, который не был бы одновременно милосердным. Напротив, я вполне постигаю, что есть тело, полагая, что оно только протяженное, имеющее очертания, подвижное и т. д., и отрицая в нем все то, что относится к природе ума; и наоборот, я понимаю ум как завершенную вещь, сомневающуюся, постигающую, желающую и т. д., хотя и отрицаю в нем какое бы то ни было из свойств, содержащихся в идее тела. А это было бы абсолютно невозможно, если бы между умом и телом не существовало реального различия.

==97

Вот, достославные мужи, все, что я могу ответить на любезнейшие и умнейшие возражения вашего друга; если мне не удалось удовлетворить его, прошу, пусть укажет, какие места требуют более подробного разъяснения или являются ошибочными; коли я вымолю у него через ваше посредство подобные указания, я буду считать это величайшей вашей услугой.

==98