Дихотомия «свое/чужое» как объект социолингвистических и лингвокультурологических исследований

Интерес к дихотомии «свое – чужое» имеет долгую историю в гуманитарных дисциплинах, а общий тон исследований был задан уже в начале XX в. Первоначально понимание универсального характера бинарных оппозиций коснулось фонологии, строившейся на дифференциальных признаках, которые сочетали биполярные характеристики (гласность / согласность; глухость / звонкость и др.). Вскоре после того как Р. О. Якобсон и Н. C. Трубецкой выстроили фонологическую методологию, метод бинарных оппозиций нашел отклик практически во всех сферах структурных гуманитарных исследований (Р. Барт 1989, К. Леви-Стросс 2001, Ф. де Соссюр 2006 и др.).

Немаловажным вкладом в развитие метода становится понятие языковой картины мира (далее ЯКМ), восходящее к идеям В. Фон Гумбольта, Л. Вайсгербера и гипотезе лингвистической относительности Сепира-Уорфа, которая сегодня часто понимается как «исторически сложившаяся в обыденном сознании народа и отразившаяся в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности» [Воробьев 1997 : 75]. Считается, что у истоков описания ЯКМ лежит бинарная оппозиция, которая носит универсальный характер. Набор, используемый для экспликации структурной организации ЯКМ, включает 10–20 пар противопоставленных друг другу признаков, имеющих, соответственно, положительное и отрицательное значения (связанные со структурой пространства, времени, цветом, социальными категориями и др.). Относительно простой метод описания языка при помощи пар значений подобен самому механизму диверсификации человеческого познания: «на основе … наборов двоичных признаков конструируются универсальные знаковые комплексы, с помощью которых и усваивается мир» [Цивьян 2005 : 5–6].

Представляющая для нас интерес бинарная оппозиция «свое – чужое» (также дихотомия, (биполярная) семантическая универсалия, антиномия, концептуальные маркеры) относится к изначальным мифологемам ценностной картины мира, сформировавшимся на заре человечества. Это социальное разделение существовало уже в воззрениях на мир первобытных людей, у которых «чужой» не считался человеком [Васильева 2001 : 5]. При этом групповые социальные понятия «мы – они» (варианты: «свои – чужие, «друг – враг») предшествуют становлению категории личностной идентификации – «я» [Поршнев 1977 : 95]. Подчеркивая социальный характер дихотомии «свое – чужое», Ю. С. Степанов утверждает, что она «в разных видах пронизывает всю культуру и является одним из главных концептов всякого коллективного, массового, народного, национального мироощущения» [Степанов 2004 : 126].

Наряду с другими оппозициями дихотомия «свое – чужое» служит универсальным и первичным способом концептуализации действительности. Ее гибкий характер позволяет трансформироваться в прочие биполярные категории, выступая в качестве макрокоррелята действительности. Первичным конструктом для оппозиции «свое – чужое» можно считать восприятие отношений по степени приближенности / удаленности от человека. Она может расширяться до доменов географического пространства согласно принципу трансформаций по аналогии, выработанному в структурной антропологии: свое – дом – ферма – поле – отдаленное [Leach 1964 : 36]. Анализ взаимосвязи категорий «свое – чужое» и пространства был проведен Е. Я. Режабеком. На вопрос «Что такое семья?» ребенок отвечает: «Это люди, которые живут вместе, в одной и той же квартире». По мнению исследователя, в перцепции ребенка преобладает зрительный реализм и пространственные отношения. Впоследствии семья отделяется от всех остальных людей, которые становятся ребенку чужими, к ним он способен проявить интерес, любопытство, но чаще чужие люди вызывают страх, смущение и недоверие [Режабек 2003 : 57].

Другим немаловажным фактором в организации оппозиции «свое – чужое» становятся темпоральные категории. Т. В. Цивьян выделяет гипероппозицию «свое – чужое» как системообразующую в балканской лингвистической модели мира: она способна подчинить прочие оппозиции, связанные со структурой времени и пространства [Цивьян 2005 : 69–70]. Размышляя о категории сакральности / профанности в русской культуре, В. М. Кулемзин отмечает, что «чужое» обычно не сакрализовано, в то время как «свое» наиболее часто подвержено сакрализации [Кулемзин 2004 : 140–145].

В целом, исследования оппозиции «свое – чужое» сквозь призму лингвокультурологической проблематики позволяют сделать наиболее обобщенные выводы о ее статусе в различных культурах, связи с другими биполярными дихотомиями, универсальных или обусловленных национальной спецификой свойствах (E. Leach 1964; В. В. Красных 2003; С. Л. Сахно 1991; Ю. С. Степанов 2004; Т. В. Цивьян 2005 и др.).

Тенденция изучать язык «погруженным в жизнь» – применительно к конкретной ситуации, определенному типу дискурса – вызывала особенный интерес к функционированию дихотомии «свое – чужое» в политической коммуникации (П. Бурдье 1994; О. С. Иссерс 1996; Н. А. Красильникова 2005; Э. Лассан 1995; А. А. Филинский 2002; А.  П. Чудинов 2003; Е. И. Шейгал 2000; P. Chilton, M. Ilyin 1993; T. A. van Dijk 2001; N. Fairclough 2003; R. Hüllse 2000; G. King 1986; G. Lacoff 1991; C. Schäffner 1996; R. Wodak 1997 и др.). Считается, что дихотомия «cвое – чужое» определяет политическую сферу, из нее, «как из пластилина, можно вылепить все, что требуется для выполнения коммуникативных и прагматических задач» [Красильникова 2005 : 62]. Исследователи часто обращаются к вопросам идентификации политических лиц, групп и институтов внутри дихотомии. Согласно Э. Лассан, исследующей коммунистический дискурс советской эпохи, в нем можно выделить основные группы «своих» и «чужих»: трудящиеся / эксплуататоры, коммунисты / сторонники «буржуазной идеологии», Советский Союз и страны народной демократии (в союзе с «национально-освободительным движением») / агрессивные круги НАТО [Лассан 1995]. Оппозиция «свое – чужое» участвует в моделировании других биполярных признаков в политической коммуникации: Г. Кинг предположил, что в американском политическом дискурсе оппозиция «свое – чужое» способна трансформироваться в дихотомии республиканцы / демократы, внутренняя / внешняя политика, конгресс / президент [King 1986 : 83–101].

Эта дихотомия наиболее удачно подходит для осуществления политических манипуляций, ибо априори заключает негативные / положительные смыслы и способна быть наполненной любым содержанием, отражающим интересы различных социальных групп. Подтверждением вышесказанному служит работа ирландских исследователей Х. Келли-Холмс и В. О’Реган, посвященная проблеме делегитимации Ирландии в немецкой прессе. Когда в 2001 г. население Ирландии проголосовало против внесения поправок в собственную конституцию, которые были необходимы для ратификации договора о расширении границ ЕС на Восток, это событие повлекло за собой появление огромного количества медиа-дебатов, касающихся темы ирландского «отступничества». Некогда дружелюбное отношение к Ирландии сменилось неприязнью и критикой со стороны немецкой прессы. Авторы показывают, как при выборе лексики, метафор, создания тональности дискурса (повелительного наклонения и модальных глаголов), стиля повествования (например, нравоучительства), при помощи контраста старой (дружественной Германии, «зеленой и милой сердцу») и новой («бесчестной, заблудшей, погрязшей в собственной алчности») Ирландии и использования культурных стереотипов («ирландцы, которым немудрено заблудится посреди своих зеленых холмов», «страдающая от глубокого похмелья Ирландия») очерчивается тонкая грань между «своим» и «чужим» [Kelly-Holmes 2004 : 81–116].

Сопоставительные исследования, основывающиеся на изучении оппозиции «свое – чужое» в различных культурах, позволяют взглянуть на арену политических событий с нескольких точек зрения одновременно. Э. Эйд анализирует английскую и пакистанскую прессу, касающуюся проблемы реакции исламского мира на нашумевшее дело о карикатурах на пророка Мухаммеда. По мнению исследователя, мусульманское сообщество в дихотомии «свое – чужое» получает упрощенную трактовку: в прессе оно представляется обиженным и оскорбленным, хотя очевидно, что большинство мусульман вообще не видели карикатур и не имеет по их поводу никакого мнения. Европа (Запад), в свою очередь, рассматривается одновременно как продвинутая (в отношении разделения светского и религиозного аспектов жизни) и отсталая часть света (которая не имеет ни малейшего представления о том, как развиваются другие общества) [Eide 2006].

Исследователи также интересуются возможным эффектом воздействия конструкции «свое – чужое» на массовое сознание, считая, что ее провокационный характер может повлечь за собой действия агрессивного характера. По данным Р. Бромлей, проявление агрессии со стороны воюющих народностей во время трагических событий в Руанде (1994) было тщательно спланировано, умело организовано и представляло собой систематически внедряемую стратегию, которая была специально создана для того, чтобы истребить этническое меньшинство, в частности, посредством манипуляции дихотомией «свое – чужое» [Bromley 2007 : Электронный ресурс].

Разнообразие средств политической коммуникации создает возможность изучить особенности оппозиции «свое – чужое» в определенном жанре (нарратив, дебаты, интервью, мемуары и т. д.). Н. Якобс и С. Собирадж исследуют образы «нас – их» в нарративе, касающемся темы благотворительных организаций во время политических дебатов в американском Конгрессе. Авторы считают, что для героизации своего образа политические лидеры изначально использовали два типа нарратива: (1) «нарратив самоотречения», когда политики дают власть работникам благотворительных организаций и филантропам, а сами уходят в тень; (2) «маскарадный нарратив», согласно которому фальшивые благотворительные организации пользуются преимуществами отсутствия государственного налогообложения для того, чтобы заниматься не только негражданственной, но и даже опасной деятельностью. По мнению ученых, члены американского Конгресса в скором времени одобрили второй тип нарратива, т. к. именно он обеспечивал более мощную и подвижную риторику для легитимации власти [Jacobs 2007].

Современные социолингвисты обращаются к оппозиции «свое – чужое», участвующей в создании национальной, расовой, возрастной, гендерной, сексуальной, профессиональной и др. разновидностях коллективной идентичности. Интерес к понятиям «раса», «национальность», «этничность» продиктован временем, когда политические, экономические связи сталкивают различные культуры на мировой арене глобализации (М. Х. Рахимбергенова 2008; «Свое» и «чужое»: Межкультурные коммуникации в полипарадигматическом аспекте 2003; Д. Р. Шарафутдинов 2006; J. Blommaert; T. Boudreau 2003; M. Domanski 2003; P. Harris 2003; H. Markus 1991; N. Renwick 2000; R. Wodak 1997).

Иногда сама категория этнической принадлежности описывается через апелляцию к оппозиции «свое – чужое»: «этничность обнаруживается в создании, постоянной адресации и манипуляции терминами культурных различий с целью осознания дихотомии «свое – чужое» людьми, принадлежащими одной политической и экономической системе» [Honig 1992 : 9]. В многонациональных странах и союзах государств, объединенных политическим курсом, проблема национальной идентичности наиболее остра. Так, Т. А. ван Дейк выявил, что оппозиция «мы – они» играет первостепенную роль в создании дискурса расовой дискриминации. Многие десятилетия в СМИ стран Западной Европы и Америки национальные меньшинства представлялись негативно и стереотипно: темы репортажей газет затрагивали проблематичные аспекты существования национальных меньшинств: иммиграция, преступность, социокультурные проблемы, расовые отношения [van Dijk 1988]. Проблеме национализма в Америке посвящена работа Дж. Гертиса и А. Кулсби. По мнению исследователей, понятие «американский» структурно лишено какого-либо смысла. Исторический путь формирования американской национальности внутри «кипящего котла» оказал влияние на уязвимость этого понятия при наполнении его любым содержанием. Довольно часто оно используется в символических целях, которые с полной уверенностью можно назвать проявлением национализма из-за того, что осмысление «нас – их» сопровождается использованием категорий «гражданства», «национальности» и «расы» [Gerteis 2003]. В многонациональном российском государстве проблемы взаимодействия этнических меньшинств с национальным большинством стоят особенно остро. Нередко образ «этнически чужого» возникает посредством манипуляций дихотомией «свое – чужое» в СМИ [Рахимбергенова 2008].

Довольно долго гендерная идентичность изучалась антропологами, социологами, психологами и наиболее часто ассоциировалась с феминистическими теориями. Д. Таннен в классической монографии «Gender and Discourse» (1994) упомянула, что половая идентичность не так часто исследуется в лингвистике в отличие от других дисциплин [Tannen 1994 : 4]. Однако лингвистическая мода существенно изменилась с начала 1990-х гг., и сегодня проблема гендера находится на гребне научного интереса (К. Anderson 2005; L. Alcoff 2006; М. Bucholtz, A. 1999; P. Eckert 2003; Wodak 1997).

Р. Водак, размышляя о конcтрукции гендерных и расовых категорий при помощи оппозиции «свое – чужое», предполагает, что образ «чужих» второстепенен по отношению к «своим»: его конструкция похожа на «зеркальное отражение отличных, проблематичных аспектов «своих» (в данном случае автор описывает противоречащие формы социализации у турок и немцев). Сопоставляя ценности турецких и немецких женщин и мужчин, автор делает вывод, что «чужие» (турки) являются жертвой, а «свои» (немцы) – агентом, «чужие» – коллективисты, а «свои» – индивидуалисты, «чужие» обладают природным телом, в то время как «свои» пытаются преобразить его в соответствии с социальными нормами [Wodak 1997 : 75–76]. Актуализация дихотомии «свое – чужое» в гендерном дискурсе проявляется не только в отношениях между полами и нациями. О. В. Рябов иллюстрирует применение гендерного дискурса на примерах массовой пропаганды во время холодной войны. Одной из ведущих в американском пропагандистском антикоммунизме была тема «отсутствия секса»: чрезмерная мускулинность русской женщины считалась следствием политического режима. В советской пропаганде главный враг страны – американский империализм – представлялся чрезмерно сексапильным и даже развратным [Рябов 2004 : 165–179].

К оппозиции «свое – чужое» также обращаются при реконструкции сексуальной идентичности (J. Butler 1993, L. Essig 1999 и др.) Дж. Батлер считает, что самоидентификация геев и лесбиянок конструируется при помощи создания и отторжения образа гетеросексуального «чужого» [Butler 1993 : 112]. Р. Кухар исследует способы создания образа «гомосексуального чужого» СМИ Словакии. По его мнению, образ гомосексуальности представлен при помощи пяти основных техник: (1) дискурса социальных стереотипов – на образ нетрадиционной сексуальной ориентации накладываются стереотипные представления о «нормальном поведении полов»; (2) психиатрического дискурса, согласно которому гомосексуализм воспринимается как медицинское отклонение от нормы, заболевание; (3) дискурса сексуализации, который обеспечивает редукционное восприятие отношений между людьми нетрадиционной ориентации сугубо через термины секса; (4) дискурса секретности – приверженцы такой техники высказывают мнение, что нетрадиционную сексуальность следует держать в секрете, сожалеть о ней и ее стыдится; (5) дискурса нормализации, появление которого среди прочих техник, по мнению автора, свидетельствует о потеплении словацких моральных предубеждений [Kuhar 2003 : Электронный ресурс].

Исследования оппозиции «свое – чужое» проводятся в рамках прикладных потребностей таких наук, как медицина, педагогика, менеджмент организации. Например, исследователь Е. Кинселла предполагает, что реконструкция бинарной оппозиции «свое – чужое» в медицинской практике напрямую соприкасается с проблемой врачебного такта. Автор исследования заключает, что доктора отстраняются от пациента, воспринимая его как «чужого» [Kinsella 2005 : 67–71].

Особое место занимают исследования дихотомии «свое – чужое» в креативных жанрах письма. Работы, посвященные ее реконструкции в литературе, сделали возможным включить художественный текст в широкий социальный контекст (М. К. Попова 2004; М. В. Тлостанова 2000; P. Caster 2004; T. Reiss 1992 и др.). Дж. Мюррей изучает «свое – чужое» в романе «Путешествия Гулливера» Дж. Cвифта. По мнению исследователя, благодаря тому, что роман родился в «золотое» для британской колонизации время, «свое» представляется как рациональное, поддающееся разумному объяснению, цивилизованное, в то время как «чужое» выступает как запредельное, алогичное и варварское. Подобные противопоставления могут являться яркими следствиями осознания собственного превосходства: британцы – это народ, который благодаря своей политической и технологической грамотности имеет безраздельное право на вторжение и покорение «чужого» [Murray 2004 : Электронный ресурс].

Возросший интерес к исследованию дихотомии «свое – чужое» в художественном тексте сопровождался желанием исследователей включить в предмет изучения долгое время остававшиеся за рамками «гибридные» разновидности художественного дискурса (музыку, киноискусство и пр.). Уже в 1980-е гг. прошлого века ученые обратили внимание на особое место массовых жанров творчества в создании и ретрансляции коллективной идентичности: «именно обыденность популярной культуры маскирует ее значимость в качестве источника массового сознания» [Harvey 1984 : 7]. Т. Грэкик анализирует роль рок-музыки в формировании гендерной и расовой идентичности при осмыслении проблем гражданственности [Gracyk 2001]. По мнению Н. Бэкстер-Мура, английская группа the Kinks в своих текстах отчетливо выражала английскую идентичность. Он изучает конструирование Р. Дэвисом (солистом группы) художественного общества, напоминающего Англию, находящуюся в противоречиях между традицией и современностью, ностальгией и реальностью, между соревнующимися понятиями класса и народа [Baxter-Moore 2006]. Исследователь О. А. Михайлова считает, что «свои» и «чужие» трансформировались в массовой песне вместе со сменой политического курса в СССР. В послереволюционной песне «мы» – рабочий народ, а враг – угнетатель и эксплуататор; в 1930-е гг. главной задачей массовой песни было показать, что народ представлял собой единый организм, поэтому мы – молодые люди, которым вместе «все по плечу»; во время Великой Отечественной войны наибольшее значение в репрезентации категории «мы» приобретает образ семьи, в то время как врагом становятся фашисты; 1950-е гг. «мы» становится узкоспециальным, появляются группы, объединенные по профессиональным занятиям, увлечениям [Михайлова 2006].

Дихотомия «свое – чужое» служит первичным конструктом, отражающим социальные признаки, в различных дискурсах. Обращение к ней в лингвистических исследованиях с культурологической и социологической проблематикой продиктовано не только желанием досконально изучить этот важнейший конструкт социальной реальности, но и осмыслить его критически, найти способы преодолеть язык вражды и найти язык согласия в отношениях между нациями, расами, полами и другими социальными группами.

Список литературы

1. Бурдье, П. Начала / П. Бурдье. – М. : Socio-Logos, 1994. – 288 с.

2. Васильева, Е. В. Концептуальная оппозиция индивид – группа в языковой картине мира : автореф. дис. … канд. филол. наук / Е. В. Васильева. – М., 2001. – 23 с.

3. Воробьев, В. В. Лингвокультурология: теория и методы / В. В. Воробьев. – М. : Изд-во РУДН, 1997. – 331 с.

4. Иссерс, О. С. Что говорят политики, чтобы нравиться своему народу? / О. С. Иссерс // Вестн. Омского ун-та. – 1996. – Вып. 1. – С. 71–74.

5. Красильникова, Н. А. Метафорическая репрезентация лингвокультурологической категории СВОИ – ЧУЖИЕ в экологическом дискурсе США, Англии и России : дис. … канд. филол. наук / Н. А. Красильникова. – Екатеринбург, 2005. – 208 с.

6. Красных, В. В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? / В. В. Красных. – М. : ИТДГК «Гнозис», 2003. – 375 с.

7. Кулемзин, В. М. Сакральное в обыденном и обыденное в сакральном / В. М. Кулемзин // Традиционное сознание: проблемы реконструкции : колл. моногр. / отв. ред. О. М. Рындина. – Томск, 2004. – С. 140–145.

8. Лассан, Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ / Э. Лассан. – Вильнюс : Изд-во Вильнюсского ун-та, 1995. – 232 с.

9. Михайлова, О. А. Мы в массовой песне / О. А. Михайлова // Проблемы лингвокультурологического и дискурсивного анализа : материалы Всероссийской науч. конф. «Язык. Система. Личность». – Екатеринбург, 2006. – С. 99–111.

10. Попова, М. К. Национальная идентичность и ее отражение в художественном сознании / М. К. Попова. – Воронеж : Воронежский гос. ун-т, 2004. –170 с.

11. Поршнев, Б. Ф. Социальная психология и история / Б. Ф. Поршнев. – М. : Наука, 1977. – 211 с.

12. Рахимбергенова, М. Х. Лингвокогнитивные стратегии отражения образа этнически «чужого» в российской прессе: автореф. дис. … канд. филол. наук / М. Х. Рахимбергенова ; Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2008. – 24 с.

13. Режабек, Е. Я. Мифомышление (когнитивный анализ) / Е. Я. Режабек. – М. : Едиториал УРСС, 2003. – 304 с.

14. Рябов, О. В. Межкультурная интолерантность: гендерный аспект / О. В. Рябов // Культурные практики толерантности в речевой коммуникации : колл. моногр. / отв. ред. Н. А. Купина, О. А. Михайлова. – Екатеринбург, 2004. – С. 165–179.

15. Сахно, С. Л. «Свое – чужое» в концептуальных структурах / С. Л. Сах- но // Логический анализ языка. Культурные концепты. – М., 1991. – С. 95–101.

16. «Свое» и «чужое»: Межкультурные коммуникации в полипарадигматическом аспекте : колл. моногр. / под ред. Л. А. Шкатовой. – Челябинск : Изд-во Челяб. гос. ун-та, 2003. – 185 с.

17. Степанов, Ю. С. Константы : сл. русской культуры / Ю. С. Степанов. – Изд. 3-е, испр. и доп. – М. : Академический проект, 2004.– 992 с.

18. Тлостанова, М. В. Проблема мультикультурализма и литература США конца XX в. / М. В. Тлостанова. – М. : ИМЛИ, 2000. – 320 с.

19. Филинский, А. А. Критический анализ политического дискурса предвыборных кампаний 1999–2000 гг. : дис. … канд. филол. наук / А. А. Филинский. – Тверь, 2002. – 143 с.

20. Цивьян, Т. В. Модель мира и ее лингвистические основы / Т. В. Цивьян. – Изд. 2-е, доп. – М. : КомКнига, 2005. – 280 с.

21. Чудинов, А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации : моногр. / А. П. Чудинов ; Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 2003. – 248 с.

22. Шарафутдинов, Д. Р. «Лица кавказкой национальности» и «люди славянской внешности»: Стереотипы вражды? / Д. Р. Шарафутдинов // Труды уральского МИОНа. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2006. – Вып. 20 : Язык вражды и язык согласия в социокультурном контексте современности : колл. моногр. / отв. ред. И. Т. Вепрева, Н. А. Купина, О. А. Михайлова. – С. 188–200.

23. Шейгал, Е. И. Семиотика политического дискурса / Е. И. Шейгал. – М. ; Волгоград, 2000. – 368 с.

24. Anderson, K. V. Gender, Metaphor and Political Identity / K. V. Anderson, K. H. Sheeler. – Lanham, MD : Lexington Books, 2005. – 243 p.

25. Alcoff, L. Visible Identities: Race, Gender, and the Self / L. Alcoff. – N. Y. : Oxford University Press, 2006. – 326 p.

26. Baxter-Moore, N. This Is Where I Belong: Identity, Social Class, and the Nostalgic Englishness of Ray Davies and the Kinks / N. Baxter-Moore // Popular Music and Society. – 2006. – Vol. 29. – No. 2. – P. 145–166.

27. Blommaert, J. Discourse: A Critical Introduction / J. Blommaert. – Cambridge : Cambridge University Press, 2005. – 299 p.

28. Boudreau, T. Intergroup Conflict Reduction Through Identity Affirmation: Overcoming the Image of Ethnic or Enemy “Other” / T. Boudreau // Peace and Conflict Studies. – 2003. – Vol. 1. – No. 10. – P. 87–107.

29. Bromley, R. Beast, Vermin, Insect: ‘Hate’ Media in the construction of the enemy – the case of Rwanda, 1990–1994 [Electronic Resource] / R. Bromley // Paper presented at the 6th Clobal Conference: Violence, Contexts and the Construction of Enemies. – Budapest, 2007. – Access regime: http://www.inter-disciplinary.net/ptb/hhv/vcce/vcce1/Bromley%20paper.pdf.

30. Bucholtz, M. Reinventing Identities: The Gendered Self in Discourse / M. Bucholtz, A. Liang, L. Sutton. – N. Y. : Oxford University Press, 1999. – 431 p.

31. Butler, J. Bodies that Matter: On the Discursive Limits of "Sex." / J. Butler. – N. Y. : Routledge, 1993. – 234 p.

32. Caster, P. B. The Language of the Prison House: Incarceration, Race, and Masculinity in twentieth century U.S. literature : PhD thesis / P. B. Caster. – Austin, 2004. – 408 p.

33. Chilton, P. A. Metaphor in political discourse: the case of the “common European house” / P. A. Chilton, M. Ilyin // Discourse and Society. – L. : Sage Publications. – 1993. – Vol. 4. – No. 1. – P. 7–31.

34. Dijk, T. A. van. How They Hit the Headlines / T. A. van Dijk // Discourse and Discrimination / Eds. G. Smitherman-Donaldson, T. van Dijk. – Detroit : Wayne State University Press, 1988. – P. 222–262.

35. Dijk, T. A. van. Political discourse and ideology, 2001 [Electronic Resource] / T. A. van Dijk // Access regime: http://www.let.uva.nl/~teun.

36. Domanski, M. The Construction of Social Reality in Minority Discourse: Polish Immigrants in Montreal / M. Domanski. – Montreal : Université de Montréal, 2003. – 321 p.

37. Eckert, P. Language and Gender / P. Eckert, S. McConnell-Ginet. – Cambridge : Cambridge University Press, 2003. – 366 p.

38. Eide, E. Critique, Anger and Understanding: Press Coverage of the Cartoon Controversy in Pakistan / E. Eide // An International Analysis of Press Discourses on Free Speech and Political Spin / Eds. E. Eide, R. Kunelius, o. Hahn and R. Schroeder. – Freiburg : Projekt Verlag, 2007. – P. 131–144.

39. Essig, L. Queer in Russia: A story of Sex, Self and the Other / L. Essig. – Durham : Duke University Press, 1999. – 244 p.

40. Fairclough, N. Analysing Discourse: Textual Analysis for Social Research / N. Fairclough. – L. ; N. Y. : Routledge, 2003. – 270 p.

41. Gerteis, J. Nationalism in America: The Case of the Populist Movement / J. Gerteis, A. Goolsby // Theory and Society. – Vol. 34. – No. 2. – 2005. – P. 197–225.

42. Gracyk, T. I Wanna Be Me: Rock Music and the Politics of Identity / T. Gracyk. – Philadelphia : Temple University Press, 2001. – 304 p.

43. Harris, P. Social Inclusion, National Identity and the Moral Imagination / P. Harris, V. Williams // The Drawing Board: An Australian Review of Public Affairs. – 2009. – Vol. 3 – No. 3. – P. 205–222.

44. Harvey, D. On the history and present condition of geography: an historical materialist manifesto [Text] / D. Harvey // The Professional Geographer. – 1984. – No. 36. – P. 1–10.

45. Honig, E. Creating Chinese Ethnicity: Subei People in Shanghai, 1985–1980 / E. Honig. – New Haven ; L. : Yale UP, 1992. – 174 p.

46. Hüllse, R. Looking beneath the surface – invisible othering in the German discourse about Turkey’s possible EU-accession [Electronic Resource] / R. Hüllse // Paper presented at the Ionian Conference, Corfu, Greece, May 19th–22nd, 2000. – Access regime: www.lse.ac.uk/collections/EPIC/documents/ICHuelsse.pdf.

47. Jacobs, R. N. Narrative and Legitimacy: U.S. Congressional Debates about the Nonprofit Sector / R. N. Jacobs, S. Sobieraj // Sociological Theory. – 2007. – Vol. 25. – No. 1 – P. 3–26.

48. Kelly-Holmes, H. The Spoilt Children of Europe: German press coverage of the Nice Treaty referenda in Ireland / H. Kelly-Holmes, V. O’Regan // Journal of Language and Politics. – 2004. – Vol. 3. – No. 1. – P. 81–116.

49. King, G. Political Parties and Foreign Policy: A Structuralist Approach / G. King // Political Psychology. – 1986. – Vol. 7. – No. 1. – P. 83–101.

50. Kinsella, E. A. Constructions of Self: ethical overtones in surprising locations / E. A. Kinsella // Medical Hunanities. – 2005. – No. 31. – P. 67–71.

51. Kuhar, R. Media Representations of Homosexuality: An Analysis of the Print Media in Slovenia 1970-2000 [Electronic Resource] / R. Kuhar. – Mirovni Inštitut, 2003. – Access regime: http://mediawatch.mirovni-institut.si/eng/media% 20representations%20of%20homosexuality.pdf

52. Lakoff, G. The Metaphor System used to justify war in the Gulf / G. Lakoff // Journal of Urban and Cultural Studies. – 1991. – Vol. 2. – No. 1. – P. 59–72.

53. Leach, E. Anthropological Aspects of Language: Animal Categories and Verbal Abuse / E. Leach // New Directions in the Study of Language / Ed. E. H. Lenneberg. – Cambridge : MIT Press, 1964. – P. 34–40.

54. Markus, H. R. Culture and the Self: Implications for Cognition, Emotion and Motivation / H. R. Markus, Sh. Kitayama // Psychological Review. – 1991. – Vol. 98. – No. 2. – P. 224–253.

55. Murray, J. C. Redefining the Self: Tracing Identity in Natural, Cultural and Psychological Landscapes in Swift’s Gulliver’s Travels [Electronic Resource] / J. C. Murray. – Access regime: http://asecs.press.jhu.edu/Murray.pdf.

56. Reiss, T. J. Mapping Identities: Literature, Nationalism, Colonialism / T. J. Reiss // American Literary History. – 1992. – Vol. 4. – No. 4. – P. 649–677.

57. Renwick, N. America’s World Identity: The Politics of Exclusion / N. Renwick. – L. ; N. Y. : MacMillan Press, 2000. – 333 p.

58. Schäffner, C. Building a European House? / Or at two speeds into a dead end? Metaphors in the Debate on the united Europe / C. Schäffner // Conceiving of Europe – Unity in Diversity / Eds. A. Mussolff, Ch. Schäffner, M. Townson. – Aldershot, 1996. – P. 33–62.

59. Tannen, D. Spoken and Written Language: Exploring Orality and Literacy / D. Tannen. – Michigan : ABLEX Pub. Corp., 1984. – 302 p.

60. Wodak, R. Gender and Discourse / R. Wodak (b) // Gender Articulated: Language and the Socially Constructed Self / Eds. Kira Hall, Mary Bucholtz – L. : Sage Publications, 1997. – P. 20–26.

Т. П. Акимова