Список литературы

1. Апресян, Ю. Д. Лексическая семантика: Синонимические средства языка / Ю. Д. Апресян. – М., 1974.

2. Арутюнова, Н. Д. Предложение и его смысл / Н. Д. Арутюнова. – М., 1976.

3. Береговская, Э. М. Экспрессивный синтаксис / Э. М. Береговская. – Смоленск, 1984.

4. Вальтер, Х. Антипословицы русского народа / Х. Вальтер, В. М. Мокиенко. – СПб., 2005.

5. Дюбуа, Ж. Общая риторика / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др. – М., 1986.

6. Киклевич, А. К. Лекции по функциональной лингвистике / А. К. Кикле-вич. – Минск, 1999.

7. Кронгауз, М. Семантика / М. Кронгауз. – М., 2001.

8. Крылова, О. А. Хиазм: текстовая природа экспрессивности / О. А. Крылова // Stylistyka. –Opole. IV. – 1995. – С. 210–214.

9. Ларин, Б. А. О разновидностях художественной речи / Б. А. Ларин // Ларин Б. А. Эстетика слова и язык писателя. Избранные статьи. – Л., 1974. С. 27–53.

10. Лингвистика креатива: коллективная монография / Отв. ред. Т. А. Гридина. – Екатеринбург, 2009.

11. Норман, Б. Ю. Синтаксис речевой деятельности / Б. Ю. Норман. – Минск, 1978.

12. Норман, Б. Ю. Синтаксические перевертыши в теории и практике русской речи / Б. Ю. Норман // Russistik. – Русистика, 1991. – № 1. – С. 6–18.

13. Норман, Б. Хиазм в структуре славянской фразы: предпосылки, функции и следствия / Б. Норман // Slavistična revija. – 2001. – № 4. – С. 247–261.

14. Норман, Б. Ю. Игра на гранях языка / Б. Ю. Норман. – М., 2006.

15. Ремчукова, Е. Н. Креативный потенциал русской грамматики / Е. Н. Ремчукова. – М., 2005.

16. Синтаксические фигуры как система. Коллективная монография / Науч. ред. Э. М. Береговская. – Смоленск, 2007.

17. Талми, Л. Отношение грамматики к познанию / Л. Талми // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. – 1999. – № 1. – С. 91–115.

18. Хелльберг, Е. Ф. Фольклорные перевертыши / Е. Ф. Хелльберг // Russian Linguistics (12). – 1988. – № 3. – С. 293–301.

19. Хилл, А. О грамматической отмеченности предложений / А. Хилл // Вопросы языкознания. – 1962. – № 4. – С. 104–110.

20. Bogusławski, A. Science as linguistic activity, linguistics as scientific activity / A. Bogusławski. – Warszawa, 1998.

21. Carter, R. Language and creativity. The art of common talk / R. Carter. – London – New York, 2004.

22. Culicover, P. W. Dynamical Grammar. Minimalism, Acquisition, and Change / P. W. Culicover, A. Novak. – Oxford, 2003.

23. Gadamer, H.-G. Wahrheit und Metode / H.-G. Gadamer. – Tübingen, 1975.

М. Ю. Федосюк современные изменения в русском глагольном и именном управлении: тенденции или ошибки?9

Характеризуя активные процессы в развитии синтаксического строя русского языка нескольких последних десятилетий, исследователи отмечают, в частности, два явления, касающиеся управления. Первое из них – это «замена падежного управления существительных и глаголов предложным (стратегия об уничтожении вместо стратегия уничтожения, анализировать об этом вместо анализировать это)» [Гловинская 1996 : 239]; второе явление — «неправильный выбор падежа (Один из первых прибыл директор вместо одним из первых; реальными кандидатами можно рассматривать вместо в качестве реальных кандидатов; о некоторых своих наблюдений вместо наблюдениях)» [Гловинская 1996 : 239–240]. Второе из упомянутых явлений настолько заметно, что уже давно получило юмористическое отражение в ставшей пословицей фразе из одного анекдота: Кто девушку ужинает, тот ее и танцует. В анекдоте это вполне понятное, однако совершенно некорректное с точки зрения норм употребления русских падежей предложение произнес некий посетитель ресторана, когда кто-то из других посетителей попытался пригласить его молодую спутницу на танец.

Заметим, что оба упомянутых выше явления не являются совершенно новыми: тенденция замены беспредложного управления предложным типа А Изяславъ иде Кыеву – И потомъ къ Меньску ходихомъ на Глеба отражена уже в древнерусских летописях [Стеценко 1972 : 96–97]; кроме того, похожие замены, напр. откладывать отъезд – откладывать с отъездом, а также многочисленные примеры отступлений от традиционных норм управления типа На этом я и ограничу свое выступление вместо Этим я ограничу… фиксировались исследователями еще в 1960–1980-х гг. [Григорьев 1961; Ицкович 1982; Русский язык… 1968; Шведова 1966]. Таким образом, можно утверждать, что в современном русском языке последних десятилетий продолжают встречаться те явления, которые наблюдались в нем и раньше.

Возникает вопрос: чем эти явления обусловлены? От ответа на него в значительной степени зависит ответ на другой вопрос: что представляют собой данные явления – текущие тенденции развития русского языка или речевые ошибки?

Обычно рассматриваемые явления интерпретируют как присущий не только русскому, но и другим славянским языкам «рост аналитических способов передачи падежных значений» [Гловинская 1996 : 300] и при этом связывают с характерным для всех индоевропейских языков постоянным усилением аналитизма. Однако такое объяснение вызывает серьезные возражения. С одной стороны, трудно согласиться с тем, что употребление русских предлогов, значения которых, как известно, добавляются к значениям падежных флексий существительных, аналогично использованию предлогов в английском или, например, французском языках, где предлоги заменили утратившиеся падежные флексии. С другой стороны, квалификация тех изменений, которые происходят в русском глагольном и именном управлении, как проявления аналитизма могла бы служить объяснением причин этих изменений лишь при условии, если бы имелось общепризнанная точка зрения на то, какие именно факторы обусловливают развитие в тех или иных языках аналитизма.

Как представляется, для того чтобы убедительно объяснить причины явлений, которые наблюдаются в системе русского глагольного и именного управления, необходимо найти ответы на следующие два более общих вопроса. Во-первых, какое содержание передают разные падежные и предложно-падежные формы управляемых существительных? Почему, например, в предложении В прихожей (П. п.) я красным карандашом (Т. п.) написал своему брату (Д. п.) записку (В. п.) четыре существительных, управляемых одним и тем же глаголам написал, стоят соответственно в предложном, творительном, дательном и винительном падежах? И второй вопрос: по каким причинам дополнения при близких по своим значениям глаголах нередко требуют разных падежных форм? Почему, например, мы говорим возглавлять институт (В. п.), но руководить институтом (Т. п.); дарить детям (Д. п.) подарки (В. п.), но одаривать детей (В. п.) подарками (Т. п.) и т. п?

Начнем наши рассуждения с попытки ответить на первый из только что заданных вопросов. Очевидно, что традиционная дефиниция, характеризующая управление как «вид подчинительной связи, при котором зависимое слово (имя существительное, местоимение, субстантивированное слово) ставится в той падежной форме (без предлога или с предлогом), которая обусловлена лексико-грамматическим значением господствующего слова» [Розенталь и др. 1994 : 365], не совсем точна. На самом деле выбор падежной формы зависимого слова бывает обусловлен не столько лексико-грамматическим значением господствующего слова, сколько той смысловой ролью, которую играет в описываемой предложением ситуации каждое из управляемых слов. Среди подобных смысловых ролей принято различать, с одной стороны, роли различных участников действия, или актантов [Теньер 1988], а с другой стороны, роли обстоятельств. Так, в уже приводившемся нами примере В прихожей я красным карандашом написал своему брату записку слово в прихожей имеет форму предложного падежа, поскольку обозначает место описываемого действия, творительный падеж карандашом указывает на то, что назван инструмент, которым было произведено данное действие, дательный падеж брату несет информацию о том, что брат является адресатом, для которого производилось действие, а винительный падеж записку – о том, что записка была продуктом этого действия.

Важно отметить, что падежей, в которых могут стоять управляемые существительные, в русском языке всего лишь 5 (это все падежи, кроме именительного, который не используется при управлении и обычно служит показателем подлежащего). Если рассматривать каждый из этих падежей, не принимая во внимание ни конкретные слова, ни контекст, в котором они употреблены, то любому из них присуще лишь одно языковое значение. Так, винительный падеж имеет значение прямого объекта: он обозначает тот предмет или событие, на который непосредственно направлено действие, причем такое, которое охватывает его целиком. В свою очередь, родительный падеж называет потенциальный объект, т. е. такой объект, который не охвачен действием непосредственно и полностью. Как правило, действие, направленное на потенциальный объект, ориентировано не на взаимодействие со всем объектом, а либо на избежание или прекращение контактов с ним (ср. построить дом [В. п.] – не построить дома [Р. п.]; получить деньги [В. п.] – лишиться денег [Р. п.]), либо лишь на ожидание или установление такого контакта (ср. узнать новости [В. п.] – ждать новостей [Р. п.]; трогать землю [В. п.] – коснуться земли [Р. п.]), либо на взаимодействие не со всем объектом, а только с какой-то его частью (ср. выпить всю воду [В. п.] – выпить немного воды [Р. п.]). Значение дательного падежа связано с обозначением адресата, т. е. того лица, для которого производится действие (дать книгу соседу; спеть ребенку колыбельную). Творительный падеж обозначает инструмент, т. е. предмет, при помощи которого осуществляется действие (резать ножом; вышивать шелком). Что же касается предложного падежа, то, неизменно употребляясь с предлогами, он обычно обозначает различные обстоятельства (жить в Москве; родиться в июне).

Итак, выше было перечислено всего лишь 5 языковых значений падежей. Однако актантных ролей и смысловых разновидностей обстоятельств, которые должны быть выражены в предложении, неизмеримо больше. Дело в том, что, обладая всего лишь одним исходным языковым значением, каждый из падежей может выражать самые разные речевые грамматические смыслы [Кобозева 2000; Лутин 2007; Федосюк 2008]. Эти смыслы определяются получателем речи в результате взаимодействия языкового значения падежа с лексическими значениями управляющего и управляемого существительного.

В ограниченных рамках данной статьи проиллюстрируем сказанное на материале лишь приглагольного творительного падежа (подробнее см. [Краткая русская грамматика 1989]).

Грамматическое значение творительного падежа – это, как уже говорилось, значение, инструмента. Без существенных модификаций это значение реализуется тогда, когда глагол обозначает физическое действие, а управляемое существительное – предмет, например: писать карандашом, резать ножом, рисовать красками.

Если, однако, управляемые существительные при глаголах физического действия обозначают не предмет, способный быть инструментом, а форму, вид или состояние, в котором могут находиться предметы или живые существа, то такие существительные приобретают смысл обстоятельств образа действия (их отличительный признак – подразумеваемые вопросы как?, каким образом?), например: положить рядами, свисать клоками, лететь стаей, идти толпой.

Смысл обстоятельств образа действия получают и словоформы творительного падежа, имеющие не предметное, а событийное значение, например: достичь трудом, добиться лестью, получить обманом.

Если же словоформы творительного падежа употреблены при глаголах, обозначающих не физические действия, а, например, обладание, мнение или эмоциональное состояние, то они воспринимаются как обозначения объектов соответствующих состояний, например: владеть домом, считаться лидером, казаться чудаком, любоваться природой, наслаждаться жизнью.

Еще большее многообразие смыслов, выражаемых управляемыми существительными, может достигаться за счет предлогов. «На место падежной формы, – писал А. А. Шахматов, – является сочетание падежной формы с предлогом, причем это сочетание, благодаря вносимому в него предлогом значению, дополняет, усиливает то значение, которое принадлежало самой падежной форме <…>» [Шахматов 2001 : 504].

К сказанному следует добавить, что слова, управляемые с использованием предлогов, как правило, обозначают такие предметы, которые не принимают непосредственного участия в действии. Так, предложение Брат бросает мяч сестре, где перед словоформой сестре нет предлога, несет информацию о том, что сестра должна попытаться поймать мяч, тогда как предложение Брат бросает мяч к сестре (или в сестру) указывает на то, что сестра не является участником действия и, скорее всего, мяч ловить не будет. Аналогичным образом из предложения Мастер работает пилой и рубанком вытекает, что пила и рубанок постоянно применяются в процессе работы, а из предложения Мастер работает с пилой и рубанком – то, что названные инструменты лишь присутствуют при работе и могут быть использованы только в случае необходимости. По этой причине во многих случаях предложно-падежные формы существительных обозначают не актанты, а обстоятельства [Дремов 2001; Мельников 1980].

Представляется, что у предлогов, так же как и у падежей, целесообразно разграничивать исходные, не зависящие от контекста языковые значения и возникающие под влиянием контекста речевые смыслы. При этом неосознанно формирующиеся в памяти носителей языка под влиянием различных воспринятых ими текстов [ср. Гаспаров 1996] исходные, инвариантные значения предлогов в большинстве случаев имеют пространственный характер. Так, например, языковым значением предлога на является информация о расположении на поверхности некоторого предмета или о движении в сторону поверхности (лежать на столе, повесить на стену), однако под влиянием контекста этот предлог может метафорически обозначать ориентацию действий относительно некоторого пространства (приехать на вокзал), состояния (выпустить на свободу), времени (назначить на среду), инструмента (работать на компьютере), цели (распилить на дрова) и т. д.

Выше мы говорили в основном о глагольном управлении. Если же существительными управляют не глаголы, а другие существительные, то управляемые формы слов, как правило, выполняют двоякую функцию. С одной стороны, они выступают как определения управляющих ими существительных, а с другой – как актанты или обстоятельства тех действий, которые обозначены или подразумеваются данными существительными. Именно этим и объясняется то, что к подобным существительным обычно можно одновременно поставить вопросы и как к определениям, и как к обстоятельствам или дополнениям. Так, имеющий форму творительного падежа зависимый компонент в словосочетании занятия музыкой, с одной стороны, отвечает на вопрос какие?, а с другой стороны, так же, как и в глагольном словосочетании заниматься музыкой, – на вопрос чем? Зависимый компонент в словосочетании знакомство с городом является ответом, во-первых, на вопрос какое?, а во-вторых, с чем? Наконец, словосочетание беседка над рекой допускает вопросы, во-первых, какая?, а во-вторых, поскольку подразумевается, что любая беседка где-то находится, – где?

То же можно сказать и об управляемых существительными формах других падежей, за исключением беспредложного родительного. Как убедительно показал С. А. Лутин [Лутин 2007], родительный падеж существительного, управляемого другим существительным, обычно указывает лишь на то, что зависимое существительное является определением. При этом конкретный характер определительных отношений бывает обусловлен лексическими значениями главного и зависимого слов, а также знаниями людей об устройстве мира. Подобные знания позволяют, например, понять, что в словосочетаниях крыша дома или карман куртки реализуется смысл «признак части предмета по его целому», в сочетаниях дом отца или платок матери – смысл «признак предмета по его владельцу», в примерах дым костра или следы пальцев – смысл «признак предмета по его источнику», в словосочетаниях приход гостей или распоряжение директора – смысл «признак действия по его субъекту» и т. д.

Из сказанного вытекает, что субстантивное управление родительным падежом в гораздо меньшей степени, чем все другие разновидности управления, способно эксплицитно дифференцировать передаваемые смыслы. Поэтому не случайно, что, как показывает материал, именно в подобных случаях беспредложное управление чаще всего заменяется предложным.

Проиллюстрируем сказанное примерами из письменных текстов, приведенными в работе [Гловинская 1996] (в скобках указаны номера страниц этой работы). Наше обращение преимущественно к письменным текстам обусловлено тем, что они в большей степени, чем устные, гарантированны от случайных ошибок. При сопоставлении приводимых ниже примеров с нормативными рекомендациями мы ориентировались на словари: [Прокопович и др. 1975; Розенталь 1988; Словарь русского языка 1981–1984; Учебный словарь… 1978].

– И только слепой не видит за эксцентричными поступками Руслана Хазбулатова продуманной тактики на ослабление демократических институтов, на укрепление личной власти (с. 245). Предложные словосочетания тактика на ослабление / укрепление гораздо более отчетливо, чем рекомендуемые словарями беспредложные словосочетания тактика ослабления / укрепления, указывают, что слова ослабление и укрепление не просто определяют существительное тактика, но еще и выражают смысл цели (ср. тактики, направленной на ослабление / укрепление).

– Телеграммы в категории срочная принимают вне очереди (с. 247). Предложное словосочетание Телеграммы в категории значительно четче, чем нормативное телеграммы категории, показывает, что речь идет об определенной разновидности телеграмм (ср. телеграммы, находящиеся в категории срочная).

– У нас, к сожалению, немало фактов об утратах в храмах церковных произведений из-за недостаточной осведомленности церковной администрации (с. 253). Предложное словосочетание факты об утратах более однозначно, чем рекомендуемое словарями факты утрат указывает на то, что имеется в виду содержание фактов (ср. факты, свидетельствующие об утратах).

Таким образом, наш ответ на первый из поставленных в начале статьи вопросов состоит в следующем. Разные падежные формы управляемых существительных указывают на разные смысловые роли, которые играют эти существительные в ситуациях, описываемых предложениями. Предлоги служат для еще большей детализации информации об упомянутых смысловых ролях. По этой причине многие из наблюдаемых в последние десятилетия случаев замены беспредложного падежного управления существительных предложным можно считать продолжением той тенденции к распространению предложных конструкций, которая наметилась в славянских языках еще в XIII–XIV в. [Стеценко 1972 : 102] и которая дает возможность максимально точно выражать смысловые функции управляемых существительных. Эта тенденция имеет весьма мало общего с употреблением предложных конструкций в тех индоевропейских языках, где распространение данных конструкций было необходимо для того, чтобы компенсировать утрату падежных флексий существительных.

Перейдем теперь к рассмотрению второго вопроса. Напомним, что это был вопрос о том, почему дополнения при близких по своим значениям глаголах довольно часто имеют разные падежные формы. Такое положение можно, очевидно, объяснить взаимодействием двух причин: с одной стороны, любой актант некоторой ситуации обычно допускает не одну, а несколько разных синтаксических интерпретаций, а с другой стороны, в языке, как правило, закрепляется в качестве нормативной только одна из потенциально возможных интерпретаций.

Иллюстрируя сказанное, зададимся вопросом: в каких отношениях находятся, например, институт и действия по управлению этим институтом? Очевидно, что с одинаково вескими основаниями можно утверждать и то, что институт является прямым объектом, на который направлены действия его руководителей, и то, что он представляет собой инструмент, с помощью которого эти руководители работают. Система русского языка допускает обе эти интерпретации, однако каждая из них жестко закреплена за разными глаголами. Именно поэтому по-русски принято говорить возглавлять институт (В. п.), но руководить или управлять институтом (Т. п.).

Аналогичным образом, описывая ситуацию, когда дети получают подарки, можно считать, что подарки являются прямым объектом действий дарящего, а дети – адресатом этого действия. Такую интерпретацию норма русского языка закрепила за конструкцией дарить детям (Д. п.) подарки (В. п.). Однако имеется и другая возможность, при которой дети будут рассматриваться как прямой объект описываемых действий, а подарки — как инструмент этих действий. Эта интерпретация закреплена за конструкцией одаривать детей (В. п.) подарками (Т. п.).

В связи со сказанным интересно отметить, что достаточно часто родственные языки фиксируют в качестве нормативных неодинаковые синтаксические интерпретации одних и тех же ситуаций. Так, русская конструкция благодарить кого-что (В. п.) за что (В. п.) квалифицирует благодаримого как прямой объект обозначаемого действия, тогда как в ее польском эквиваленте dziękować komu-czemu (Д. п.) za co (В. п.) тот, кого благодарят, обозначается как адресат данного действия. В русской конструкции поехать в Варшаву (В. п.) пространственная цель поездки обозначена как внутренние пределы Варшавы, а в ее польском эквиваленте pojechać do Warszawy (Р. п.) – как внешние границы Варшавы. Русское ждать кого-что (В. п.) или чего (Р. п.) интерпретирует ожидаемое как прямой (ждать сестру) или потенциальный (ждать поезда) объект действия, польское же czekać na kogo-co (В. п.) метафорически обозначает то же действие как направленное на поверхность объекта (ср. patrzeć na kogo-co ‘смотреть на кого-что’). Русская конструкция смеяться над кем-чем (Т. п.) метафорически интерпретирует субъекта действия как расположенного выше причины смеха (ср. склониться над столом), тогда как в польской конструкции śmiać się z kogo-czego (Р. п.) смех как бы отталкивается от границ того лица или предмета, над которыми смеются (ср. zlecieć ze schodów ‘упасть с лестницы’).

Понятно, что потенциальная возможность разных синтаксических интерпретаций одних и тех же ситуаций вступает в конфликт с жесткими требованиями языковой нормы, что и обусловливает многочисленные ошибки, характерные, прежде всего, для устной, в том числе и устной публичной, речи, поскольку она не опирается или слабо опирается на заранее подготовленный текст [Лаптева 2000].

Вновь обратимся к примерам из работы [Гловинская 1996]:

– Пришел сегодня искать разрешения от каких-то наболевших вопросов (телевизионная речь, с. 244). Замена нормативного разрешение вопросов ошибочным разрешение от вопросов, очевидно, обусловлена влиянием близких по значению словосочетаний избавление (или освобождение) от кого-чего.

– Созерцать со стороны на это положение не только вредно, но и преступно (радиоречь, с. 245). Причина замены нормативного созерцать это положение ненормативным созерцать на это положение, по-видимому, связана с влиянием словосочетания смотреть на кого-что.

– Выборы могут обернуться для российских налогоплательщиков в сотни миллионов рублей (пример из газеты, с. 248). Употребление вместо нормативного обернуться сотнями миллионов рублей ошибочного обернуться в сотни миллионов рублей, скорее всего, обусловлено влиянием словосочетания обойтись в сотни миллионов рублей.

– Об этом убедительно показала Мержвинская (пример из газеты, с. 254). Замену правильного показала это неверным показала об этом можно объяснить влиянием словосочетаний сообщить (или рассказать) об этом.

Очевидно, что подобное ненормативное употребление падежных и предложно-падежных форм невозможно трактовать как проявление каких-либо тенденций развития грамматического строя русского языка. Скорее всего, перед нами обычные ошибки, которые вполне естественны для устной речи, равно как и для подготавливаемых в условиях дефицита времени и отсутствия достаточного редакторского контроля газетно-журнальных текстов. То обстоятельство, что начиная с 1960-х годов подобные ошибки стали широко фиксироваться лингвистами как новое явление русского синтаксиса, легко объясняется тем, что именно в 1960-е годы в число объектов лингвистического анализа вошла устная речь, а также тем, что позднее, в середине 1980-х годов, в СССР был упразднен цензурный контроль над средствами массовой информации и в результате, к сожалению, ослабился и редакторский контроль над языком СМИ.

Таким образом, подводя итоги всему сказанному, можно утверждать, что наблюдаемую в современном русском языке замену беспредложного управления существительных предложным управлением (например, употребление словосочетаний тактика на укрепление вместо тактика укрепления) можно считать одной из тенденций развития синтаксического строя русского языка. Эта тенденция обусловлена установкой на более точное выражение смысловых функций управляемых существительных. Что же касается другого наблюдаемого современными русистами явления – многочисленных замен прочих нормативных форм управления ненормативными (типа созерцать на это положение вместо созерцать это положение), то такие замены следует признать не грамматической тенденцией, а ошибками, которые естественны для неподготовленной устной и плохо подготовленной газетно-журнальной речи. Активная фиксация этих ошибок русистами обусловлена тем, что названные разновидности речи в последние десятилетия стали предметом интенсивных лингвистических исследований.