Конверсационный анализ как метод исследования социальных отношений власти и подчинения

Проблема власти носит ярко выраженный междисциплинарный характер; она активно разрабатывается в последние десятилетия в философии, социологии, политологии, психологии и лингвистике. Исследования власти в гуманитарных науках описывают природу данного явления под разными углами зрения.

Интерес философов к проблеме власти связан с ее кардинальной ролью в жизни человека. Размышления об этом мы находим уже у Платона, который пишет, что «всякий, кто нуждается в подчинении, должен обратиться к тому, кто способен править», вследствие чего предстает естественным право кормчего повелевать моряками, право врача использовать свое искусство в лечении больных и любое другое проявление права повелевать людьми [Платон 2004 : 230].

В философии XIX в. используется уже не только понятие права, но и более широкое понятие власти как неотъемлемой и неизбежной стороны человеческих отношений. Г. Гегель вскрывает сущность этих отношений как постоянное действие модели «господин – раб», то есть как постоянное проявление социального превосходства одного человека и признания этого превосходства другим человеком [Гегель 2000].

Ф. Ницше придает понятию власти уже воистину всеобъемлющий статус, утверждая, что в основе всего сущего лежит безличная воля к власти. Жизнь и воля к власти, по Ницше, неразделимы. «Только там, где есть жизнь, есть и воля. Но это не воля к жизни, но – так учу я тебя – воля к власти!» [Ницше 2006 : 383]. Отношения власти и повиновения, согласно Ницше, можно наблюдать повсеместно. «Но где бы ни находил я живое, везде слышал я и речь о послушании. Все живое есть нечто повинующееся» [Ницше 2006 : 383].

М. Хайдеггер, продолжая философскую традицию исследования власти, вскрывает ее стремление к усилению и постоянному утверждению. «Сущность власти в том, чтобы быть господином над уже достигнутой ступенью власти. Власть остается властью лишь до тех пор, пока она остается постоянным возрастанием власти, пока она предписывает себе – «больше власти!» Уже сколько-нибудь задержаться в таком возрастании власти, остановиться на известной ступени власти означает начать терять власть. В сущность власти входит властвование над самой собой. Такое властвование над собой неотделимо от власти и берет свой исток в ней самой – постольку, поскольку власть – это приказывание и поскольку власть, будучи приказыванием, уполномочивает сама себя на властвование над очередной ступенью власти. Так что верно сказать, что власть вечно находится на пути к самой себе» [Хайдеггер 2006: 39].

Из современных философов, исследующих власть, следует особо отметить П. Рикера, поскольку он подчеркивает интерактивный характер власти. Власть – это поведение наперекор, против другого; «власть над одна воля осуществляет наперекор другой воле» [Рикер 2005 : 21]. Он также отмечает, что власть может быть как созидательной, так и разрушительной силой. Негативную сторону власти он описывает как насилие. «Эта власть над другими всегда представляет удобную возможность для насилия в его разнообразных формах: начиная от лжи <…> и заканчивая причинением страданий» [Рикер 2005 : 20]. Позитивная же сторона власти состоит в том, что она является «цементом для социальных уз», «общей силой, которая замышляет горизонт публичного мира, понимаемого как спокойствие и порядок» [Рикер 2005 : 38, 82].

Подхватывая философские идеи о власти как залоге упорядоченности общества, социологи описывают отношения власти между различными социальными группами: между политической элитой и населением, работодателями и рабочими, мужчинами и женщинами, пожилыми и молодыми людьми и т. д. Среди работ социологов, посвященных проблеме власти, нельзя не отметить М. Вебера, который подчеркивает, что статус, класс и власть выступают в качестве основных измерений социальной стратификации. В числе условий, на которые опирается власть и в рамках которых происходит подчинение, Вебер называет армию, экономический интерес, подчинение авторитету как лицу, призванному командовать другими. Он вводит также важное понятие легитимности власти – ее признания управляемыми индивидами [Вебер 1999].

В политологии власть определяется как «способность, право и возможность тех или иных лиц, органов, учреждений, систем распоряжаться кем-либо, чем-либо; оказывать решающее воздействие на судьбы, поведение и деятельность конкретных людей, их общностей и институтов с помощью различных средств – права, авторитета, воли, принуждения» [Халипов 2002 : 7]. В одном из своих аспектов власть – это «обширнейшая область общения, взаимодействия, сотрудничества, согласия, партнерства, уважения, совместных действий, а вместе с тем и сфера разобщения, противостояния, конфронтации, соперничества, споров, притязаний, претензий, вражды и борьбы» [Халипов 2002 : 27].

Политологи отмечают, что власть в рамках политической системы – это необходимый и разумный регулятор общественных отношений и человеческого поведения. Так, Ф. Фукуяма, рассуждая о природе либерального общества, указывает, что в основе противоречащих такому обществу отношений власти и подчинения лежит неравенство: «люди изначально неравны; относиться к ним как к равным – значит не утверждать, а отрицать их человеческую сущность» [Фукуяма 2004 : 434]. Г. Маркузе пишет о рациональной политической власти, которая основывается на знании и необходимости и которая нацелена на защиту и сохранение жизни членов общества [Маркузе 2003 : 195].

В политологии власть трактуется также как эффективное управление людьми, эффективный менеджмент. «Власть – возможность сделать по-своему, принудить других делать то, что хочется вам, даже если они предпочитают иное; эффективность – достижение цели с минимальными источниками власти – заставить другую сторону полюбить вашу последовательность операций при выполнении действия» [Тоффлер 2004 : 37]. Прослеживая эволюцию власти в новом информационном обществе, Э. Тоффлер подчеркивает «сегодняшнюю глубочайшую метаморфозу власти: и сила, и богатство стали поразительно зависеть от знания» [Тоффлер 2004 : 39].

В психологии исследуются проблемы, посвященные личности человека, находящегося у власти: проводится психоанализ авторитарных личностей, анализируются мотивы, побуждающие людей стремиться к власти и удерживать ее. Г. Лебон впервые описывает личные качества человека, осуществляющего власть – лидера, «вожака». «Его [вожака] воля представляет то ядро, вокруг которого кристаллизуются и объединяются мнения» [Лебон 1999 : 195]. К. Юнг, продолжая это направление, дает психологический портрет таких диктаторов, как Гитлер, Муссолини и Сталин [Юнг 1999].

З. Фрейд рассматривает власть как объект стремлений человека, а подчинение – как его естественную потребность. Описывая стремление к власти и лидерству, Фрейд утверждает, что человеческие массы нуждаются в лидере, аналогичном авторитарному отцу в семействе, «в отцеподобии» [Фрейд 2005], – отсюда возникает современное понятие патернализма как одного из проявлений власти.

Э. Фромм определяет отношения власти и подчинения как «экзистенциальную дихотомию, внутренне присущую человеческой ситуации» [Фромм 2004 : 336]. Власть неизбежна, поскольку у людей существует «экзистенциальная потребность в установлении связей (подчинение, власть, любовь). Чтобы достичь единства с миром, человек подчиняется другому, группе, социальному институту» [Фромм 2004 : 465]. В этой теории понятия власти и подчинения еще более углубляются; они начинают противопоставляться отношениям любви как своему антиподу.

В современной психологии власть рассматривается в ее личностном преломлении – как власть человека над самим собой, как созидательная сила, помогающая человеку не только побеждать других людей и не только контролировать их, но и сотрудничать с ними. «Возможна сила без злоупотребления. Власть заключена в сотрудничестве между людьми, и, помогая друг другу, мы вместе становимся сильнее» [Штайнер 2006 : 17]. Власть начинает определяться не только по ее внешнему проявлению, теперь учитывается и субъективное чувство власти. «Внешне она [власть] измеряется тем, скольких женщин, мужчин, подчиненных или слуг мы контролируем, каким участком земли мы владеем, насколько велик наш гардероб, сколько у нас денег, машин, домов, яхт или самолетов, а также тем, насколько мы физически сильны и здоровы. Все эти признаки мы ассоциируем с властью. <…> Субъективное ощущение власти – ощущение себя красивым, умным, здоровым и успешным – одним словом, победителем – связано прежде всего с тем, в какой степени человек чувствует, что он лично способен управлять событиями своей жизни» [Штайнер 2006 : 48–49].

Таким образом, власть в философии, социологии, политологии и психологии рассматривается как неизбежная форма социальных отношений между людьми, которая ассоциируется с господством, приказыванием, принуждением, насилием, контролем, доминированием, управлением. Являясь как созидательной, так и разрушительной социальной силой, власть становится объектом желаний и стремлений для отдельного индивида и формирует особые качества его личности.

В лингвистике исследования феномена власти проводятся в двух основных направлениях: в социолингвистическом аспекте и в рамках теории конверсационного анализа.

В рамках первого направления анализу подвергается язык социального статуса, исследуются дискурсы людей, находящихся у власти (политиков, государственных деятелей, владельцев крупных компаний и т. д.), изучаются ритуальные формы общения, речевой этикет, коммуникативное лидерство, манипулятивное общение [Формановская 1982; Блакар 1987; Серио 1993; Шаховский 1998; Карасик 2000; 2002; Сухих 2000; Шейгал 2000; Попова 2001; Стернин 2001; Базылев 2005; Кара-Мурза 2005; Чудинов 2006; Brown 1960; 1972; Goffman 1967; Fairclough 1989; Hudson 1996 и др.].

В своем фундаментальном труде социолингвисты Р. Браун и А. Гилман дают определение власти через понятие контроля: «можно считать, что один человек имеет власть над другим в той степени, в которой он может контролировать поведение другого. Власть существует в отношениях между по крайней мере двумя людьми, и она не является взаимной (nonreciprocal), то есть оба не могут иметь власть в одной и той же сфере поведения» [Brown 1972 : 255]. Отношения между двумя общающимися людьми, согласно Брауну и Гилману, строятся на основании двух оппозиций: власть – равенство и солидарность (solidarity) – несолидарность [Brown 1972 : 272]. Другой социолингвист, Р. Хадсон, уточняя понятие солидарности, описывает ее как степень близости, общности между говорящими, количество имеющихся у них совместных переживаний, общего жизненного опыта [Hudson 1996 : 122]. Солидарным для человека может являться, например, старый друг семьи (при этом неважно, обладает он большей властью или нет), несолидарным следует считать, например, официанта в незнакомом ресторане [Brown 1972 : 258-259]. Степень солидарности между говорящими в беседе, таким образом, отражает социальную дистанцию между ними в «горизонтальном» измерении, в то время как степень равенства/неравенства собеседников, основанная на наличии у одного из них власти, отражает социальную дистанцию «по вертикали». Являясь независимым социальным критерием отношений между людьми, солидарность, безусловно, может влиять на отношения власти и подчинения, чаще всего играя роль фактора, сглаживающего, минимизирующего асимметрию отношений.

Отношения власти и подчинения чаще всего возникают на основе различия в социальном статусе общающихся. В. И. Карасик определяет социальный статус как «сложную систему значений соотносительного неравенства между участниками общения», от которой зависят «права и обязанности и вытекающие отсюда взаимные ожидания поведения» [Карасик 2002 : 5, 282].

В трудах Н. Фэарклофа борьба за власть исследуется в ее дискурсивном проявлении. Он доказывает, что власть не является чем-то незыблемым, напротив, она постоянно захватывается и отстаивается в дискурсе, в коммуникации. Те, кто владеют властью в определенный момент, должны постоянно подтверждать свою власть своим дискурсом, а те, кто властью не владеют, всегда могут претендовать на нее, изменив свой коммуникативный стиль [Fairclough 1989 : 68]. Это справедливо и по отношению к разговору в определенной ситуации, и в терминах социального института, и в терминах целого общества: власть на всех этих уровнях захватывается, реализуется, поддерживается и утрачивается в процессе коммуникации [Fairclough 1989].

В указанных и многих других социолингвистических исследованиях установлено, что общество, власть и язык неразделимы. Социальные отношения власти и подчинения постоянно перераспределяются в современном динамично развивающемся обществе между его членами, что неизбежно находит свое отражение в языке.

Разработки в области теории конверсационного анализа (conversation analysis), или анализа беседы, посвящены изучению особенностей разговорного дискурса.

Одним из основоположников конверсационного анализа является П. Грайс, впервые исследовавший «логику» (logic) идеальной беседы – ее развертывание в соответствии с Кооперативным Принципом, то есть сводом правил, или максим, следование которым делает беседу разумной и эффективной [Grice 1975]. Идею о связности и четкой структурированности беседы впервые выдвинул Э. Гоффман [Goffman 1967]; эта идея была доказана на большом фактическом материале – корпусе записанных на магнитную ленту спонтанных живых бесед – Х. Саксом [Sacks 1987] и его последователями. Ими было установлено, что нормативная беседа должна начинаться с фатического общения, развертываться путем чередования смежных пар реплик (adjacency pairs) и, наконец, в беседе должны содержаться высказывания, указывающие на ее завершение [Schegloff 1981; Sacks 1987; Simpson 1989; Tannen 1989; Clark 1996 и др.]. Понятие смежной пары далее уточнил Дж. Серль, определив реплики как речевые акты, благодаря чему беседа предстает как последовательное чередование речевых актов. Он также поставил проблему исследования когнитивной структуры беседы как совместной деятельности говорящих (joint activity), обусловленной местом и условиями ее протекания [Searle 1997 : 249].

Использованию метода конверсационного анализа для исследования социальных отношений власти и подчинения посвящены статьи ряда британских лингвистов [Sinclair 1982; Short 1989; 1996; Toolan 1989; Nash 1989 и др.] В них власть и подчинение рассматриваются на микроуровне – на уровне отдельных бесед. Выявляются специфические дискурсивные параметры асимметричного общения, среди которых особо отмечаются маркеры наличия власти у говорящего: номинирование собеседника без называния титула; более длинные реплики, большее количество реплик, контроль над темами беседы, перебивания, использование директивов, в отдельных случаях – отсутствие вежливости.

Данный подход к исследованию власти и подчинения был развит и углублен при помощи метода концептуального анализа – выявления концептуальной структуры беседы, в которой проявляются отношения неравноправия между говорящими [Копылова 2008]. Необходимость дополнения формального конверсационного анализа концептуальным анализом обусловлена отсутствием четких формальных критериев отнесения того или иного фрагмента разговорного дискурса к дискурсу власти или подчинения: в разных случаях один и тот же маркер может иметь противоположный смысл. В частности, и более длинные реплики, и перебивания, и отсутствие вежливости могут быть как маркерами власти, так и маркерами подчинения, в зависимости от конкретной коммуникативной ситуации. Поэтому кроме формальных конверсационных маркеров власти/подчинения требуется установить и их когнитивные маркеры.

Было определено [Копылова 2008], что главным когнитивным критерием, позволяющим говорить о наличии власти и подчинения в беседе, является «присвоение» концептов говорящими: говорящие разделяются на властвующего и подчиняющегося, если они выступают, соответственно, в качестве носителей концептов, входящих в концептосферы «Власть» (Power) и «Подчинение» (Submission). Это означает, что опорными концептами дискурса человека властвующего являются концепты, входящие в концептосферу «Power», одновременно с этим опорными концептами дискурса человека подчиняющегося становятся концепты, входящие в концептосферу «Submission». Таким образом, для того чтобы обоснованно утверждать, что в той или иной беседе выражаются отношения власти и подчинения, необходимо доказать, что эти отношения закреплены в концептуальной структуре данной беседы.

С помощью обширного лексикографического материала было подтверждено, что концепт «Power» является значительно более сложным и объемным, чем находящийся с ним в отношениях антиномии концепт «Submission». Власть и подчинение имеют множество дискурсивных воплощений, однако эмпирический материал показывает, что в целом эти отношения сводятся к четырем базовым смыслам – концептуальным зависимостям: 1) «Authority» (институциональный авторитет) – «Submission» (подчинение), 2) «Ownership» (собственность) – «Submission», 3) «Strength» (сила) – «Submission», 4) «Competence» (компетенция) – «Submission».

Первая концептуальная зависимость, «Authority» – «Submission», реализуется в беседах, развертывающихся, в основном, в институциональном контексте, например, в суде, на предприятии, в учебном заведении и т. п., между людьми, один из которых обладает большими институциональными правами и полномочиями, чем другой. Во взаимодействии такого типа реализуется такой концептуальный признак концепта «Authority», как «право контролировать, командовать или принимать решения» (the right to control, command, or determine); «переданное полномочие или право; легализация действий» (a power or right delegated or given; authorization) [D].

Второй тип зависимости, «Ownership» – «Submission», базируется на владении одним из говорящих каким-либо материальным ресурсом, дающим ему основание для власти. Это подтверждается следующими концептуальными признаками: «владение собственностью и осуществление контроля над ней» (the act of having and controlling property) [AHD]; «владение с правом передачи собственности другим лицам» (possession with the right to transfer possession to others) [AHD].

Третья концептуальная зависимость, «Strength» – «Submission», предполагает применение одним из собеседников силы в форме вербального и невербального насилия. Наиболее значимый концептуальный признак концепта «Strength»: «физическая сила или сила мускулов; энергия» (bodily or muscular power; vigor) [D].

Что касается четвертой установленной пары опорных концептов, «Competence» – «Submission», то она определяет основу для бесед, в которых власть одного из говорящих связана с его компетенцией – знаниями, умениями и опытом в профессиональной или иной деятельности. Важными концептуальными признаками здесь предстают «свойство или условие узаконенной квалификации, позволяющей выполнять действие» (the quality or condition of being legally qualified to perform an act) [AHSMD], а также «специфический набор мастерства, знаний или умений» (a specific range of skill, knowledge, or ability) [AHD].

С точки зрения теории стратегичности дискурса власть и подчинение следует рассматривать как взаимосвязанные дискурсивные стратегии.

Под стратегией понимается унифицированный способ порождения однотипного дискурса, однотипного по той причине, что в его основе лежит единый смысл (концепт) говорящего/пишущего, выводимый из его дискурса в целом. Так как дискурс представляет собой последовательность или серию взаимосвязанных речевых актов, то для выведения смысла дискурса говорящего, или базового концепта, вокруг которого строится этот дискурс, необходимо исследовать отдельные речевые акты как составные части данного дискурса [Плотникова 2006; 2008].

Если собеседники реализуют дискурсивные стратегии власти и подчинения, то это означает, что в основе дискурса каждого из них лежит интерактивный концепт из концептосферы «Power – Submission», которому подчинены все производимые ими речевые акты.

Такие беседы развертываются по принципу комплементарности. Понятие комплементарности было предложено П. Вацлавиком, Дж. Бивин и Дж. Джексоном, которые разделяют все сценарии человеческих отношений (в их терминах – паттерны) на две большие группы – симметричные и комплементарные. Применительно к нашим терминам, под симметричным паттерном отношений следует понимать отношения равенства; под комплементарным – отношения неравенства. В комплементарных взаимоотношениях выделяются «ведущая» и «ведомая» позиции. Многие из них устойчиво закреплены в социуме. Например, в позициях «офицер – солдат», «руководитель – сотрудник», «врач – пациент», «учитель – ученик», «родитель – ребенок» за участником, занимающим первую позицию, социально закреплена роль ведущего, а за участником, занимающим вторую позицию, – роль ведомого [Вацлавик 2000].

Однако наблюдаются и случаи перерождения созидательной власти, основанной на данных комплементарных отношениях, во власть разрушительную, негативную. Речеактовый и концептуальный анализ дает основание для выявления подобной трансформации в отношениях власти и подчинения в разговорном дискурсе, позволяет идентифицировать факты дискурсивного злоупотребления властью и вскрывает лингвистическую природу вербального насилия.

Рассмотрим пример злоупотребления дискурсивной властью в беседе между школьным учителем и учениками.

"Open your books to page one forty-two," Grumpner growled, as he walked down the aisle and tossed a ratty textbook onto Sabrina's desk.

"You need to read this page carefully, morons," Grumpner threatened. "Tomorrow you're going to have a quiz on it."

Sabrina slowly raised her hand.

"What is it, Grimm?"

"That page has been ripped out of my book," she stuttered.

Grumpner's face turned red. Even from the back of the room, Sabrina could spot a throbbing vein on his forehead, preparing to explode.

Luckily, the old grouch was distracted by a short, pudgy boy running into the classroom. He rushed past the teacher and hurried down Sabrina's aisle, where he slipped behind a desk and opened a book.

"Wendell!" Grumpner bellowed at the top of his lungs.

"Yes, Mr. Grumpner," Wendell replied.

"You are late, again," the teacher said.

"I'm sorry. I forgot to set my alarm clock," the boy said meekly.

"You forgot?" Grumpner exploded. "Well, that's just great! I bet you didn't forget breakfast this morning! Everyone can see that! Maybe we should cover your alarm clock with candy and French fries; then you'd never forget to set it!"

"I said I was sorry!"

The old man stomped down the aisle and roughly pulled the boy out of his seat. He dragged him to the front of the room so everyone could see his humiliation.

"Do you know why you are always late, Wendell?" Mr. Grumpner asked. "It's because you are a worthless fat-body. Isn't that right?"

This woke up the class, who roared with laughter (M. Buckley. The Unusual Suspects).

Ситуация общения в данном примере представляет собой урок. В основе взаимодействия «учитель – ученик» априори лежат отношения неравноправия: учитель как человек, обладающий знаниями по своему предмету и имеющий определенный опыт преподавания, должен осуществлять легитимную институциональную власть, обучая учеников, передавая им знания и контролируя степень их усвоения. Дискурсообразующими концептами для учителя должны являться концепты «Competence» и «Authority». Однако в данном примере все происходит иначе. Здесь происходит трансформация институциональной власти, основанной на компетенции, в личностно обусловленную власть-силу, которой учитель явно злоупотребляет.

Речеактовая структура беседы начинается с директива: учитель приказывает школьникам прочитать страницу из учебника. Невербальная составляющая данного речевого акта – ворчливый тон учителя и тот факт, что он швыряет учебник на парту новой ученицы, вместо того чтобы подать ей его, – свидетельствует о том, что здесь можно говорить именно о приказе, а не о простом инструктаже. В следующем директиве, произведенном учителем, содержится существительное morons, которым он номинирует учеников. Приведем некоторые словарные дефиниции данного существительного:

• a foolish or stupid person [CED];

• usually offensive: a person affected with mild mental retardation [MWMD];

• a person of mild mental retardation having a mental age of from 7 to 12 years and generally having communication and social skills enabling some degree of academic or vocational education. The term belongs to a classification system no longer in use and is now considered offensive [AHSMD].

Как видно из дефиниций, данная лексема используется преимущественно в оскорбительном смысле и потому считается инвективной. Кроме того, обращает на себя внимание угрожающий тон, которым производится данный речевой акт (автор произведения, из которого заимствован пример, описывает его как угрозу – использует для его обозначения глагол threaten).

В процессе развертывания беседы появляются новые признаки, указывающие на реализацию учителем стратегии власти: его гнев по поводу вырванных из учебника страниц, который проявляется невербально (покраснение лица, пульсирующая вена), оклик опоздавшего ученика по фамилии очень громким, «ревущим» голосом (автором для описания был использован глагол bellow – to emit a hollow, loud, animal cry, as a bull or cow ) [D]. Учитель все более превышает свою институциональную власть и начинает проявлять по отношению к ученику вербальную агрессию. Он повторяет реплику ученика You forgot?, то есть передразнивает его. Употребляемые им экспрессивы Well, that's just great! и ассертивы I bet you didn't forget breakfast this morning! Everyone can see that! ироничны по своему содержанию и произносятся с высокой степенью эмоциональности. Учитель также делает оскорбительный намек на полноту ученика и на его пристрастие к еде, «советуя» ему класть булочки и конфеты на будильник, тогда он не забудет его вовремя заводить. В сущности, учитель не только реализует власть над опоздавшим учеником, он заставляет всех других учеников принять участие в издевательствах, смеяться над наказанным. В конце беседы он применяет физическую силу – вытаскивает школьника из-за парты и ставит его на виду у всего класса – и еще раз публично оскорбляет его, назвав «бестолковым толстяком» (a worthless fat-body).

Коммуникативная цель учителя, легитимная для данного институционального контекста, – информирование школьников (представление материала) и последующий контроль полученных ими знаний – вытесняется его личной коммуникативной целью – унизить ученика. Реализуясь, эта цель полностью поглощает и цель подчиняющихся учеников, которые должны были получать информацию (материал урока), а оказались вынуждены участвовать в той коммуникативной ситуации, которую создал учитель. Стратегия подчинения в данной беседе имеет следующие маркеры: для того чтобы получить разрешение задать вопрос, ученица поднимает руку, что соответствует принятым в школе институциональным правилам поведения; объясняя проблему, ученица говорит запинающимся голосом (stuttered), что отражает ее нерешительность и робость перед учителем; опоздавший ученик извиняется, называет причину опоздания и не оказывает сопротивления, когда его высмеивают публично. В данном случае нулевой речевой акт (молчание) свидетельствует о принятии цели властвующего и полном подчинении ей.

Метод конверсационного анализа, с помощью которого была исследована данная беседа и который может быть использован для анализа множества других подобных ей бесед, помогает сделать не одни только лингвистические выводы (установить речеактовую и концептуальную структуру беседы) – этот метод позволяет выйти на междисциплинарный уровень и глубже понять социальную и психологическую сущность подобного коммуникативного взаимодействия. Обычными аргументами учителя, который ведет себя по отношению к ученикам так, как это описано в примере (он заимствован из современного произведения, действия происходит в наши дня), являются утверждения о том, что учеников нужно приучать к дисциплине, а для этого нужна строгость, что, наказывая учеников за недисциплинированность, учитель воспитывает у них чувство долга и ответственности. Эти аргументы можно продолжать бесконечно, мы все с ними неоднократно сталкивались и знаем, как трудно бывает их оспаривать, коммуникативно им противостоять.

Современная лингвистика с ее новой методологией предлагает обществу дискурсивные приемы защиты коммуникантов, заведомо находящихся в положении подчиненных, – защиты от нелегитимного использования дискурсивной стратегии власти по отношению к ним. Лингвист может предложить социально ответственному работнику (директору школы, школьному психологу), а также родителям и всем заинтересованным лицам научные аргументы, уничтожающие аргументы, приведенные выше. Подобному учителю следует разъяснить, что он действительно обладает дискурсивной властью над учениками, но лишь в пределах, ограниченных его компетенцией. Все известные науке присущие власти параметры – доминирование, приказывание, управление, контроль и т. д. – в его коммуникативном взаимодействии с учениками должны осуществляться лишь через его профессиональную компетенцию (через реализацию в его дискурсе концепта «Компетенция», в лингвистических терминах). Следует также разъяснить, что учитель в данном случае активно стремится к утверждению такого параметра власти, как авторитет, он «жаждет» авторитета, признания учениками своего права доминировать над ними, управлять ими. Однако в современном обществе такое право легитимно лишь в том случае, если авторитет учителя исходит из его компетенции. Когнитивное перемещение – утверждение авторитета учителя на основе концептов «Сила», «Насилие», «Угроза», «Осмеяние», «Издевательство» и т. п. – в современном школьном образовании нелегитимно.

Предложенная методика может быть применена также к анализу злоупотребления дискурсивной властью и в других комплементарных социальных отношениях: «руководитель – сотрудник», «офицер – солдат», «врач – пациент», «взрослый – ребенок» и т. д. Данная методика обладает большой объяснительной силой, поскольку с ее помощью выявляется когнитивный принцип, лежащий в основе перехода от легитимных, социально необходимых, «здоровых» отношений «власть – подчинение» к нелегитимным, социально вредным, «нездоровым» отношениям. Суть такого перехода заключается в концептуальной подмене, которую осуществляет человек властвующий, возводя свой дискурс к неким «другим» концептам из концептосферы «Власть – Подчинение». Эти концепты являются «другими» по отношению к «нужным», то есть социально востребованным концептам.

Учет когнитивного фактора позволяет по-новому осмыслить коммуникативные задачи не только говорящего властвующего, но и говорящего подчиняющегося. Как было установлено выше, у говорящего, осуществляющего дискурсивную стратегию власти, есть, тем не менее, ограничения на ее реализацию, связанные с институционально обусловленными когнитивными ожиданиями. В свою очередь, на говорящего подчиняющегося также налагаются определенные когнитивные обязательства: в нормативной ситуации он должен строго следовать своей роли ведомого и не пытаться оспаривать ее в бесполезных дискуссиях, как это имеет место в следующем примере. Один из говорящих – человек, которого пригласили участвовать в телевизионном шоу – неожиданно получает от продюсера отказ и не допускается в эфир:

The producer came in and told Annie that it was her turn to go on and Adam that he would be next.

Adam remained in the greenroom, rehearsing in his head what he was going to say. He couldn’t wait to get out there.

Annie seemed to be on for a long time, segueing from talking about her musical to talking about fund- raising work she was doing for PETA.

During the commercial break, the producer returned to the greenroom, looking upset, and said, “I’m so sorry, Mr. Bloom. We went over today, and I’m afraid we won’t have time to talk to you.”

“I’m sorry?” Adam had heard her, but he hadn’t quite absorbed what she’d said. Did she mean he was going on later?

“We can’t have you on,” she said. “I’m so sorry for the inconvenience. If there’s someplace you have to get to, I can arrange to have a car service take you.”

“Wait,” Adam said. “You mean I’m not going on at all?”

“I’m afraid not,” she said.

“Well, that’s ridiculous,” he said. “I got up at the crack of dawn today, came all the way down here, juggled my schedule-”

“I know, it really sucks,” she said, “but people get bumped all the time. It’s not personal or anything. It just happens.”

“Can I talk to the producer?”

“I am the producer.”

“I mean the head producer.”

“I am the head producer.” She sounded snippy, insulted. “I’m sorry, Mr. Bloom, but there’s nothing we can do.”

She left the room. Adam was upset and was about to go after her and continue complaining when he realized that there was nothing for him to complain about. Yeah, he’d been looking forward to going on the show, and it would’ve been fun to be the center of attention for a while longer, but it wasn’t like the show owed him anything (J. Starr. Panic Attack).

Данный пример иллюстрирует непонимание подчиняющимся изначально заложенных в структуру коммуникативной ситуации отношений власти и подчинения. Его заставляют долго ждать в специальном помещении момента, когда он сможет выступить в передаче. Таков внутренний распорядок, принятый на телестудии, и гость подчиняется ему, так же как и другая участница, тоже ожидающая своей очереди. Между ними наличествуют отношения эгалитарности, оба они имеют достаточно высокий статус гостей, с участием которых будет создаваться телевизионное шоу. Оба они обладают интересными фактами, о которых они будут рассказывать телезрителям. В концептуальном плане, им принадлежит доля той коллективной власти-компетенции, которая позволяет работникам телевидения и его гостям осуществлять общее дело – создавать шоу. Власть же продюсера, распределяющего роли участников передачи, связана с ее авторитетной должностью, то есть базируется на ее институциональном праве контролировать все, что происходит на вверенной ей территории.

Внезапно коммуникативная ситуация меняется – продюсер отстраняет приглашенного от участия в шоу. Она производит ассертив-извинение и декларатив – объявление нового состояния дел, а именно, что он не будет выступать в телепередаче. Отказ производится в вежливой форме (используются собственно слова извинения I’m so sorry и формула смягчения негативной информации I’m afraid; речевой акт сопровождается невербальным знаком – огорченным выражением лица говорящей); кроме того, собеседнику объясняется причина отказа – отсутствие времени для его выступления. В следующей реплике продюсер вежливо предлагает гостю доставить его домой (If there’s someplace you have to get to, I can arrange to have a car service take you). Однако, несмотря на использование этикетных форм вежливости, суть сказанного – не что иное, как дискурсивная реализация стратегии власти.

Собеседник отказывается принять новое положение дел, что дискурсивно выражается в уточнении и переспросах (I’m sorry?; Wait. You mean I’m not going on at all?). Затем гость пытается захватить власть над собеседницей, чтобы все-таки быть допущенным к участию в телешоу. При помощи экспрессива (Well, that’s ridiculous) и ассертива (I got up at the crack of dawn today, came all the way down here, juggled my schedule-) он выражает недовольство по поводу напрасно потерянного времени и описывает трудности, вызванные изменением личного расписания. Этим самым говорящий имплицитно сообщает о ценности собственного времени и важности дел, которые были отменены. Продюсер его перебивает, выражая при помощи ассертивов сочувствие гостю (I know, it really sucks, but people get bumped all the time. It’s not personal or anything. It just happens) и вместе с тем подчеркивая, что данная ситуация – типичная для телевидения и что ей часто приходится отказывать людям.

Однако гость продолжает оспаривать власть продюсера, требуя с помощью директива-вопроса Can I talk to the producer? возможности обсудить его проблему с человеком с более высокой должностью, чем у собеседницы. Отказываясь продолжать разговор с собеседницей, говорящий оспаривает ее профессиональную компетенцию и институциональное право распоряжаться эфирным временем. Ассертивом-называнием своей должности (I am the producer) женщина настаивает на своей компетенции и институциональном праве. Когда же гость уточняет свое желание встретиться с главным продюсером (the head producer), его собеседница сообщает, что человека, обладающего большей властью, чем у нее, на студии нет (I am the head producer), сопровождая это сообщение высокомерным (snippy) и вместе с тем оскорбленным (insulted) тоном. Поставив точку в беседе с помощью ассертива (I’m sorry, Mr. Bloom, but there’s nothing we can do), продюсер как бы подводит итог в своей борьбе за власть с гостем, подчеркивая свою победу. Именно ее коммуникативная цель – отказать в участии в шоу – достигается в результате разговора и уничтожает цель собеседника – настоять на своем выступлении. Бесполезная борьба за власть со стороны заведомо подчиненного, наблюдаемая в данной беседе, завершается его признанием правомерности действий продюсера, что выражается в отсутствии возобновления беседы и во внутреннем не вербализованном дискурсе подчинения (he realized that there was nothing for him to complain about; it wasn’t like the show owed him anything).

Становится очевидным, что в социально нормативных комплементарных отношениях признание властвующим и подчиняющимся собеседниками статусно-ролевой идентичности друг друга является важным фактором в обеспечении их бесконфликтного коммуникативного взаимодействия. В данном примере, как и во многих других ему подобных, конфликтный дискурс возникает из-за отказа/неумения подчиненного принять неизбежность власти как социальной силы и немедленно дискурсивно подчиниться ей, не производя конфликтный дискурс, который может иметь для него негативные последствия.

В целом, метод конверсационного анализа имеет достаточно большую объяснительную силу и делает интерпретацию бесед более точной и достоверной, что позволяет глубже проникнуть в сущность таких глобальных социальных отношений, как власть и подчинение.