Особенности дореволюционного политического дискурса в. И. Ленина (на основе книги «Материализм и эмпириокритицизм»)

Широким массам Владимир Ильич Ленин известен, в первую очередь, как политик, руководитель партии большевиков, пришедший к власти в октябре 1917 года. Этой победы вождю мирового пролетариата удалось добиться во многом благодаря проведённой умелой, доходчивой агитации. По этой причине ленинский политический дискурс дореволюционного периода заслуживает того, чтобы быть рассмотренным в настоящей статье. Хотелось бы отметить, что вследствие действий В. И. Ленина язык его публицистических трудов обычно меньше привлекал внимание исследователей, чем его идеи и политические акции [Яров 2007 : 168]. Это явление Ф. А. Степун объяснил тем, что Ильич обладал страстной волей и теоретически последовательной мыслью, всегда прикреплённой к воле и ориентированной на практику. В этом и состоит глубинное ядро своеобразия В. И. Ленина [Степун 2002 : 94].

Многие учёные занимаются рассмотрением тех или иных аспектов политического дискурса. Некоторые исследователи полагают, что первостепенную роль в политическом дискурсе играет семантический повтор. В частности, Е. В. Афанасенко указывает, что главной функцией семантического повтора является суггестивная функция (функция убеждения, воздействия). Значимость семантического повтора связана с общим усилительно-выделительным эффектом, возникающим при повторе любых языковых единиц, особенно единиц плана содержания. По мнению Е. В. Афанасенко, семантический (содержательный) повтор имеет разные воплощения. Во-первых, он реализуется в тавтологических повторах, возникающих при неоднократном употреблении одних и тех же языковых единиц – морфем, слов, словосочетаний или предложений. Во-вторых, семантический повтор языковых единиц появляется при употреблении в словосочетании, предложении или на обозримом участке текста языковых единиц, имеющих семантическую общность при различиях в плане выражения (реализуется в явлениях семантической эквивалентности) [Афанасенко 2006 : 4].

Кроме того, исследователь уточняет содержание понятий «тавтологические повторы» и «семантическая эквивалентность».

К тавтологическим повторам относятся лексический и фразовый повторы (повторяются одни и те же слова, словосочетания или предложения в одних и тех же значениях), корневой повтор (повторяется корневая морфема, т. е. вещественное значение слова) и аффиксальный повтор (повторяется аффикс, т. е. деривационное значение слова) [Афанасенко 2006 : 4]. Анализ текста «Материализма и эмпириокритицизма» показывает, что наиболее часто В. И. Ленин прибегал к лексическим и фразовым повторам – повторам одних и тех же слов, словосочетаний или предложений с одинаковой семантикой. Такие повторы можно обнаружить в различных частях «Материализма и эмпириокритицизма». Например, в пятом разделе четвёртой главы Ильич критиковал идеалистическую трактовку соотношения психического опыта и физического опыта: «Да ведь это же вопиющая бессмыслица! И бессмыслица это как раз такая, какая свойственна всей и всякой идеалистической философии» [Ленин 1989 : 243].

Е. В. Афанасенко считает самыми распространёнными в политической речи более простые по своему составу виды повторов – лексические тавтологические повторы, наиболее часто применяемые для реализации одной из основных функций повтора вообще – функции подчёркивания, выделения основной мысли письменного или устного текста. Повторы полнозначной лексики обычно прямо связаны с темой текста или его части [Афанасенко 2006 : 10]. Эта закономерность прослеживается и в ленинском письменном политическом дискурсе. С помощью повторения ключевых позиций происходит задержка, концентрация внимания на наиболее важном, с точки зрения адресанта, на основной мысли сообщения. Наибольшая распространённость самых простых по структуре повторов – лексических тавтологических повторов – для реализации функции акцентирования внимания получателя информации характерна для русскоязычного политического дискурса по той причине, что языку в целом присуще стремление к упрощению, экономии времени и усилий. Следует учитывать также то, что ещё одно свойство русского языка – синтетизм – даёт огромные возможности варьирования средств выражения [Афанасенко 2006 : 10]. Безусловно, эти особенности русского политического текста нашли своё отражение в трудах русской языковой личности – В. И. Ленина, в том числе в работе «Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии». Весной 2009 года отмечался столетний юбилей выхода в свет этой книги.

Е. В. Афанасенко удалось выявить основные функции, выполняемые семантическими повторами в текстах политического дискурса:

1) подчёркивание, выделение основной мысли письменного текста или монологического высказывания;

2) подчёркивание темы диалога и поддержание коммуникативного контакта;

3) уточнение высказанной мысли в целях предупреждения двусмысленного толкования;

4) метаязыковое пояснение;

5) уклонение от ответа, смена темы разговора;

6) акцентирование несогласия, отрицание мысли собеседника;

7) подчёркивание противопоставления;

8) фокализация других элементов текста;

9) избежание тавтологии, повторения внешней формы слов [Афанасенко 2006 : 10–11].

Перечисленные функции семантических повторов во многом универсальны и могут встречаться в других видах дискурса, но среди них можно выделить если не специфические, то актуальные именно для политического дискурса функции, отражающие его специфические черты. Например, функция уточнения в целях предупреждения двусмысленного толкования и функция метаязыкового пояснения отражают одну из характеристик общения между политиками и их читателями – лично обе стороны коммуникации не знакомы, поэтому производителю дискурса часто приходится уточнять свои идеи, чтобы предупредить недопонимание и сделать общение более успешным [Афанасенко 2006 : 11]. Безусловно, В. И. Ленин не был знаком лично и просто не мог быть знаком со многими читателями «Материализма и эмпириокритицизма».

Все вышеперечисленные функции семантических повторов, реализуемые в политическом дискурсе, являются вариантами более общих значимых для адресата политического дискурса функций: суггестивной, экспрессивной и текстообразующей. Основной функцией является суггестивная функция, потому что политическая речь наиболее часто направлена на убеждение, оказание влияния на адресата (оппонентов, избирателей и т. д.). В её реализации принимают участие все виды семантических повторов. В реализации коммуникативной и текстообразующей функций активное участие принимают лексические и фразовые тавтологические повторы, формирующие эпифору, подхват и кольцо, направленные на структурирование письменного или устного текста. Экспрессивная функция более характерна для тавтологических повторов, поскольку эмоционально напряжённое состояние создаёт более благоприятные условия не для буквального повторения уже использованных языковых единиц, а для замены их синонимичными языковыми единицами.

В реальной речи отдельные виды повторов редко встречаются изолированно [Афанасенко 2006 : 11–12]. Доказательствами данного факта служат те способы и виды взаимодействия семантических повторов с другими дискурсивными элементами, которые удалось выявить Е. В. Афанасенко в ходе своих исследований.

1) Возможность взаимодействия различных видов тавтологических повторов или явлений семантической эквивалентности. В одном контексте возможно сочетание повтора слова или словосочетания, контактного и дистантного лексического повторов, лексического или фразового и корневого повторов, лексического и аффиксального повторов.

2) Возможность взаимодействия различных видов тавтологических повторов с явлениями семантической эквивалентности.

3) Возможность взаимодействия семантического повтора с иными стилистическими средствами. Очень часто значение семантического повтора усиливается синтаксическим параллелизмом, подчёркивающим смысловые соответствия и параллели, а также интонацией, цитированием, фигурой риторического вопроса, применением метафоры, журналистского комментария слов политических деятелей, а также такими графическими средствами выделения, как выделение курсивом [Афанасенко 2006 : 12]. Следует указать, что В. И. Ленин очень часто прибегал к выделению курсивом ключевых слов и словосочетаний в «Материализме и эмпириокритицизме». Во многих разделах его работы легко обнаружить множество случаев употребления курсива.

К примеру, в четвёртом разделе четвёртой главы «Материализма и эмпириокритицизма» Владимир Ильич использовал словосочетания, в состав которых входит наречие «абсолютно». В. И. Ленин при перечислении своих выводов в отношении идей своего оппонента А. Богданова два раза применил словосочетание «абсолютно не знает», выделив его оба раза курсивом: «Во-1-х, следовательно, Богданов абсолютно не знает «философии Маха», как течения, не только ютящегося под крылышком фидеизма, но и доходящего до фидеизма. Во-2-х, Богданов абсолютно не знает истории философии, ибо связать отрицание указанных идей с отрицанием всякой вещи в себе – значит издеваться над историей» [Ленин 1989 : 236].

Можно сделать вывод о том, что большую роль в структуре дискурса Ильича играет перечисление, придающее ему строгую последовательность и стройность. Этот действенный приём широко используется во всех стилях ленинских произведений. Внешним выражением перечисления являются словесные, словесно-цифровые, цифровые и буквенные обозначения движения мысли: во-первых, во-вторых, в-третьих и так далее; во-1-х, во-2-х, в-3-х и прочие; 1), 2), 3) и тому подобные; а), б), в) и другие. В научном стиле преобладают различные формы цифровой нумерации, в публицистическом и ораторском стилях – словесные формы. Пример использования в «Материализме и эмпириокритицизме» словесно-цифровой нумерации был только что приведён.

Ещё одной интересной особенностью политического дискурса вождя мирового пролетариата является то, что он не считал нумерацию своей привилегией и цитировал чужие работы, содержащие перечисление. В частности, уже в самом начале первого раздела первой главы «Материализма и эмпириокритицизма» Владимир Ильич цитировал своего противника Э. Маха, применявшего цифровую нумерацию: «”Задача науки, – писал Мах в 1872 году, – может состоять лишь в следующем: 1. Исследовать законы связи между представлениями (психология). 2. Открывать законы связи между ощущениями (физика). 3. Разъяснять законы связи между ощущениями и представлениями (психофизика)”» [Ленин 1989 : 47].

Если в вышеупомянутом примере Владимир Ильич использовал повторы наречия в различных, хотя и соседних предложениях, в сочетании с перечислением, то в шестом разделе четвёртой главы «Материализма и эмпириокритицизма» вождь мирового пролетариата задействовал в одном и том же восклицательном предложении повторы другого наречия («исключительно»), чтобы усилить эмоциональную компоненту своей мысли, выделив эту лексическую единицу курсивом, соединив эти повторы с повторами союза «и», не выделив их курсивом. Повторяющийся союз «и» автор использовал для эмоционального оформления словесного перечисления. В данном случае легко увидеть, что В. И. Ленин умело сочетал различные графические средства обозначения своих повторов: «Исключительно за эти три вещи, исключительно в этих пределах отвергает Энгельс и материализм XVIII века, и учение Бюхнера и К!» [Ленин 1989 : 258].

По мнению Е. В. Афанасенко, более широким, чем понятие «тавтологические повторы», является понятие «семантическая эквивалентность» [Афанасенко 2006 : 4]. В качестве способов реализации отношений семантической эквивалентности она рассматривает лексический и фразовый синонимические повторы – конструкции, состоящие из двух или более слов-синонимов, а также из словосочетаний или предложений, синонимичных по значению, межуровневый синонимический повтор, состоящий из сходных по плану содержания единиц, принадлежащих различным уровням языковой системы; корневой повтор, при котором у элементов фигуры повтора корневые морфемы обладают синонимичным значением; импликационно-ассоциативные конструкции (словосочетания, один из элементов которых имплицирует, подразумевает семантику другого компонента; перифраз - выражение, представляющее собой описательную, распространённую передачу смысла другого выражения [Афанасенко 2006 : 4].

Всем типам повторов свойственна актуализационная функция, определяющая значимость принципа повторяемости для текстов политического дискурса. В наибольшей степени это относится к семантическим повторам, выявляющим содержательную организацию политического дискурса, эксплицирующим процессы смысло- и концептообразования [Афанасенко 2006 : 4–5].

Она приходит к выводу о том, что к числу общих для политической коммуникации дискурсивных свойств относится широкое применение различных типов семантических повторов, выполняющих разнообразные функции и участвующих в реализации многочисленных стратегий и тактик, задействованных в различных жанрах политического дискурса. Актуальность принципа повторяемости для политического дискурса связана с функциями политического дискурса и их совпадением с общими функциями фигуры повтора. Активное использование семантических повторов в реализации суггестивной функции представляет собой характерологическую черту политического дискурса, отличающую его от других типов дискурса, в которых принцип повторяемости может иметь другие функциональные доминанты. Семантические повторы занимают ведущее место в реализации тактики разъяснения в русскоязычных текстах политического дискурса независимо от их жанровой принадлежности [Афанасенко 2006 : 6–7].

Хотелось бы отметить, что среди исследователей политического дискурса нет единства в отношении выполняемых им функций.

В. З. Демьянков полагает, что следующие свойства, присущие политическому дискурсу, отличают его от других видов дискурса:

1) декламаторский стиль воззвания («ораторство»);

2) пропагандистский триумфализм;

3) идеологизация всего, о чём идёт речь, расширительное употребление понятий, в ущерб логике;

4) преувеличенная абстракция и наукообразие;

5) повышенная критичность и «пламенность»;

6) лозунговость, пристрастие к заклинаниям;

7) агитаторский задор;

8) превалирование «Сверх-Я»;

9) формализм партийности;

10) претензия на абсолютную истину [Демьянков 2002 : 36].

Общественное предназначение политического дискурса состоит в том, чтобы внушить адресатам необходимость «политически правильных» действий и (или) оценок. Таким образом, цель политического дискурса – убеждение, пробуждение в адресате намерения, создание фундамента для убеждения и побуждение к действиям. По этой причине эффективность политического дискурса можно определить относительно этой цели [Демьянков 2002 : 38].

Речь политика почти всегда содержит символы, а её успех предопределяется тем, насколько эти символы созвучны массовому сознанию: политик должен уметь затронуть необходимую струну в этом сознании. Формулировки политика должны укладываться во вселенную мнений и оценок (во всё множество внутренних миров) его адресатов, «потребителей» политического дискурса. В. З. Демьянков отмечает, что далеко не всегда такое внушение выглядит как аргументация: пытаясь привлечь реципиентов на свою сторону, «производитель» дискурса не всегда прибегает к логично связным аргументам. Иногда достаточно просто дать понять, что позиция, защищаемая пропонентом, лежит в интересах адресата. При защите его интересов можно также воздействовать на эмоции, играть на чувстве долга и на других моральных установках [Демьянков 2002 : 38–39].

В «Материализме и эмпириокритицизме» В. И. Ленин при защите своего тезиса очень часто приводит сразу несколько аргументов. В. З. Демьянков подчёркивает, что такое построение аргументации значительно повышает её эффективность, даже если получатель дискурса не принимает на веру первый тезис политика. По мнению исследователя, когда адресату предъявляют более одного довода в пользу одного и того же тезиса, оправданность или неоправданность ожиданий при первом доводе воздействует на принятие второго довода. Поэтому, если речевые ожидания нарушены позитивно в результате первого довода, то этот довод становится внушительным, но изменение отношения к исходной позиции происходит только после предъявления последующих доводов, поддерживающих всё ту же позицию, направленную против сложившейся установки. Когда же речевые ожидания в результате первого довода нарушены в отрицательную сторону, этот довод внушительным не бывает, но адресат более склонен поверить аргументам из последующей речи, защищающей тот же тезис, направленный против сложившейся установки [Демьянков 2002 : 41]. Теория В. З. Демьянкова объясняет, каким образом В. И. Ленину удавалось повысить эффективность своей аргументации.

Е. В. Афанасенко, в свою очередь, перечисляет основные функции политического дискурса:

1) суггестивную, поскольку политическая коммуникация относится к тому виду коммуникации, для которого воздействие является важнейшей целью;

2) информативную, отвечающую за беспристрастное сообщение о каких-либо событиях;

3) экспрессивную, подчёркивающую субъективное отношение продуцирующего дискурса к обозначаемым предметам и явлениям действительности;

4) магическую, придающую некую ритуальность политическому дискурсу [Афанасенко 2006 : 8].

Она делает вывод о том, что главной функцией политического дискурса является суггестивная функция [Афанасенко 2006 : 17].

Примечательно, что другие исследователи указывают на иные функции политического дискурса. Например, О. А. Гусева считает, что политический дискурс, наряду с религиозным и рекламным дискурсами, входит в группу дискурсов, для которых ведущей функцией является регулятивная функция [Гусева 2006 : 7].

Функции политического дискурса обусловливают активное использование в политической коммуникации семантических повторов, поскольку их функциональная значимость во многом совпадает с интенциями политического дискурса [Афанасенко 2006 : 9].

Исследователь предлагает свою классификацию семантических повторов. Среди семантических повторов по характеру отношения к означающему и означаемому Е. В. Афанасенко выделяет две группы повторов:

1) тавтологические повторы (у элементов повторов совпадают и план содержания, и план выражения);

2) явления семантической эквивалентности (у компонентов повторов при различиях во внешней форме наблюдается семантическое сходство).

Автор подчёркивает, что тавтологический повтор возникает при неоднократном употреблении одних и тех же языковых единиц – морфем с деривационным и вещественным значениями (аффиксальный и корневой тавтологические повторы), при повторении слов (лексический повтор), словосочетаний или предложений (фразовый повтор) [Афанасенко 2006 : 9].

Анализ текста «Материализма и эмпириокритицизма» позволяет сделать вывод о том, что Ильич очень часто применял пословицы и поговорки. На эту особенность ленинского политического дискурса обращают внимание многие исследователи его творчества. В частности, Н. Г. Баканова указывает на то, что поговорки, пословицы – сжатые, лаконичные выражения, закрепившие опыт многих поколений, – излюбленные языковые средства Владимира Ильича. «Народная» фразеология позволяет сделать В. И. Ленину свою речь простой, доступной и, главное, образной, помогает придать ей особую художественность, так необходимую писателю [Баканова 1968 : 38].

В своих выступлениях Ильич широко использовал разнообразные фразеологические единицы, но наиболее часто лидер большевиков прибегал к разговорно-просторечным фразеологизмам. Эта особенность ленинской политической речи объясняется идейной направленностью его трудов. Н. Г. Баканова приходит к выводу о том, что использование крылатых слов, народных выражений, поговорок и пословиц указывает на то, что В. И. Ленин обладал глубокими знаниями устного поэтического творчества и народного словаря [Баканова 1968 : 99].

Н. Г. Баканова приводит свою классификацию риторических приёмов автора «Материализма и эмпириокритицизма», нацеленных на повышение воздействия фразеологизмов на читательскую аудиторию. Для более органичного включения фразеологических единиц в контекст Ильич применял следующие лексико-грамматические способы:

1) расширение синтаксических функций фразеологизма;

2) включение в речь вводных слов, придающих фразеологизму разговорный, непринуждённый оттенок;

3) введение в повествование поговорок и пословиц с помощью союзов и союзных слов;

4) графическое выделение фразеологических единиц;

5) изменение морфологических форм фразеологизмов для подчинения их грамматическому строю всего предложения [Баканова 1968 : 99].

Уже название четвёртого раздела шестой главы «Материализма и эмпириокритицизма», звучащее как «Партии в философии и философские безголовцы» свидетельствует о том, что Ильич многократно прибегал к разговорной лексике. В данном случае автор задействовал лексическую единицу сниженного стиля «безголовцы», прямо указав на то, что его политические соперники являются безголовыми. В конце этого же раздела можно обнаружить доказательства того, что поговорки и пословицы представляют собой неотъемлемую часть ленинского письменного политического дискурса: «Коготок увяз – всей птичке пропасть. А наши махисты все увязли в идеализме, т. е. ослабленном, утонченном фидеизме, увязли с того самого момента, как взяли «ощущение» не в качестве образа внешнего мира, а в качестве особого «элемента». Ничье ощущение, ничья психика, ничей дух, ничья воля, – к этому неизбежно скатиться, если не признавать материалистической теории отражения сознанием человека объективно-реального внешнего мира» [Ленин 1989 : 371].

Этот пример наглядно демонстрирует, как Ильич использовал семантические повторы. В одном предложении автор применил целых четыре раза слово «ничей». Вождь мирового пролетариата задействовал данную лексическую единицу во всех родах: в среднем роде – один раз, в женском роде – 2 раза, в среднем роде – 1 раз. Кроме этого, автор графически выделил лексическую единицу «отражение», на которую он также сделал упор в этом предложении.

Вышеприведённый пример содержит ленинский комментарий пословицы «Коготок увяз – всей птичке пропасть». Роль таких авторских комментариев учёные оценивают по-разному. Одни исследователи уверены, что аналогичное по структуре выражение, идущее вслед за пословицей, раскрывает её конкретный смысл, её отношение к контексту [Баканова 1968 : 88]. Другие учёные считают, что очень часто в дискурсе В. И. Ленина заметны повторы – именно не варьирование мысли с целью показать её новые грани, а использование одних и тех же идиом, ничего не прибавляющих к прежде изложенному [Яров 2007 : 170].

По мнению О. А. Гусевой, в рамках политического дискурса агент является индивидуальным или групповым, а клиент – наиболее часто массовым, реже – групповым, почти никогда – индивидуальным [Гусева 2006 : 7].

Существенным элементом политического дискурса В. З. Демьянков признаёт смех. Как и на поле боя, политический дискурс нацелен на уничтожение боевой мощи противника – вооружения (мнений и аргументов) и личного состава (дискредитация личности оппонента).

Одним из средств уничтожения в политической полемике является высмеивание противника. Смех проявляет неосознанное желание унизить оппонента и тем самым откорректировать его поведение. Высмеивание играло роль аргументативного приёма ещё со времён античности. При высмеивании автор дискурса входит в сговор с получателем информации, стремясь исключить из игры своего политического противника как не заслуживающего никакого внимания [Демьянков 2002 : 42]. Исследователь высоко оценивает полемическое мастерство вождя мирового пролетариата: «Много поучительных примеров такого способа уничтожить противника находим мы у В. И. Ленина» [Демьянков 2002 : 42].

Почти 90 лет исследователи затрагивают различные аспекты, связанные с творческим наследием вождя мирового пролетариата, в своих работах. Известные русские формалисты, члены Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ), в знаменитом сборнике «ЛЕФ», увидевшем свет в 1924 году, старались выявить законы построения печатных трудов Ильича. Б. Эйхенбаум, автор одной из статей этого сборника, заметил, что В. И. Ленину присущи латинская конструкция фразы и цицеронианские стилистические заимствования, связанные с классическим образованием [Эйхенбаум 1924 : 70]. Эти наблюдения интересны, но едва ли у Ильича можно обнаружить те элементы латинских апологий и филиппик, которые делали речь Цицерона, по мнению М. М. Покровского, «патетичной и несколько мелодраматической». Простота и однообразие ритма жестов, замеченных Н. К. Крупской в выступлениях В. И. Ленина [Крупская 1989 : 368] представляли собой «внешние» показатели присущему ему стремления к тотальному упрощению всего словесного материала и его каркасов – лексики, метафор, синтаксиса и сравнений.

Упрощение – главный ораторский приём Владимира Ильича. Он подмечался всеми, будь то панегерист М. А. Горький или «формалист» Б. Казанский, маскировавший лингвистической терминологией свой скепсис в оценках ораторского мастерства вождя мирового пролетариата [Яров 2007 : 169]. В его неожиданных каламбурах, как хорошо отметил Б. Казанский, нет игры [Казанский 1924 : 113, 118], они у него случаются, а не конструируются. Пластичность, яркость описаний ему редко удавались. Уже Г. В. Плеханов называл его «гением упрощения» [Степун 2002 : 95].

О механизмах упрощения в политическом дискурсе Ильича писал в афористической манере и один из первых исследователей его работ А. М. Финкель в умеренно формалистической книге «О языке и стиле Ленина», изданной в 1925 году: «Цеховой язык сменяется обычной речью. Тяжелые слова – легкими словечками. Ученые слова – фамильярным разговором» [Финкель 1925 : 27].

Формалисты находили в ленинском дискурсе «сделанность», хорошо сделанные ораторские ходы, но его приёмы кажутся скорее импровизацией. В них нет чёткой последовательности и жёсткой логики, не все из них выигрышны. Удачный речевой оборот часто заканчивается банальностью или невнятицей [Яров 2007 : 170].

Учёные по-разному оценивают ленинский стиль, но на его эмоциональность указывают многие из них. Уже в 1920-х годах ХХ века исследователи отмечали эмоциональную насыщенность дискурса Ильича. Л. Якубинский при анализе стиля В. И. Ленина употребил термин «лексический разряд». Обратив внимание на то, как часто вождь мирового пролетариата использовал сразу несколько синонимичных определений подряд, не пожелав ограничиться одним из них, Л. Якубинский пришёл к выводу, что «логическое, предметное знание этого “перечисления” стоит совсем на заднем плане и это “перечисление” является фактом эмоционального говорения (а, следовательно, может быть использовано и как прием эмоционального внушения посредством речи), когда высокое эмоциональное напряжение разрешается мобилизацией ряда подобных членов предложения» [Якубинский 1924 : 75].

С. Яров считает дискурс В. И. Ленина сбивчивым, торопливым и эмоциональным. По его мнению, в ленинской речи заметно эмоциональное «проговаривание» мысли, особенно увлёкшей его в данную минуту, ещё и ещё раз до тех пор, пока охватившее его напряжение не ослабевает. Это можно именовать своеобразной терапевтической практикой, посредством которой проходит высвобождение неприязни к идеям, людям и событиям, вызывающим нарастающее раздражение [Яров 2007 : 168].

Тем не менее, ленинский политический дискурс далеко не так сумбурен и хаотичен, как это может показаться на первый взгляд. В нём есть своя логика, отшлифованные приёмы и не только ассоциативные связи определяют последовательность и сцепление различных частей речи [Яров 2007 : 168].

Исследователь приходит к выводу о том, что политический дискурс В. И. Ленина представляет собой постоянные полемические срывы, при которых не укорениться продуманной до мелочей эффектной ораторской технике: он взрывается его гневом, раздражением, эмоциональностью. Всё обострено до крика и ненависти, нет и намёков на академический слог - как тут следовать традиционным риторическим формам, как поминутно заботиться о благозвучности фраз? [Яров 2007 : 169–170].

Жёсткость, непреклонность, решительность, твёрдая уверенность в собственной правоте, нежелание объективно оценить чужие взгляды, привычка в любых либеральных лозунгах видеть только обман, придирчивое внимание к тому, каким языком замаскирован этот обман, – вот стиль Ильича. Как ни парадоксально, но его ораторские приёмы оказались преимуществом в искусстве агитатора. Реципиентами вождя мирового пролетариата были не искушённые политики (их он и не намеревался разубеждать), а те, кому легче было понять простые, поверхностные догмы, те, кому было трудно следить за изысканностью слога и цветистостью метафор. Владимиру Ильичу была свойственна некая «хаотичность» приёмов упрощения. Эта простота не всегда давалась лидеру большевиков ввиду привычки откликаться на все мелочи, относящиеся к темам его печатных выступлений, и увлекаться их подробным разъяснением. Нельзя не заметить присущего В. И. Ленину многогранного дара упрощения даже там, где сооружалась громоздкая система аргументов, – основная, всё подчиняющая себе доминанта его письменного политического дискурса.