Глава 28. Дивиденды от масштаба

В данной книге мы предприняли рассмотрение разных обществ с точки зрения одного специфического аспекта культуры в его соотношении с экономической жизнью, а именно, способности создавать новые объединения. Все подробно исследованные нами примеры суть примеры экономического успеха. Значительная доля внимания в книге была уделена Азии потому, что большая часть этой части света в настоящее время находится в процессе перехода из Третьего мира в Первый, и вдобавок потому, что обычно культура рассматривается как важный элемент азиатского успеха. Вне сомнения, в данную работу могли бы быть включены многие другие культуры, но сравнительный подход обязан соблюдать баланс между широтой и глубиной исследования. Так или иначе, нами была сформулирована общая аналитическая модель понимания различных путей к экономической социализированности, и она вполне может быть применена к другим обществам.

Эта модель и поддерживающая ее гипотеза могут получить следующее краткое описание. Практически вся хозяйственная активность в современном мире осуществляется не индивидами, а организациями, требующими высокого уровня общественной кооперации. Права собственности, контракт и коммерческое право — необходимые институты для создания современной, рыночно ориентированной экономики, но в то же время общество имеет возможность ощутимо сэкономить на операционных издержках, если эти институты подкреплены социальным капиталом и доверием. Доверие, в свою очередь, есть продукт длительного существования сообществ, объединяемых набором моральных норм или ценностей. Участие в этих сообществах, по крайней мере как оно осознается и воспринимается последними поколениями самих участников, не является для них результатом рационального выбора в том смысле, в котором это понимается экономистами.

Среди всего разнообразия форм социального капитала, создающих возможности для взаимного доверия между людьми и объединения их в экономические союзы, наиболее очевидной и естественной является семья, — с тем следствием, что огромное большинство предприятий как в прошлом, так и сейчас, являются предприятиями семейными. Семейная структура влияет на природу семейного бизнеса: «расширенные» семьи южного Китая и центральной Италии стали основой для достаточно масштабных и динамичных предприятий. Помимо собственно семьи существуют и другие узы родства — например, китайские и корейские кланы, — которые служат распространению доверия за ее пределы.

Однако в том, что касается особенностей их влияния на экономическое развитие, семьи могут играть и отрицательную роль. Если фамилизм не сопровождается сильным упором на образование, как это имеет место в конфуцианской или иудейской культурах, он, поощряя покровительство «своим», может привести бизнес к застою и вырождению. Более того, избыточная семейственность может работать в ущерб другим формам социализированности. Именно из-за этого в выражение фамилистических обществах Китая и южной Италии так распространено недоверие к нечленам семьи, ограничивающее возможность участия не связанных родством людей в совместных экономических начинаниях. Внутри большинства культур действует своего рода обратная зависимость между силой семейных и силой внесемейных связей. Способность членов общества легко вступать в долговременные отношения с неродственниками с необходимостью означает, что семья не является в этом обществе всеобъемлющим социальным горизонтом.

Однако в других обществах существуют и другие формы социального капитала помимо семьи и родства. Еще задолго до периода модернизации Япония располагала широким многообразием социальных групп, не завязанных на родстве, фундаментом которых стала семейная структура, позволяющая сравнительно легко инкорпорировать в нее посторонних. В Германии множество не основанных на родстве структур (в частности, гильдий) сохранилось еще с феодального периода, а в Соединенных Штатах социализированность стала продуктом религиозной культуры протестантских сект. Иными словами, помимо семьи, нет такого пути к социализированности, который был бы свойствен всем культурам, обнаруживающим высокий уровень доверия и спонтанной социализированности.

Тем не менее ко многим фамилистическим обществам, в которых уровень доверия к чужакам очень низок, наоборот, можно применить одну общую характеристику. Китай, Франция, южная Италия и другие общества с низким уровнем доверия пережили период сильной политической централизации, во время которого император, монарх или государство, наделенные абсолютной властью, предпринимали все возможные шаги для уничтожения соперников в борьбе за власть. В таких обществах социальный капитал, накопленный в период до абсолютистской централизации, истощался, и социальные структуры, типа гильдий во Франции, были поставлены на службу государству. По контрасту, общества с высоким уровнем доверия — такие, как Япония, Германия и Соединенные Штаты, — никогда не переживали длительного периода централизованной государственности. При рассредоточении политической власти — что имело место в феодальный период в Японии и Германии и явилось следствием продуманной конституционной структуры в Соединенных Штатах, — социальные организации могли процветать во множестве и без каких-либо помех, создавая основу для экономической кооперации.

Хотя мы и не рассматривали случаи из этой категории, можно найти примеры обществ, не имеющих ни крепких семейных связей, ни сильных объединений вне системы родства — одним словом, обществ, характеризующихся недостатком социального капитала. В качестве примеров, к которым мы обращались и которые наиболее близки к этой характеристике, можно взять описанные Эдвардом Бэнфилдом беднейшие крестьянские слои южной Италии, с их маленькими и слабыми нуклеарными семьями, и «деклассированное» черное население внутренних районов современных американских городов, где семьи с одним родителем уже стали нормой. Можно привести и другие примеры. Для русской деревни не характерна слишком насыщенная общественная жизнь за пределами колхозов и совхозов (коллективизированных государственных хозяйств), и русская крестьянская семья живет трудно и небогато. Во многих современных африканских городах старые племенные структуры и семейные связи оказались разрушены в результате быстрой урбанизации и не были замещены никакими достаточно сильными добровольными объединениями внеродственного типа. Такого рода раздробленное общество, не поддерживая ни крупные организации, ни семейный бизнес, не может подготовить сколько-нибудь плодородной почвы для экономической деятельности. Как бы то ни было, есть одна интересная черта, свойственная всем этим обществам, а именно «преступное сообщество». Они могут позволить себе только такой тип коммунальной организации — как если бы имелся некий естественный универсальный импульс к общению, который, не сумев получить выражение через легитимные социальные структуры, то есть через семью или добровольные объединения, принимал бы патологическую форму бандитской группировки. И действительно, всякого рода «мафии» проявляют себя как одна из наиболее крепких форм социальной организации именно на территории южной Италии, во внутренних районых американских мегаполисов, в России и во многих городах Центральной Африки.

Одним из самых непосредственных следствий влияния культуры с высокой предрасположенностью к спонтанной социализированности является способность к формированию крупных современных корпораций. Появлению крупных корпораций с профессиональным управлением, несомненно, способствовало также множество чисто технологических и экономических факторов — перед производителями и торговцами стояла задача получить максимальный эффект от масштаба. Тем не менее развитие крупных структур, способных реально опираться на такую экономию, было сильно облегчено благодаря влиянию культуры спонтанной социальной организации. Представляется не случайным, что именно такие три общества, как Япония, Германия и Соединенные Штаты, характеризующиеся высокой степенью доверия, стали первопроходцами в деле развития системы крупномасштабных предприятий с профессиональным управлением. Общества с низким уровнем доверия — Франция, Италия, некоммунистические китайские государства Тайвань и Гонконг, — напротив, относительно поздно сделали шаг от семейного бизнеса к современной корпорации.

В отсутствие широкого радиуса доверия и склонности к спонтанному объединению, у общества есть две возможности для построения крупномасштабных экономических организаций. Первая из них известна с незапамятных времен: это использование государства в качестве покровителя экономического развития, часто напрямую, то есть в форме создания предприятий, управляемых государством и находящихся в его собственности. Этим маршрутом следовали многие фамилистические общества с сильным государством, включая Францию, Италию и Тайвань. Корея также попадает в эту категорию: хотя крупные корейские корпорации теоретически представляют собой элемент частного сектора, они обязаны своим доминированием долгой истории покровительства со стороны корейского руководства.

Для создания больших организаций в обществе с низким уровнем доверия существует и вторая возможность, а именно: прямые инвестиции из-за рубежа или совместные предприятия с крупными иностранными партнерами. Этот путь, в настоящей книге всерьез мною не затронутый, был пройден многими ускоренно развивающимися странами юго-восточной Азии. Страны, о которых мы говорили в данной книге, в основном избегали прямых массовых инвестиций из-за рубежа, делая выбор в пользу создания собственных крупных корпораций (хотя нередко и с участием иностранного капитала). В список крупнейших компаний таких стран, как Сингапур, Малайзия или Таиланд, зачастую, кроме компаний госсектора, попадают и местные дочерние предприятия больших межнациональных корпораций. Эта схема также подходит для большинства латиноамериканских стран и, по-видимому, развивается в некоторых странах бывшего коммунистического лагеря.

Можно предположить, что, поскольку неудача в попытках образования крупномасштабных экономических организаций в частном секторе может быть компенсирована либо вмешательством государства, либо иностранными инвестициями, вопрос о спонтанной социализированности в конечном счете не так важен. В некотором смысле это действительно так. Франция, несмотря на слабость своего частного сектора, удерживает первые места по развитию технологий именно благодаря компаниям, либо субсидируемым государством, либо полностью ему принадлежащим. Однако такая аргументация имеет свое слабое место. Зависящие от государства компании, как правило, менее эффективны, чем частные: управляющие проявляют устойчивое стремление опираться в своих решениях скорее на политические, чем на экономические критерии, так что в целом, благодаря элементарным просчетам, стратегические государственные капиталовложения могут пропасть впустую. В некоторых культурах управление компаниями госсектора может быть более эффективным, чем в других, и кроме того, существуют механизмы, способные защитить их от политического давления. Но хотя госпредприятия в Корее и на Тайване, возможно, и управляются более эффективно, чем в Бразилии или Мексике, они все же менее эффективны, чем предприятия частного сектора.

Прямые иностранные инвестиции представляют собой проблему другого рода. Технологические достижения и управленческие навыки, привносимые иностранными межнациональными корпорациями, в конечном счете приживаются в местной экономике, но это может занять многие годы. Тем временем страны, ведущие компании которых являются дочерними отделениями иностранных корпораций, испытывают трудности в создании собственного конкурентоспособного бизнеса. Многие из стран Азии, прошедшие период быстрой модернизации, такие, как Япония, Корея или Тайвань, допустили приток иностранного капитала, но ограничили возможность прямых инвестиций со стороны межнациональных корпораций, чтобы дать местным предприятиям шанс дорасти до глобальных стандартов. Прямое инвестирование приводит к немедленному успеху в области технологии и управления, но оно может отсрочить вложения в инфраструктуру и образование, необходимые для создания крепкой прослойки местных инженеров, предпринимателей и управляющих. Наконец, как и другие формы зависимости, прямое иностранное инвестирование часто вызывает сопротивление и приводит к недовольству, могущему иметь политические последствия.

Культурные факторы типа спонтанной социализированности представляют собой лишь одну из групп факторов, способствующих общему росту ВВП, — и не всегда наиболее важную.

Принципиальными условиями долгосрочного роста ВВП остаются факторы, изучаемые ведущими экономистами: макроэкономическая политика, как фискальная, так и монетарная, организации, международные стандарты, препятствия в торговле и т. п. Главное воздействие спонтанной социализированности проявляется, по-видимому, в промышленной структуре, то есть отражается на количестве и удельном весе крупных/мелких корпораций в национальной экономике, на способах, которыми они взаимодействуют друг с другом, на наличии сетей и т. п. В одних обществах культура препятствует росту крупных компаний, в других способствует, в третьих стимулирует появление новых форм экономической деятельности, таких, например, как сетевая организация в Японии.

Промышленная структура, в свою очередь, определяет секторы глобальной экономики, в которых может участвовать данная страна. Целью крупных корпораций является использование экономий от масштаба в капиталоемких секторах, требующих организации сложных производственных процессов или создания обширных сетей распространения. Компактные компании, с другой стороны, как правило, лучше справляются с организацией трудоемкого производства и более эффективны в секторах, требующих гибкости, постоянных инноваций и быстрого принятия решений. Страны, имеющие гигантские корпорации, будут работать в автомобилестроении, полупроводниковой и аэрокосмической отраслях и т. п., тогда как те, в которых развитие получает мелкий бизнес, будут сконцентрированы, среди прочего, на изготовлении одежды, дизайне, станкостроении, мебельном производстве. Важно отметить, что до настоящего момента мы не прослеживали сколько-нибудь устойчивой связи между средним масштабом предприятий и общим ростом ВВП. Общества имеют возможность разбогатеть, выбирая путь развития либо крупных, либо мелких компаний. Тайвань, имея меньший средний размер предприятий, не беднее Кореи, а Италия развивалась в 1980-е быстрее Германии. Что мелкие компании теряют в финансовом отношении, технологических ресурсах и устойчивости, они набирают за счет гибкости, скорости принятия решений, отсутствия бюрократизма и новаторства.

Престиж больших/малых компаний время от времени меняется в ту или другую сторону. В первой половине столетия наивысший уровень развития промышленности у большинства людей ассоциировался с крупным масштабом. Правительства всего мира следовали моде поощрять развитие крупных предприятий тяжелой промышленности, которые во второй половине XIX века вывели Соединенные Штаты и Германию на первые места среди индустриальных держав.

Но не так давно ситуация изменилась на прямо противоположную. Публичная политика в Соединенных Штатах и Европе в последние годы формировалась с пониманием того, что мелкие компании в большей степени способны к инновациям и создают большую занятость. Сегодня большинство корпораций стремится к уменьшению размеров, децентрализации и большей гибкости. В качестве примера можно взять хотя бы компьютерную индустрию, где Стив Джобс и Стив Возняк, работая у себя в гараже, изобрели персональный компьютер, послуживший началом технологической революции, которая в течение одного десятилетия подорвала мощь бывшего гегемона, компании «IBM». Говорят даже, что усовершенствования в области коммуникационных технологий привели к возникновению отраслей, которые в гораздо меньшей степени централизованы и характеризуются гораздо меньшей концентрацией, чем прежние, и это означает, что теперь условия соперничества между малыми и более крупными компаниями начинают выравниваться.

Но наверняка современная одержимость мелкими компаниями имеет ничем не лучшие основания, чем давняя мода на крупные(1)*. Во многих секторах определенный минимально эффективный размер диктуется фактором экономии масштаба. Сегодня установка и запуск оборудования для производства высококачественных кремниевых плат обходится в сумму, намного превышающую миллиард долларов, и в течение последних десяти лет эта цифра неуклонно росла. Непрерывные слияния и покупки компаний в разных секторах — от здравоохранения до телекоммуникаций — свидетельствуют о том факте, что управленцы, принимающие инвестиционные решения, до сих пор убеждены в экономическом эффекте масштаба и в том, что он еще не исчерпал себя. Вне сомнения, представление о производстве программного обеспечения как о некоем кустарном промысле, о том, что частный предприниматель, работая у себя в гараже, может совершить технологический прорыв, вряд ли относится к другим высокотехнологическим производствам. Сегодня даже написание конкурентоспособных компьютерных программ представляет собой сильно бюрократизированный и чрезвычайно многоступенчатый процесс(2)*. Создание новой операционной системы не может быть столь же капиталоемким, что и строительство сталелитейного завода, однако это деятельность, которая вполне способна получать свою выгоду от масштаба. Не случайно, что в Америке в области производства программного обеспечения доминирует один большой игрок, «Microsoft», и что появляющиеся мелкие компании либо консолидируются с ним, либо покупаются им, либо просто уходят из бизнеса.

Важность масштаба и, как следствие, малых/ больших компаний, может измениться в будущем в ту или иную сторону самым непредсказуемым образом. Экономии от масштаба в будущем будут зависеть от открытий в области технологии, которые еще не совершены и которые в силу этого невозможно предсказать. Никто не мог знать наперед, что преимущество «IBM» по научно-опытным разработкам будет потеряно из-за неповоротливости в принятии решений, или что развитие технологии непрерывного литья сделает возможными минизаводы, которые отберут солидную долю рынка у традиционно крупных консолидированных производителей сталепроката. Возможно, экономии от масштаба в одних секторах возрастут и уменьшатся в других, так что нельзя будет говорить о каком-либо общем образце.

В свете этой неопределенности можно утверждать, что в будущем оптимальную форму промышленной организации не будут преимущественно составлять ни малые, ни большие компании, но сетевые структуры, разделяющие преимущества и тех, и других. Сетевые организации могут использовать экономию масштаба, вместе с тем избегая накладных и административных расходов больших централизованных организаций. Если так и случится, общества с высоким уровнем социального доверия получат естественное преимущество. Сетевой принцип может дать существенную экономию на операционных издержках, если участники сетей будут следовать набору неформальных правил торговых отношений, вынесения решений и воплощения этих решений в жизнь — правил, которые либо сократят эти издержки, либо не будут требовать их совсем. Если доверие между участниками бизнес-сети рушится, их взаимоотношения должны быть детально оговорены, неписаные правила должны обрести письменную форму, и третья сторона должна быть приглашена для урегулирования ситуации. В этом случае сеть перестает быть собой и перерастает в нечто, напоминающее, в зависимости от уровня интеграции членов, либо обыкновенный рынок, либо старомодную иерархическую корпорацию.

Облегченное производство, пожалуй, дает чистейший пример эффективности, вызванной существованием в обществе с высоким уровнем доверия множества сетевых структур. Облегченное производство делегирует право принятия решений на низовой уровень и заменяет централизованное и основанное на жестких правилах взаимодействие на более неформальное взаимодействие в рамках рабочего коллектива. Оно также ведет к уравниванию дополнительных выплат по организации в целом (при этом, как ни парадоксально, повышая индивидуальные стимулы благодаря упразднению зависимости трудоустройства и продвижения по службе от стажа). Все, что может быть потеряно при отказе от политики кнута и пряника по отношению к отдельным людям, с избытком компенсируется более высокой отдачей коллектива, преданностью и солидарностью. Эффект увеличения производительности, открытый благодаря внедрению этой формы организации, оказался весьма ощутим и уже получил достаточное распространение на рынке.

Спонтанная социализированность оказывает значительное влияние на экономическую жизнь. Она воздействует на общую структуру национальной экономики, на отраслевое распределение производств, на роль, которую стремится играть государство, и на повседневные условия, в которых рабочие взаимодействуют с управляющими и друг с другом. Она оказывает влияние и на ВВП. Мы можем представить себе варианты как такого будущего, в котором лидирующая роль в накоплении богатства будет отведена крупным и чрезвычайно сложноорганизованным корпорациям, так и такого будущего, в котором эта роль закрепится за малыми, подвижными новаторскими предприятиями. Поскольку мы не в силах предсказать предстоящие пути технологического развития, то невозможно узнать, какой из этих вариантов станет явью. Все, что мы можем сказать, это то, что влияние культурных различий на склонность к социализированности будет иметь большое, но в настоящее время не определимое влияние на экономическую жизнь.