Новое общество*

Новое общество возникает, когда (и если) наблюдается струк­турная реорганизация в производственных отношениях, отноше­ниях власти и отношениях опыта. Эти преобразования приводят к одинаково значительным модификациям общественных форм пространства и времени и к возникновению новой культуры.

Информация и анализ, представленные в этой книге, убеди­тельно свидетельствуют о таких многомерных преобразованиях в конце нашего тысячелетия. Я буду синтезировать основные харак­теристики преобразований для каждого измерения, адресуя читателя к соответствующим главам по каждому предмету за эмпирическим материалом, обосновывающим представленные здесь выводы.

Производственные отношения были преобразованы как соци­ально, так и технически. Несомненно, они остались капиталистиче­скими, но это исторически иной вид капитализма, который я назвал информациональным капитализмом...

...Глобальные финансовые сети являются нервным центром ин-формационального капитализма. Их поведение определяет ценность акций, облигаций и валют, принося горе или радость вкладчикам, инвесторам, фирмам и государствам. Но это поведение не следует ло­гике рынка. Рынок перекошен, манипулируется и трансформируется комбинацией осуществляемых с помощью компьютера стратегиче­ских маневров, психологией толпы поликультурного происхождения и непредвиденными возмущениями, вызванными все более и более высокими степенями сложности идущего в мировом масштабе взаимодействия между потоками капитала. В то время как передо­вые экономисты пытаются смоделировать это поведение рынка на основе теории игр, результаты их героических усилий по построению

Цит. по: Кастельс М. Заключение // Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, обществом культура./ Пер. с англ. А.Н. Субачева. М., 2000. С. 496—507. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 18 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

560

561

прогнозов на основе гипотезы рациональных ожиданий немедленно загружаются в компьютеры финансовых мудрецов для получения с помощью этого знания нового конкурентного преимущества путем использования новых вариантов распределения инвестиций.

Последствия этих процессов для взаимоотношений социальных классов столь же глубоки, сколь и сложны. Но прежде чем я опреде­лю их, мне нужно определить разницу между значениями понятия «классовые отношения». Один подход фокусируется на социальном неравенстве по доходу и общественному статусу в соответствии с теорией социальной стратификации. С этой точки зрения, новая система характеризуется тенденцией возрастания социального нера­венства и поляризации, а именно одновременного роста верхушки и дна социальной шкалы...

Второй подход к классовым отношениям относится к социаль­ному исключению. Под этим я понимаю разрыв связи между «людьми как людьми» и «людьми как рабочими/ потребителями» в динамике информационального капитализма в глобальном масштабе...Милли­оны людей постоянно находят и теряют оплачиваемую работу, часто включены в неформальную деятельность, причем значительное их число вовлечено в низовые структуры криминальной экономики...

Граница между социальным исключением и ежедневным вы-жи ванием все более размывается для растущего числа людей во всех обществах... Таким образом, процесс социального исключения не только влияет на действительно обездоленных, но и на тех людей и на те социальные категории, что строили свою жизнь в постоянной борьбе за возможность избежать падения вниз, в мир люмпенизиро­ванной рабочей силы и социально недееспособных людей.

Третий путь понимания новых классовых отношений, на этот раз в соответствии с марксистской традицией, связан с ответом на вопрос о том, кто является производителями и кто присваивает продукт их труда. Если инновация — основной источник производительности, знания и информация суть главные материалы нового производствен­ного процесса, а образование есть ключевое качество труда, то новые производители в информациональном капитализме суть те создатели знания и обработчики информации, чей вклад наиболее ценен для фирмы, региона и национальной экономики. Но инновация не со­вершается в изоляции. Это часть системы, в которой управление организациями, обработка знания и информации и производство товаров и услуг переплетаются друг с другом. Определенная таким образом, эта категория информациональных производителей вклю­чает очень большую группу менеджеров, профессионалов и техников,

Р которые образуют «коллективного работника», т.е. производственную единицу, созданную в результате кооперации между множеством неразделимых индивидуальных работников...

Но кто присваивает долю труда информациональных производителей? С одной стороны, ничто не изменилось vis-a-vis классического капитализма: его присваивают их работодатели, вот почему они нанимают их в первую очередь. Но, с другой стороны, механизм присвоения экономического излишка гораздо более сложен. Во-первых, отношения найма имеют тенденцию к индивидуализации, под этим подразумевается, что каждый производитель будет получать отдельное задание. Во-вторых, возрастающая доля производителей контролирует свой рабочий процесс и входит в специфические горизонтальные рабочие отношения. Таким образом, в большой степени они становятся независимыми производителями, подчиненными силам рынка, но реализующими собственные рыночные стратегии. В-третьих, их доходы часто направляются в вихрь глобальных финансовых рынков, насыщаемых именно богатой частью мирового населения; таким образом, они также являются коллективными собственниками коллективного капитала, становясь зависимыми от деятельности рынков капитала...

Действительно фундаментальными социальными разломами в ин­формационную эпоху являются: во-первых, внутренняя фрагментация (рабочей силы на информациональных производителей и заменяемую родовую рабочую силу; во-вторых, социальное исключение значи­тельного сегмента общества, состоящего из сброшенных со счетов индивидов, чья ценность как рабочих/потребителей исчерпана и чья значимость как людей игнорируется; и, в-третьих, разделение рыночной логики глобальных сетей потоков капитала и человече­ского опыта жизни рабочих.

Отношения власти также трансформируются под влиянием со­циальных процессов, что я выявил и проанализировал в этой книге. Основное изменение связано с кризисом национального государства как суверенной единицы и сопровождающего его кризиса той формы политической демократии, что создавалась в течение последних двух веков... Глобализация капитала, процесс увеличения количества сторон, представленных в институтах власти, а также децентра­лизация властных полномочий и переход их к региональным и локальным правительствам создают новую геометрию власти, воз­можно, рождая новую форму государства — сетевое государство. Со­циальные акторы и граждане вообще максимизируют возможности представительства своих интересов и ценностей, разыгрывая раз-

562

563

личные стратегии в отношениях между различными институтами, на различных уровнях компетенции. Граждане некоего данного ев­ропейского региона будут иметь больше возможностей для защиты своих интересов, если они поддержат свои местные власти в альянсе с Европейским Союзом против своего национального правитель­ства. Или наоборот. Или не будут делать ни то, ни другое, т.е. будут утверждать локальную/региональную автономию в противовес как национальным, так и наднациональным институтам...

По мере того как политика становится театром, а политические институты скорее агентствами по заключению сделок, чем местами власти, граждане по всему миру демонстрируют защитную реакцию, голосуя для того, чтобы предотвратить вред от государства, вместо того, чтобы возлагать на него свои требования. В определенном смысле политическая система лишена власти, но не влияния.

Власть, однако, не исчезает. В информациональном обществе она становится вписанной на фундаментальном уровне в культурные коды, посредством которых люди и институты представляют жизнь и принимают решения, включая политические решения. В этом смысле власть, когда она реальна, становится нематериальной. Она реальна потому, что где и когда бы она ни консолидировалась, эта власть наделяет на время индивидов и организации способностью осущест­влять свои решения независимо от консенсуса. Но она нематериаль­на вследствие того, что такая возможность возникает из способности организовывать жизненный опыт посредством категорий, которые соотносятся с определенным поведением и, следовательно, могут быть представлены как одобряющие определенное лидерство...

Культурные сражения суть битвы за власть в информационную эпо­ху. Они ведутся главным образом в средствах массовой информации и с их помощью, но СМИ не являются держателями власти. Власть — как воз­можность предписывать поведение — содержится в сетях информаци­онного обмена и манипуляции символами, которые соотносят социальных акторов, институты и культурные движения посредством пиктограмм, представителей, интеллектуальных усилителей. В долгосрочном пе­риоде в действительности не имеет значения, кто находится у власти, так как распределение политических ролей становится широким и подверженным ротации. Более не существует стабильных властных элит. Однако есть элиты от власти, т.е. элиты, сформированные во время своего обычно короткого срока пребывания у власти, за время которого они используют преимущества своей привилегированной политической позиции для достижения более постоянного доступа к материальным ресурсам и социальным связям. Культура как ис-

точник власти и власть как источник капитала лежат в основе новой социальной иерархии информационной эпохи.

Трансформация отношений опыта связана главным образом с кризисом патриархальности, глубоким переосмыслением семьи, отношений полов, сексуальности и, как следствие, личности. Струк­турные изменения (связанные с информациональной экономикой) и социальные движения (феминизм, женские движения, сексуаль­ная революция) бросают вызов патриархальной власти по всему миру, хотя и в разных формах и различной остроты в зависимости от культурных/институциональных контекстов... Наиболее фундамен­тальная трансформация отношений опыта в информационную эпоху есть их переход к схеме социального взаимодействия, конструируемого главным образом с помощью актуального опыта отношений. Сегодня люди в большей степени производят формы социальности, нежели следуют моделям поведения.

Изменения в отношениях производства, власти и опыта ведут к трансформации материальных основ социальной жизни, простран­ства и времени. Пространство потоков информационной эпохи до­минирует над пространством культурных регионов. Вневременное время как социальная тенденция к аннигиляции времени с помощью технологии заменяет логику часового времени индустриальной эры. Капитал оборачивается, власть правит, а электронные коммуника­ции соединяют отдаленные местности потоками взаимообмена, в то время как фрагментированный опыт остается привязанным к месту. Технология сжимает время до нескольких случайных мгновений, лишая общество временных последовательностей и деисторизируя историю. Заключая власть в пространство потоков, делая капитал вневременным и растворяя историю в культуре эфемерного, сетевое общество «развоплощает» (disembosies) социальные отношения, вво­дя культуру реальной виртуальности... Полуреальной виртуальностью я подразумеваю систему, в которой сама реальность (т.е. материаль­ное/символическое существование людей) полностью погружена в установку виртуальных образов, в мир творимых убеждений, в котором символы суть не просто метафоры, но заключают в себе актуальный опыт... Эта виртуальность есть наша реальность вслед­ствие того, что именно в этом поле вневременных, лишенных места символических систем мы конструируем категории и вызываем образы, формирующие поведение, запускающие политический процесс, вызывающие сны и рождающие кошмары.

Эта структура, которую я называю сетевым обществом, потому что оно создано сетями производства, власти и опыта, которые

564

565

образуют культуру виртуальности в глобальных потоках, пересе­кающих время и пространство, есть новая социальная структура информационной эпохи. Не все социальные измерения и институты следуют логике сетевого общества, подобно тому как индустриаль­ные общества в течение долгого времени включали многочисленные предындустриальные формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи действительно пронизаны — с различной интенсивностью — повсеместной логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует и подчиняет предсуществовавшие социальные формы.

Сетевое общество, как и любая другая социальная структура, не лишено противоречий, социальных конфликтов и вызовов со стороны альтернативных форм общественной организации. Но эти вызовы порождены характеристиками сетевого общества и, таким образом, резко отличаются от вызовов индустриальной эры. Со­ответственно, они воплощаются различными субъектами, даже несмотря на то, что эти субъекты часто работают с историческими материалами, созданными ценностями и организациями, унаследо­ванными от индустриального капитализма и этатизма.

Понимание нашего мира требует одновременного анализа сетевого общества и его конфликтных вызовов. Исторический за­кон, гласящий, что там, где есть господство, есть и сопротивление, продолжает быть справедливым. Однако для определения того, кто бросает вызов процессу господства, осуществляемого посредством нематериальных (однако могущественных) потоков сетевого обще­ства, необходимо аналитическое усилие.