Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
hrestomatia.obshay sociologia (2).doc
Скачиваний:
9
Добавлен:
25.03.2016
Размер:
5.28 Mб
Скачать

Социально-инновационный потенциал (социально-трансформационная активность общества) (блок г)

Хотя этот блок социального механизма имеет сложное внутрен­нее строение, в целях упрощения схемы я представила его одним элементом — трансформационной структурой общества. Этим тер­мином обозначается система социальных субъектов макро-, мезо- и микроуровня, взаимодействие которых служит движущей силой пре­образования общественного устройства. Изучение этой структуры позволяет понять, кто в конечном счете «несет ответственность» за изменение общественного устройства. Она показывает, какие социальные силы — осознанно или бессознательно — содействуют обновлению и модернизации общества, а какие — его стагнации и деградации; каковы их внутренняя структура и интересы, какими ресурсами они располагают и как добиваются своих целей.

Трансформационная структура отражает системное качество общества, особо значимое в периоды крутых перемен, а именно его дееспособность как субъекта самореформирования и саморазвития. Эффективность этой структуры определяется соотношением со­циальных сил, способствующих либо углублению и закреплению либерально-демократических преобразований, либо сохранению и возрождению институтов советского типа, либо расшатыванию институциональной системы как таковой. Меру этого качества можно назвать инновационно-реформаторским потенциалом обще-

730

731

ства, повышение которого служит одной из важных задач постком­мунистических преобразований.

Элементами, формирующими трансформационную структуру общества, являются общности макроуровня, которые можно назы­вать общественно-политическими силами. Они охватывают не только политически активные, но и сравнительно пассивные консервативно-периферийные группы. В этом смысле понятие трансформационной структуры общества латентно противостоит точке зрения, согласно которой чуть ли не единственными субъектами трансформационных процессов служат элитные и субэлитные группы. Хотя отрицать их значимость невозможно, прерогативой этих групп служат лишь не­которые, хотя и важные, виды трансформационной активности...

* * *

Легко видеть, что рассмотренная концепция социального механизма посткоммунистических преобразований описывает за­кономерности преимущественно эволюционного развития. Она не пригодна для анализа революций, но достаточно полно отражает особенности трансформационных процессов, протекающих в боль­шинстве постсоветских и восточноевропейских обществ.

Главная черта этой концепции — стремление исследовать на­званный механизм как целостный феномен, все элементы которого взаимосвязаны и взаимозависимы. Такой подход позволяет ставить вопрос о типологии и социальном качестве механизмов, регулирую­щих процессы трансформации, перехода, реформ или перестройки, протекающие в разных обществах. На мой взгляд, эти механизмы различаются не столько составом элементов и связей (большинство из которых носит «сквозной» характер), сколько их конкретным национальным «наполнением», содержанием, качеством, эффек­тивностью. Причем если характеристики большей части элементов механизма во многом определяются предысторией соответствующих обществ, то специфика связей между элементами отражает их совре­менное лицо. Особенно ясно это видно применительно к прямым и обратным связям между типами трансформационной активности.

Подытоживая все сказанное, можно отметить, что категория «социальный механизм трансформационных процессов» выполняет ряд важных методологических функций. Ее использование:

• обеспечивает целостное видение одного из главных истори­ческих процессов современности, приковывает внимание к социальному качеству лежащего в его основе механизма;

732

I* позволяет выявить «белые пятна» и нестыковки в изучении трансформационных процессов, сформулировать новые за­дачи, способствующие углублению научных знаний в данной области; • дает возможность более наглядно представить сложившееся в этой области разделение труда, стимулирует междисципли­нарные исследования трансформационных процессов; • помогает придать более системный и операциональный характер международным сравнениям трансформационных процессов. 6.4. Роль социологического знания в российской трансформации

В.А. Ядов

Владимир Александрович Ядов (род. в1929 г.) — известный рос­сийский социолог, доктор философских наук (1968), профессор (1970), директор Института социологии (1988—2001), президент Советской социологической ассоциации (1991) и Российского обще­ства социологов (1993—1997), вице-президент Международной со­циологической ассоциации (1991—1994). Сыграл выдающуюся роль в восстановлении социологии как самостоятельной науки в СССР и в ее развитии в современной России.

В.А. Ядов окончил философский факультет Ленинградского государственного университета (1952). Вскоре исключен из КПСС «за сокрытие правды» о том, что его отец в 1928 г. воздержался при голосовании резолюции, осуждавшей зиновьевскую оппозицию; в 1952—1954 гг. работал учителем в средней школе, затем рабо­чим-лекальщиком. В 1954 г. восстановлен в КПСС с сохранением стажа, принят в аспирантуру философского факультета ЛГУ и избран первым секретарем Васильеостровского РК ВЛКСМ.

Защитил кандидатскую диссертацию на тему «Идеология как форма духовной деятельности общества» (1958) и стал руководите­лем первой в стране лаборатории социологических исследований, созданной в ЛГУ. Был на стажировке в Манчестерском университете и Лондонской школе экономики (1963—1964). Результаты работы руководимой им лаборатории опубликованы в монофафии «Человек и его работа» (отв. ред. А.Г. Здравомыслов, В.П. Рожин, В.А. Ядов, 1967), которая фактически стала учебником для многих советских социологов; треть века спустя она переиздана, с дополнениями,

733

с официальным грифом учебного пособия: А.Г. Здравомыслов, В.А. Ядов. «Человек и его работа в СССР и после» (2003).

В 1968 г. лаборатория стала Ленинградским филиалом только соз­данного Института конкретных социальных исследований АН СССР. Здесь В.А. Ядов инициировал проект «Личность и ее ценностные ори­ентации». В ходе реализации проекта он разработал диспозиционную теорию социального поведения личности. Результаты опубликованы в коллективных трудах (под ред. В.А. Ядова): «Социально-психоло­гический портрет инженера» (1977), «Саморегуляция и прогнозиро­вание социального поведения личности» (1979).

В 1975 г. Лаборатория передана в Институт социально-эконо­мических проблем АН СССР. В 1984 — 1988 гг. В.А. Ядов работал старшим научным сотрудником Ленинградского отделения Инсти­тута истории естествознания и техники АН СССР.

В годы перестройки В.АЯдов приглашен в Москву на пост дирек­тора Института социологии АН СССР (РАН), который он возглавлял более 12 лет. В эти годы он выступил в качестве руководителя проектов «Социальные процессы в условиях перестройки», «Альтернативы со­циальных преобразований в российском обществе», «Солидаризация в рабочей среде», «Социология в России». По результатам проектов имеются индивидуальные и коллективные публикации.

С 2000 г. — директор Центра исследований социальных транс­формаций ИС РАН. Декан социологического факультета Государ­ственного университета гуманитарных наук, проф. кафедры общей социологии ГУ ВШЭ, член Попечительского Совета Фонда ИНДЕМ, профессор honoris causa Тартуского университета.

■ Ниже помещена, с сокращениями, статья (2002) В.А. Ядова, посвященная методологическим проблемам предвидения будущего российского общества.

А.З., Н.Л.

НЕКОТОРЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ПРЕДВИДЕНИЯ БУДУЩЕГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА*

В отличие от краткосрочных прогнозов (на год — три) предлагать

сценарии будущего российского общества вряд ли кто осмелится.

» В «жестких» науках принята аксиома: правильно сформулированная

* Цит. по: Ядов В.А. Некоторые социологические основания для предвидения буду­щего российского общества // Россия реформирующаяся / Под ред. Л. М. Дробижевой. М., 2002. С. 349—359. Цитируемый текст иллюстрирует сложность проблем, рассма­триваемых в разделе 7 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

задача — половина ее решения. Социология, конечно, не математи­ка. Но все-таки данная формула может быть принята в ней. Какие особо важные факторы, условия, тенденции нельзя не принимать во внимание, если мы хотим хотя бы в самых общих чертах представить будущее Отечества?

К нынешнему времени нет недостатка в эмпирических данных многолетних исследований социальных процессов в постсоветской России. Выдвинуты различные концепции, даже теории социальных изменений, в частности, предмет которых —трансформации в стра­нах бывшего «социалистического лагеря». Дискуссии на тему «Куда идет Россия?», сотни статей и книг ■ — все это позволяет сделать некоторые обобщения и выводы.

Проблемы адекватности теоретической парадигмы

Какой общетеоретический подход более адекватен для объяс­нения радикальных социальных изменений, начатых перестройкой и получивших мощный импульс после 1991 г.?

Как показала Н. Наумова [8], Россия претерпевает запаздываю­щую и рецидивирующую модернизацию. Для успешной модерниза­ции необходим ряд непременных условий, включая экономические ресурсы, удержание социального контроля в обществе, развитие среднего класса, наличие солидаризирующей и мобилизующей идеологии и др. Во многих отношениях эти условия не выполняются или реализуются с немалыми трудностями. Среди них: разрыв эконо­мических связей на постсоветском пространстве, межнациональная напряженность и военный конфликт в Чечне, незначительная и нестабильная численность средних слоев, идеологическая поляри­зация. Следуя модернизационному подходу, мы вынуждены также констатировать слабость демократических институтов, а тем более гражданских структур, отсутствие авторитета закона, недоверие граждан правоохранительным органам и т.д.

1 В ряду таких публикаций можно назвать: 9 томов материалов международных симпозиумов «Куда идет Россия?» (с 1994 по 2002 г.), изданных под редакцией Т.И. Заславской в Московской школе социальных и экономических наук, и 56 книжек «Мониторинга общественного мнения: Экономические и социальные перемены» под редакцией Ю.А. Левады. Многолетние исследования Института социологии РАН представлены в книге «Россия: трансформирующееся обще­ство», вышедшей в 2001 г. (под общ. ред. В. Ядова). Систематически публикуются результаты исследований Института социально-политических проблем РАН (под общ. ред. Г.В. Осипова) и Института комплексных социальных исследований РАН (под общ. ред. М.К. Горшкова), многие другие издания.

734

735

Логика модернизационного подхода неизбежно ведет к пессими­стическому выводу о постоянном отставании от стран, вступивших в эпоху постиндустриального развития. По этой логике Россия веками обречена догонять страны Запада, которые отнюдь не стоят на месте, продолжая наращивать свой экономический потенциал — основной ресурс динамизма общественных процессов, включая постоянно растущие затраты на упреждение и преодоление многочисленных техногенных и природных рисков и катастроф.

Иная, более адекватная современности общетеоретическая парадигма утверждает, что человеческая история есть социально-исторический, а не естественно-исторический процесс [12]. Его на­правленность жестко не задана, зависит от множества изменяю­щихся условий, прежде всего действий многообразных социальных субъектов, коллективных и индивидуальных, организованных и спонтанных. Теоретики, развивающие деятельностно-активистский подход, опираются на известную формулу Маркса: «Люди находят уже готовыми материальные условия их жизни, но собственной практиче­ской деятельностью их изменяют» [7, с. 8]. Теоретики, принимающие это направление, утверждают принцип нормальности социальных изменений в теориях морфогенеза, а не морфостазиса (М. Арчер), структурации (Э. Гидденс), постоянного социального становления (П. Штомпка). Ключевыми становятся такие метафоры, как «поля социальных взаимодействий» (П. Бурдье), «информационные сети» (М. Кастельс), а на первый план выдвигаются свойства рефлексив­ности социальных субъектов, их способность отвечать на непредви­денные «вызовы» (эмерджентные события) со стороны внутренних и внешних для данного общества (и миросистемы в целом) воздействий. Отличную формулу государственной стратегии предложил в этом смысле И. Пантин и его коллеги: стратегии «опережающего развития» в смысле упреждения кризисных ситуаций [1, с. 143].

В такой логике отпадает необходимость оценивать социальные изменения по шкале продвинутости в направлении к следующему, более высокому этапу общественного развития. Сама постановка вопроса о непрерывности социального прогресса — идея эпохи просвещения — представляется сегодня неадекватной. Утверж­дается изменчивость самих исторических закономерностей. Так, к примеру, классическая теория социальных институтов исходила из того, что их нестабильность — решающий фактор аномии, распада общества. В современных теориях неоинституционализма (Р. Коуз, Д. Норт, Э. Гидденс) нормой представляется как раз противопо-

ложное — постоянная трансформация социальных институтов как реакция на динамизм эпохи.

Итак, движется ли мировая цивилизация к постмодерну, гло- 0 бализации, обществу повышенных рисков или вовсе к самоунич­тожению — направление будет зависеть от действий самих людей, возможностей человечества осознать угрозы и его солидарной готовности находить оптимальные решения в быстро меняющихся обстоятельствах. Поэтому мы будем исходить из того, что трансфор­мационные процессы не имеют жестко заданного вектора и уж тем более не протекают по какому бы то ни было единому шаблону.

В самом деле, например, в работах Ш. Айзенштадта [13] было показано, что решительно все страны входят в общемировую систему своим особым путем, причем это зависит и от «стартового капита­ла» страны, и от согласия или противоборства между элитами, и от намерения «адаптироваться» к миросистеме либо вступить с ней в конфронтацию, и т.д. Не только Россия, но любой народ, любое государство осуществляет социальные изменения, исходя из своей специфики. Потому нет смысла спорить — свой путь у России или какой-то универсально западный. Нет такой универсальности.

Что было бы разумно учитывать в построении прогнозных сценариев

Дискуссии на эту тему позволяют выделить несколько решающих предпосылок сценариев прогноза. Прежде всего, как представляет­ся, это особенности наших социальных институтов каркаса всего общественного устройства. Как справедливо пишет В. Федотова, Россия — это «другая Европа» [10]. Полемику вызвала публикация те­ории институциональных матриц С. Кирдиной [5], где образ матрицы призван выразить достаточно высокую инертность, устойчивость, сопротивляемость каким бы то ни было изменениям...

Способна ли российская институциональная матрица транс­формироваться в подобие западноевропейской, где государство ско­рее на втором плане, а гражданские структуры — на первом, — это вопрос. Сегодня убедительных признаков такого рода тенденции не наблюдается.

Особенности российского социального характера — ментали­тета. Аналогично предыдущим рассуждениям можно предполагать существование матриц социального характера россиян, или особен­ностей русского менталитета. Например, известны такие черты, как недоверие государству и его институтам (Т. Заславская пустила в обо-

736

47-3033

737

рот выражение о «лукавом» отношении граждан к государственным институтам), упование на судьбу и везение (трудно представить, что­бы телеведущий в Германии или Англии, завершая обзор новостей, прощался со своей аудиторией пожеланием «Везенья вам»), тради­ции преодолевать трудности путем адаптации к нелегким условиям жизни по принципу православной доктрины «Христос терпел и нам велел». Эти особенности русского менталитета не менее устойчивы, чем институциональные. Хотя было бы неверным полагать, что со­циальный характер веками остается стабильным.

Например, по данным мониторинга динамики социальных идентификаций, на протяжении более 10 лет надежно фиксируется тенденция в сторону интернальности личности — готовности отвечать за себя, не надеясь ни на власти, ни на других вообще. Это показатель привыкания крыночному, конкурентному обществу. В 1998 г. поло­вина опрошенных россиян определяли себя как тех, кто «принимает судьбу, какова бы она ни была», сейчас таких меньше половины (46%), а вот доля тех, кто не ждет манны небесной и сам делает свою судьбу, с 60% в 1993 г. поднялась до 75 % в 2002 г. Сенсационны данные, полученные с использованием теста Г. Хофштедта об особенностях национальной культуры в сфере трудовых отношений, менеджмента. В обследовании 518 рабочих и представителей администрации маши­ностроительных заводов (от Москвы до Волгограда) мы, к немалому удивлению, обнаружили, что индекс «индивидуализм — коллекти­визм» в российской выборке имеет средние значения, причем на «полюсах» — соответственно китайцы и американцы. Мы оказались в одной группе с немцами и скандинавами. Может быть, это проявления дифференциации публичного и частного? В драматургической соци­ологии различают игру на сцене и поведение за кулисами. Публично мы — коллективисты, но «вне сцены» каждый — индивидуальность, мечтатель, непримиримый спорщик? Русская литература дает тому немало свидетельств: от Левши до персонажей шукшинских рас­сказов. В чертах социального характера происходят немаловажные изменения, особенно со сменой поколений.

Несомненная и наиважнейшая особенность России — анкла-визация страны, в которой сосуществуют экономически и со­циально-культурно продвинутые мегаполисы и глубинка, много­образные этнонациональные общности, в том числе имеющие государственный статус субъектов Федерации, регионы-доноры и неспособные себя обеспечить без дотаций из федерального центра. Эта особенность побуждает ряд авторов к мысли, что российские трансформации могут принять «гибридную» форму (Ульф Ганнерс

называет это «креолизацией») наподобие Мексики, где совмещаются модернизированная столичная общность и традиционная провинция пеонов с мало изменившимся образом мыслей и образом жизни. Российский аналог — наше крестьянство, «великий немой», как образно характеризовал его Т. Шанин. [11]. В современной России проблема «центр — регионы» остается одной из особо болезненных. В дополнение к ней — многонациональность страны.

Внимательный анализ свидетельствует, что такой параметр, как моно- или полиэтничность, отличают процессы посткоммунистиче­ских трансформаций [9]. Существенные различия в экономическом потенциале субъектов Федерации, а также социально-политические и этнокультурные неизбежно усиливают роль общегосударственных властных институтов, «работают» против изменений в упомянутой институциональной матрице и придают нашим «трансформацион­ным технологиям» неповторимо российский облик.

Субъекты социальных изменений («человеческий фактор»). Следуя деятельностно-активистской логике, мы обязаны фик­сировать специфику взаимоотношений таких ведущих субъектов социальных изменений, как господствующие элиты, прежде всего политико-экономические, которые в России тесно взаимосвязаны. Это и те, кого мы называем властителями умов. Но в роли послед­них на передний план выходят лишь востребованные коммерци-онализированными массмедиа, так что социальное «уравнение» упрощается и сводится к первой его посылке.

Специфика российских элит, на наш взгляд, лучше всего про­анализирована в работах А. Ахиезера [2] и выражена в его формуле «Россия — расколотое общество». Раскол на приверженцев русских традиций и прозападников, возникший со времен Петровских ре­форм, нынче не только не преодолен, но скорее обостряется при активном участии Русской православной церкви в делах государства. Российские элиты не обнаруживают готовности искать какой-либо исторически важный компромисс. Попеременно то прозападники, то продержавники берут верх во властных структурах, по-разному определяя вектор наших трансформационных процессов.

Наиболее адекватно формулирует проблему социальных субъ­ектов Т. Заславская при рассмотрении социальных механизмов трансформации [3]. Она выделяет целый ряд агентов социальных изменений, одни из которых обладают мощным ресурсом (верхуш­ка государственной бюрократии, олигархи), другие — умеренным (средние слои той же бюрократии, востребованная властью научно-техническая и иная интеллигенция), а третьи — крайне низким. Это

738

739

относительно депривированная часть базового слоя: рабочие, крес­тьяне, неадаптированная консервативно-периферийная группа, со­стоящая из малообразованных и малодееспособных слоев населения и др. Автор указывает и на антитрансформационные силы: группы стремящихся к восстановлению старых порядков, криминальные структуры, экстремисты разной политической окраски.

Решающая роль принадлежит лидерству в будущем российском обществе той или иной поколенческой когорты нынешней молоде­жи. Здесь уместно вспомнить две вещи — теорию Карла Мангейма о роли поколений в социальных трансформациях и данные длящихся почти 50 лет исследований систем ценностей разных народов по программе Рональда Инглехарта.

К. Мангейм [6] ввел в научный оборот социально-культурное понимание поколения и связал со сменой поколений общественные реформации. Поколение складывается под влиянием значимых для данной возрастной когорты «судьбоносных» исторических событий. Если в течение многих лет в данном обществе ничего по­добного не происходит, то детей, родителей, дедов и даже внуков можно отнести к одному поколению (в России это, скажем, поколе­ние крепостных крестьян). Но если затрагивающие основы жизни события стремительно следуют одно за другим, то в возрастной когорте, проходящей подростковую и юношескую стадии соци­ализации, формируются разные подкогорты, каждую из которых можно назвать особым поколением.

В юношеской когорте наряду с подавляющей массой граждански пассивных имеют место группы молодых с разными жизненными ориентациями. Это и явные прозападники (молодежные организа­ции Союза правых сил), «идущие впереди» державные патриоты, формирующиеся молодежные сообщества социал-демократов, но­вых комсомольцев, активные криминализированные сообщества.

Обратимся далее к результатам панельных исследований цен­ностных структур населения многих европейских стран, проводимых Р. Инглехартом [14]. Инглехарт показал, что в странах, переживших бурные трансформации (послевоенные Германия, Япония, Южная Корея, Испания), система ценностей поколения 18-летних стано­вится доминирующей спустя примерно 15 лет. В странах, стабильно развивающихся (например, Англия, Франция, США), молодежные бунты 70-х годов не обнаружили таких поколенческих сдвигов: бун­тари стали нормальными обывателями.

Вопрос: какие из описанных групп поколений молодежи выйдут на авансцену России в ближайшие 15—18 лет? В своем следующем

жизненном цикле это будут полноправные российские граждане, которые станут воспитателями своих и не только своих (педагоги) детей, рабочими и фермерами, журналистами и учеными, предпри­нимателями и политиками.

Можно предположить, что ни левые, ни правые радикалы, а тем более экстремисты в уставшем от революционных реформ обществе не имеют будущего, по крайней мере, с десяток лет. Тогда остаются те же массы граждански пассивных, а в ряду деятельных — правые прозападники, патриоты-державники и сторонники традиционализ­ма. Следуя концепции «расколотого общества», согласия они вряд ли достигнут, разве что под нажимом авторитарной власти.

При такой конфигурации социальных субъектов задача даже краткосрочного прогноза социальных процессов может быть сведена к разработке разновероятных сценариев при условии совместных усилий экономистов, политологов и социологов.

Глобальные процессы. Радикально важное условие наших транс­формаций — направленность глобальных перемен, каковые не могут не сказываться на реформах, проводимых в России.

С одной стороны, известны интеллектуальные проекты опти­мистов постмодернистского направления (движение цивилизации к максимуму свободы личности от давления социальных структур), а с другой — мрачные прогнозы пессимистов относительно векто­ра изменений в сторону повышенных глобальных и региональных рисков (природных, технологических и социальных).

Несомненна «глокализация», т.е. противоборство между про­цессами, унифицирующими экономическое, политическое и куль­турное пространство, с одной стороны, и тенденциями противо­стояния глобализации со стороны национально-государственных и этнокультурных образований («локалов»). Движение антиглоба­листов — лишь обостренная форма такого противостояния, про­тест против «ожиревших», претендующих на право диктовать свои условия всему человечеству.

Я бы уточнил формулу ^локализации, а именно: в реальности имеет место «гло-локал-анклавизация» мирового сообщества. Не­смотря на демонстрируемую сегодня (после акции террористов в США) солидарность стран, разделивших мир на цивилизованные и нецивилизованные народы и вынужденно признавших лидерство Америки, в недрах «солидарного сообщества» намечаются противо­речия интересов. Образовываются геополитические «анклавы», причем есть немало стран, которые стремятся ослабить зависимость от мирового лидера.

740

741

К какому геополитическому локалу будет примыкать Россия? При нынешнем ориентире российской геополитики мы скорее идентифицируем себя в качестве государства, близкого к европей­скому анклаву. Вместе с тем четко артикулированы как в полити­ческих и финансовых кругах, так и в среде интеллигенции призывы определить свою евразийскую идентичность и именно на этой основе укрепить положение России как Великой державы.

Выбор адекватной геополитической стратегии поистине судьбо­носен. Скорее всего, это не будет развитие по принципу «догоняющей модернизации». Иной ракурс анализа глобализационных процессов приводит к выводу о необходимости вхождения страны в глобальную сетевую информационную инфрастуктуру. В концептуальной моде­ли М. Кастельса [4] «сетевое общество» охватывает решительно все стороны глобального пространства — экономическую, культурную, военно-стратегическую и собственно коммуникационную. Россия, как считает Кастельс, существенно отстает от стран «ядра миро-системы» в создании информационно-коммуникативной системы, что и определяет темпы социально-экономического развития в со­временном мире.

Когда же наступят нормальные, не судьбоносные изменения?

<...;•> Наши проблемы: отсутствие «европейского прошлого», явное противоборство прозападников и традиционалистов, межэт­ническая напряженность, достигшая апогея в чеченском кровавом конфликте.

Итак, с учетом названных особенностей нынешнего состояния страны и общества решение проблемы предвидения будущего в прин­ципе просматривается. Каждая из составляющих «уравнения» — ве­личина переменная, и предстоит отслеживать направленность изме­нений по всем параметрам, что, естественно, будет способствовать формированию разных сценариев российского будущего.

Важно определить, в какой фазе социально-экономического и политического «перехода» можно считать, что переход завершен и страна вступает в стадию «нормальных» социальных изменений?

Нормальным можно полагать состояние общества, в котором не случаются судьбоносные повороты. По И. Пригожину, это точки бифуркаций в системе динамического хаоса, когда, казалось бы, малое изменение влечет поворот вектора социальных процессов. Многие факторы говорят о том, что российское общество находится на пороге завершения переходного периода. И не только показате­ли пока что умеренного, но несомненного экономического роста.

Немаловажно, что и люди начинают чувствовать себя увереннее2, а это — признак выхода из общесоциального кризиса.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]