Нейтральное не является нейтральным: вероятность и ситуативная субъективность

Как мы уже отмечали, используя назывную силу, мы не только готовы искать или выдумывать новые слова для выражения того, что мы хотим высказать, но и создавать контексты и единицы речи, в пределах которых такое высказывание имеет значение. Говорящие субъекты нуждаются в собеседниках, которым они доверяют [41]. Обретая авторское право, женщина настаивает на том, что ей, как женщине, допускается иметь какие–то недостатки. Поскольку женщина старается писать или говорить в соответствии со своим собственным жизненным опытом, она сталкивается с проблемой либо потери доверия, поскольку ее работа не признается стоящей, либо потери квалификации, поскольку она пытается унифицировать свою работу. Виттиг объясняет, что язык, в целом, дает каждому одинаковую возможность стать совершенным субъектом, занимаясь языком. Но род, как элемент языка, действует для нейтрализации этого онтологического факта, когда это касается женщин. В результате навязывание рода действует отрицательно в момент высказывания, лишает женщин возможности говорить и заставляет их искать витиеватый способ выражения своих мыслей, вдаваясь в излишние подробности и без конца извиняясь [46, p.81].

Подобным образом Симона де Бовуар утверждает, что женская субъективность часто является необходимостью, так как она считает, что «в разгар малопонятной дискуссии досадно слышать, как мужчина говорит: "Вы так думаете, потому что вы — женщина"; но я знаю, что единственной моей защитой будет ответ: "Я так думаю, потому что это действительно так", устраняя этим мое субъективное "Я" из доказательства» [10, p.18]. Бовуар и Виттинг придают большое значение проблеме, которая все еще беспокоит женщин — проблеме необходимости напустить на себя искусственные нейтральность и объективность, чтобы добиться доверия. Важность найти убедительные слова и место, где они имеют доверие, особенно необходимы для цветных женщин, для которых «способность говорить является актом сопротивления», что служит «и способом активного самопреобразования и процедурой перехода объекта в субъект».

Феминистки попытались показать, что предположительно вероятное выражение мнения является действительно выражением мнения при любых обстоятельствах; таким образом, Бовуар продолжает свою идею «тот факт, что ты мужчина не является исключительным качеством». Истина и призыв к ней, формы логического доказательства и анализа, «объективная» речь, которой учат наука и философия в частности, как бы предполагают что-то вроде убежища для тех, чья субъективность не внушает доверия — цветным, белым женщинам (поскольку они женщины), очень старым и очень молодым. Такое убежище обеспечивается отношением к говорящим как к «обычным ораторам» — обычно это белые мужчины среднего и высшего классов. Подобно символам телевизионных новостей предполагается, что говорящие не должны иметь акцентов или высказывать свое отношение. Доверие, как было указано в ранних работах феминисток по философии языка, достигалось признанием субъективности белых мужчин. Первые попытки проанализировать язык дискриминирующих женщин выражений, сосредоточены на введенных контекстах и публичной речи, «официальных выступлениях», даже если их использовали в персональных контекстах. Эти анализы были частью исследования, подтверждающего, что женщина (обычно белая женщина) может делать то же, что и мужчина (то есть белый мужчина). В ходе анализов указывались различия манеры речи женщин и мужчин, подвергалось сомнению утверждение, что речь мужчин должна преобладать, а также предлагался невольно возникший перечень видов практики речевой деятельности. Одобрить эту практику — значит, одобрить мнение, которое стало нормой объективности.

Эти «нейтральные» дискурсивные практики имеют свою ценность: не все может быть выражено в каждом высказанном мнении. Ссылаясь на свои собственные статьи о законе, Патриция Вильямс спрашивает: «чем еще, кроме самоотказа является "безлично" написанное мнение? Если умолчание — это идеология, которой стоит обучать, для нас это будет понятнее, как практический результат предприимчивости». Вильямс предупреждает нас, что мы «должны также представлять себе, что отрицание чьего–то права в авторстве не одно и то же, что и самоотказ; это уловка, а не действительность» [45, p.92]. И более серьезная опасность кроется в том, что эта хитрость может стать действительностью, что настоящий самоотказ, как серия коротких самоудушений, может фактически довести женщину (мыслителя, личность) до потери всякого интереса к дальнейшей работе. Одобрение безличного стиля требует от нас вступать в разговор, действуя торопливо «как краб».

Для многих женщин огромным достижением является завоевание доверия одобрением «нейтрального выражения мнения» о признанном стиле, дисциплине или школе. Такой успех, однако, преобразует субъекта, но не преобразует практику. Доверие, которое феминистки ищут для субъектов, в данных обстоятельствах имеет возможность преобразовать практику. Кэрол Гиллиган рассказывает историю о двух детях, спорящих о том, играть ли им в пиратов (его идея) или в соседей (ее идея). Гиллиган утверждает, что «справедливый» подход (равное время для каждой игры) оставляет игры несыгранными, тогда как последнее предложение девочки играть в пиратов, живущих по соседству, меняет все. Пират не подходящая фигура, чтобы жить по соседству, а соседство меняется, если в нем селится пират [10]. Подобным образом от правдоподобия ситуаций трансформируются практики, которые порождают семантическую убедительность, в силу теперь входят новые значения, когда какой–то особой личности не нужно отклоняться от текста, по которому следует говорить.

Философия с ее задачей поиска объективной правды и универсальной теории, обычно требует безличной прозы. В работе «Этика метода» Джойс Требилкот убеждает женщин прекратить попытку разработать общие (или еще хуже: универсальные) теории; она хочет, чтобы женщины, которые находятся в определенных условиях, рассказали такие истории о себе, которые позволили бы их читателям и слушателям узнать, кто они и почему они рассказывают эти истории. Собственно «этика метода Требилкот заключает в себе идею, что хорошо, когда феминистки и лесбиянки пишут об аспектах действительности, рассказывая истории, то есть то, что им приходится говорить с точки зрения своей жизни и жизни тех женщин, которых они опекают» [43, p.50]. Но почему женщины должны рассказывать истории своей жизни, как мы должны рассказывать о своем опыте, и с кем мы должны говорить? Как утверждали Мария Лугонес и Викки Спелман: «Для нас имеет значение то, что о нас говорят, кто это говорит и кому это говорится: возможность поговорить о своей жизни, оценить ее является неотъемлемой частью того, что ты сама живешь своей жизнью, а не под чьим-либо руководством; отсюда наше сомнение в отношении исключительного права мужчин в оценке жизни женщин» [28]. Проблемой является сила словесного выражения, сила, способная сопоставить наши жизни внутри и за пределами речи [42]. Чтобы дать в чем-то отчет, нужно отнести это что-то к какой-то категории, идентифицировать его особенности; мы должны подбирать слова и находить или создавать жанр, в котором могут возникать наши рассказы. Категории, которые мы выбираем, и структура словесных выражений, зависящие от жанра, могут быть более или менее точными. Лугонес и Спелман высказывают этическую и метафизическую точку зрения о том, что женщины не должны жить в рамках тех категорий, которые не подходят им, а если подходят, то после значительных усилий. Такая цена, как ее определяет Виттиг, является «вещественным угнетением личности речью» [46,p.25]. Процесс самовыражения может дать такую возможность.