СБОРНИК АКМУЛЛИНСКИХ ЧТЕНИЙ 2012

С.С. Нартдинова, БГПУ им. М. Акмуллы (г.Уфа)

А. БЛОК И М. АКМУЛЛА - НАШИ СОВРЕМЕННИКИ

Все будет хорошо, Россия будет великой Но как долго ждать и как трудно дождаться.

А.Блок

Много исследовано и написано нашими и другими исследователями о творчестве выдающегося поэта - просветителя, сесена - скитальца, передового мыслителя и педагога Мифтахетдина Акмуллы, чей поэтический талант до сих пор продолжает будорожить умы и сердца любителей прекрасного.

В своей статье «Святой источник Акмуллы» к 175 –летнему юбилею поэта (2008) известный публицист Газим Шафиков писал так: «Творчество Мифтахетдина Акмуллы пронизанное гуманистическими идеями своего времени, впитавшее в себя передовые и прогрессивные веяния общественной жизни России, снискало глубокую любовь и признание среди населения, оказало благотворное влияние на развитие литературы многих тюркоязычных народов. Поэтому его неслучайно прозвали Акмуллой (светлым, праведным учителем) за честность и правдивость. Поэт в своем творчестве проповедовал просветительские идеи, утверждал извечное стремление человека к свету, прогрессу... И все же он был одинок, обречен на вечные скитания. Да его и не приняли бы господа

всвой избранный круг. Акмулла это прекрасно понимал и не стремился сделать

вих сторону первые шаги. Деля участь простых и порой обездоленных людей, он именно им отдавал и свою боль, и радость, и любовь. Вот почему Мифтахетдин не просто глубоко драматическая, но и трагическая натура, непонятая многими и потому одинокая. Истинную цену своему сыну не знал даже довольно образованный для своего времени мулла Камалетдин, не знали многочисленные односельчане, женщины, с которыми он пытался завести семью. Именно поэтому, а не только по причине своего неуёмного характера, он должен был без конца кочевать по земле, меняя башкирские просторы на казахские, казахские

— на среднеазиатские, и вновь возвращался в родные пределы.

Не подлежит сомнению тот факт, что Акмулла являлся патриотом своей земли, родного башкирского народа, но при этом, в отличие от многих других поэтов и сэсэнов, он почти не обращается к народной истории, к ее истокам; не упоминает он и имен вождей многочисленных больших и малых восстаний башкир в течение более двух веков, предводителями которых являлись воистину выдающиеся личности. Даже Салават в своих стихах не обходил стороной имена самых великих руководителей восстаний: старшины Сеита, тархана Алдара, Батырши, Карасакала и других, явно гордясь их именами. Это было вполне естественно, ибо, сам великий герой башкирского народа, он лишь ярче воспалял их именами пламя новых восстаний... И все же, как бы не были лестны эти параллели, Акмулла не сравним ни с кем. Он не похож ни на кого из названных выше деятелей. Ни в характере, ни в творчестве, ни в судьбе, и уже этим он неповторим и неподражаем. Его судьба —

91

это постоянный риск, постоянная угроза и опасность существования на земле. И как тут не вспомнить знаменитые пушкинские строки: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья — бессмертью, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог!» Не будет преувеличением сказать, что Акмулла был из когорты Пушкиных! Он прекрасно сознавал, как много у него врагов и как мало истинных друзей, знал, что на берегах Дёмы его, увы, не ждут, он вряд ли придется там ко двору. Знал, что злопамятный Исянгильде Батуч, как и некоторые другие казахские и башкирские «хозяева жизни», не ограничатся тюрьмой — теперь следует ждать худшего. И я уверен: он не удивился, увидев перед собой двух своих убийц… Он почти во всех стихотворениях и поэмах предстает перед нами как ярко выраженный оптимист. Но он не мог не видеть, что год от года жизнь народа не только не улучшается, но становится все хуже. Впереди зияла бездна. И все это представлялось ему страшным апокалипсисом, а не какой-то новой цивилизацией, как пытались утверждать наживающиеся на нищете народа горлохваты, среди которых оказалась и немалая часть башкирской национальной интеллигенции. Через четверть века другой молодой гений — русский Сергей Есенин, насквозь пронизанный крестьянской психологией в лучшем смысле этого слова, чувствовал перед заводами-гигантами, окутанными черным, ядовитым дымом, неумолчно гудящими локомотивами все тот же ужас и непонимание. Он почти физически не желал разрушения природы, его первозданного естества, живой души и организма милого для него Отечества и благодатной земли-матушки».

Размышляя о прошлом и сегодняшнем бытии, изучая творчество просветителя Акмуллы еще раз убеждаешься, что прав был Г. Шафиков, оценив в одном ряду творчество Акмуллы, с наследием великих творцов - Пушкина, Гоголя и Есенина. Но мне сегодня хочется в этот ряд поставить А. Блока и, конечно, Акмуллу т.к. они, как бы одинаково, искренне и ярко выражали ту эпоху, в котором жили и их душевные порывы более созвучны. Несмотря на различный диапозон и объем их творений, Акмулла как и Блок в своем творчестве звонко и точно передает краски реальностей и настроения своего времени. Например, поразительны очерки «Молнии искусства», где Блок всматривается в повседневность современного ему буржуазного итальянского общества и с болью констатирует его кричащую отчужденность не только от культурных слоев античности, но и от наследия эпохи Возрождения. В стихотворении «Флоренция» это выражено так:

Хрипят твои автомобили, Твои уродливы дома, Всеевропейской желтой пыли Ты предала себя сама! Звенят в пыли велосипеды,

Там, где святой монах сожжен Где Леонардо сумрак ведал, Бето снился синий сон!

Ты пышных Медичей тревожишь,

92

Ты топчешь лилии свои, но воскресить себя не можешь

Впыли торговой толчеи!

Встихах поэта чувствуешь хрустальную душевную чистоту, безупречную внутреннюю честность, неприятие какой бы то фальши, нравственную целостность и верность самому себе, начиная от бесконечной, к сожалению, без такого же ответного чувства – любви к жене и кончая отношением к своему творчеству.

Вусловиях свирепствующей реакции творили оба поэта. И у Акмуллы

иу Блока болела душа за свой народ и за Родину, оба поэта не стеснялись быть для иных своих современников неприятным недоразумением, никому не старались угождать, ибо, пользуясь блоковскими словами, «ничему в мире, кроме увиденной им звезды, не была предана его душа».

В«Слове поэта», написанного Акмуллой в ответ на реакционных служителей ислама издавна враждебно относящихся к искусству и поэзии, поэт обвинял их в невежестве и тупости, стяжательстве и лицемерии:.

Мы любим важничать, мы не забудем

Вчалме высокой показаться людям. По роскоши чалмы, саней, одежды Как часто мы о человеке судим!

Впочете там, где мрак

Большой живот, упитанные щеки, Мулла и волостной правитель вместе Дают глупцам надменности уроки. Пускай ты неуч, ты глупей барана, Надев чалму, стал знатоком Корана. Плетешь для бедняков силки, тенета, Им не уйти от твоего капкана. Перевод С.Липкина

«В сознании долга, великой ответственности и связи с народом и обществом, которое произвело его, - утверждает А.Блок,- художник находит силу ритмически идти единственно необходимым путем. Это самый опасный, самый узкий, но самый прямой путь» [Шафиков, 2008: 238]. Долг, по Блоку, есть путеводный ритм нашей жизни. Настоящий писатель считал он, должен обладать чувством пути, это его первый и главный признак. Тем самым определяется и его внутренний «такт», ритмическая окраска его деятельности. «Всего опаснее

– утрата этого ритма. Неустанное напряжение внутреннего слуха, прислушиванье как бы к отдаленной музыке есть непременное условие писательского бытия. Только слыша музыку отдаленного «оркестра» (который и есть «мировой оркестр» души народной), можно позволить себе легкую «игру» [Шафиков, 2008: 370]. «Музыка» возведена поэтом в ранг философско – исторической категории. « ….. Никогда не жаждали мы так порывов, воздвигающих дух, как в нынешнее время когда наступает на нас и давит вся дробь прихотей и наслаждений, над выдумками которых ломает голову наш Х1Х век. Все составляет заговор против нас; вся эта соблазнительная цепь утонченных изобретений роскоши сильнее и сильнее порывается заглушить и усыпать наши чувства. Мы

93

жаждем спасти нашу бедную душу, убежать от этих страшных обольстителей и

–бросились в музыку…» [Шафиков, 2008: 247].

Взнаменитом стихотворении Акмуллы «Назидания» проявились 'необыкновенная проницательность поэта, его умение глубоко заглянуть в человеческую душу, его понимание законов жизни. Поэт убежден, что настоящего человека их должно быть семь: это совесть, честность, ум, благодарность, порядочность, терпение, страсть.

А.Блок писал: «Родина – это огромное дышащее существо, подобное человеку , но бесконечно более уютное и ласковое, беспомощное, чем отдельный человек». Поэтому ему равно дороги и новгородские лесные топи и ковыльные дали южных степей. «В нем нет ни грана какого то ни было местнического чванства и тем более национализма.» [Косолапов,1983: 250] Именно такое восприятие земли отцов достойно великого народа, и оно сродни государственному мышлению, которые отразились в блоковской пьесе «Песня Судьбы»(1908), полной смутных пророчеств и невнятных призывов, образ обожаемой толпой певицы Фаины. Проводя аналогию между образом Фаины (от греческого означает «сияющая») и образом Родины невольно вспоминаешь цикл стихотворений А. Блока «Родина» - один из высочайших пиков патриотической русской поэзии.

Таким образом, как великие творения выдающихся русских поэтов и писателей, так и великое наследие Акмуллы стали верным советником нам, «инструментом и пищей» для очищения души в наше «непростое» время и наверное, многим будущим поколениям; подарив радость соприкосновения с истинной поэзией, исполненной глубокого философского смысла, совершенной поэтической формы, музыки, рифм и строк.

ЛИТЕРАТУРА

1.Акмулла. Стихи. - Уфа: Башкнигоиздат, 1981.

2.Блок А. Собрание сочинений.- Т. 5.

3.Вильданов А.Х. Выдающийся мыслитель педагогики Х1Х в. // Педагогический Журнал Башкортостана №1 2005.

4.Косолапов Р.И. С чего начинается личность.- М.: Политиздат, 1983.- С. 250

5.Шафиков Г. Святой источник Акмуллы.- Уфа, 2008.

©Нартдинова С.С., 2012

Ф.Р Салауатова, филол.фән.кан. доц.,

БДУ (Өфө ҡ.)

М. АҠМУЛЛА ИЖАДЫНДА ФӘЛСӘФӘ´И ЛИРИКА

XIX быуаттың икенсе яртыһы — башҡорт поэзияһында иҫке традицион йүнәлеш яйлап тамамланышҡа яҡынлаған, яңы йүнәлеш - мәғрифәтселек реализмы тыуған һәм нығынған осор. Башҡорт поэзияһында мәғрифәтселек

94

реализмының тыуыуы һәм нығынып китеүе, иң беренсе сиратта, Мифтахетдин Аҡмулла исеме менән бәйләнгән. Ул үҙенең булмышында иҫкелек менән яңылыҡ көрәшенең сая һәм драматик, хатта трагик яҡтарын, шиғриәтендә боронғо традицион әҙәбиәттән яңы әҙәбиәткә күсештең боролошло моменттарын, ҡыйыу новаторлыҡ башланғыстарын сағылдырған шағир булыу менән фәһемле. Поэзияла ул реалистик, халыҡсан-демократик йүнәлеште нигеҙләй, яҙма һәм ауыҙ-тел әҙәбиәте традицияларын оҫта берләштерә, поэтикаға күп яңылыҡтар өҫтәй. «Үҙе һүҙсығыр шағирҙарҙан хикмәт менән» тигән шикелле, Аҡмулла шиғриәтенең ҡабатланмаҫ үҙ поэтик хикмәте, һиммәте һәм ҡиммәте бар. Ғөмүмән, афоризм — Аҡмулла поэзияһының үткер сифаты ул. Был түбәндәге миҫалдарҙа асыҡ күренә:

Күк тимер ҡайрау менән алмас булмаҫ, Күк ишәк, ҡорҙаш булып, моңдаш булмаҫ. Яман — дуҫ, ҡара йылан, тигән кеүек, Йәр булып, юха йылан юлдаш булмаҫ...

[Аҡмулла, 1981: 70] («Урыным — зиндан»)

Ун бәләнең туғыҙы телдән тыуар, Аҡылы бар әҙәмдәр телен тыяр. Ауыҙыңдан сығарһаң яман һүҙҙе, Аждаһабулып, артыңданһинеҡыуар...

[Аҡмулла, 1981: 100].

(«Аҡыл»)

Шиғырҙар араһында Аҡмулланың дөйөм философик ҡараштарын, донъя, йәшәйештең мәғәнәһе тураһында уйланыуҙарын сағылдырғандары ла бар. Күләме яғынан ҙур булмаған был әҫәрҙәр донъяуи характерҙа булыуҙары, тормош күренештәренә аҡыл күҙлегенән сығып баһа биреүҙәре

менән айырылып тора. Мәҫәлән:

Донъялағы төрлө затта ут булыр, (11)

Бар үҫемлек утта янып юҡ булыр. (11) Тәбиғәттең күренеше шул булыр. (11)

Ут та, көл булып, ахырында юҡ булыр.(12)

[Аҡмулла, 1981: 129].

(«Ут»).

95

Нигеҙлерәк барынан да тупыраҡ: (11) Төрлө затты тыуҙыралыр тупыраҡ. (11) Тәбиғәттең үҙгәреше ҡырыйһыҙ — (11) Тупыраҡта бары торор туҡырап. (11) Бына ошондай тәбиғәт төрҙәре (11) Бер-бер артлы тора бары үҙгәреп. (11) Һис туҡтамай үҙгәрәлер ошолай, (11) Теҙелешеп ҡыйын-рәхәт көндәре. (11) [Аҡмулла, 1981: 129] («Тупыраҡ»).

Тәбиғәттең диалектикаһын сағылдырыр, 11-11 ижекле үлсәмдәргә ҡоролған, а- а-а-а һәм а-а-б-а тибындағы рифмалашыусы робағи строфаһы ҡалыбындағы бындай әҫәрҙәр философик лириканың шиғри ынйылары булырлыҡ.

Мәғрифәтсе шағирҙың тәбиғәт лирикаһы иһә дини мотивтарҙан бөтөнләй азат булыуы менән айырылып тора. Шағирҙың тәбиғәт гүзәллеге менән һоҡланыуы эскерһеҙ һәм ихлас. Ләкин ул бында ла, нескә күңелле лирик булыуҙан бигерәк, ҙур тормош тәжрибәһе туплаған, донъя, йәшәйеш тураһында тәрән фекер йөрөтөүсе аҡыл эйәһе, философ булараҡ күҙаллана.

Шағир бөтә тереклек донъяһында барған һәр үҙгәрешкә, «тормош» тигән төшөнсәне тәшкил итеүсе һәр деталгә иғтибарлы, тәбиғәт күренештәренә ул

һәр саҡ кеше тормошон, халыҡ яҙмышын кинәйәләп йәнәш ҡуя, күҙгә ҡапыл да салынып бармаҫ поэтик параллель үткәрә, уй йомоп, уҡыусыға фәлсәфәүи, ижтимағи-сәйәси, әхлаҡи-этик пландағы уйҙарға бирелергә, һығымталар яһарға урын ҡалдыра. Уның шиғырҙарының бер көслө яғы бына

ошонда ла инде. Бер-ике миҫалға күҙ һалайыҡ:

Һыу ағалыр, күперәлер гөрөлдәп, Ҡыш ҡаталыр, көҙ-яталыр дерелдәп. Ҡайсаҡ ташып, ҡайсаҡ ашып ярынан, Ҡайсағында һыуала әкеренләп

[Аҡмулла, 1981: 127].

(«Һыу»).

Ел һуғалыр, дауыллатып торалыр, Ҡойон булып, көслө буран ҡылалыр. Ҡайсаҡ буран, ҡайсаҡ дауыл-ғәрәсәт,

96

Ҡайсаҡ аҡрын, яй булалыр, тыналыр

[Аҡмулла, 1981: 128].

(«Ел»)

Әҫәрҙәрендә шағир тел-һүрәтләү сараларын да юғары поэтик яңғырашлы итеп ҡуллана. Беренсе ҡарашҡа өгөт-нәсихәткә ҡоролған шиғырҙар ҙа эмоциональ-шиғри төҫ ала. Аҡмулла әйтергә теләгән фекерен күсмә мәғәнәлә бирергә ярата, әҫәрҙең төп идеяһын төрлө поэтик саралар ярҙамында асырға

ынтыла. Мәҫәлән, шоңҡар образы унда яңы идея өсөн көрәшеп, яҡтылыҡҡа, бөйөклөккә ынтылыусы мәғрифәтле, азат кеше символы булып килә. Шағир

«шоңҡар», «толпар», «йондоҙҡашҡа», «мәргән», «бүре» һәм башҡа шундай образдарҙы халыҡтың ауыҙ-тел ижадынан алып, ниндәйҙер ябай са-ғыштырыу,

йәнәшәлек өсөн генә ҡулланмай, ә үҙенсә байытып, үҫтереп ҙур символик мәғәнәгә эйә образ рәүешендә бирә. Әйтәйек, поэзияла традицион рәүештә

мөхәббәт символы булып йөрөгән һандуғас образы — Аҡмуллала хөр фекер, оҫта һөйләүсе сәсән символы:

Мин байғоштоң, әйтһәм дә, баһаһы юҡ, Һүҙемдең ҡәҙере китеп, өнөм осҡан. Доньяға тулып ятҡан ғәзиздәр бар, Телдәрен һандуғастай аҡса киҫкән.

Аҡмулла — үҙе бер ҙур поэтик мәктәп барлыҡҡа килтергән шағир. ХХ быуат башында әҙәбиәткә аяҡ баҫҡан демократик башҡорт, татар яҙыусыларының күпселеге, Сәйфи Ҡудаш һүҙҙәре менән әйткәндә, үҙ эшмәкәрлектәрен «Аҡмулла туҡтаған ерҙән алып киттеләр» [2;150]. Мәҫәлән, Мәжит Ғафури, Ғабдулла Туҡай, Шафиҡ Әминев-Тамъяни, Сафуан Яҡшығолов, Сәйфи Ҡудаштар үҙ ижадтарын Аҡмулла поэзияһы йоғонтоһонда башлап, уның алдынғы поэтик традицияларын үҫтереп ебәрҙе.

ӘҘӘБИӘТ

1.Аҡмулла. Шиғырҙар. - Өфө:Башҡортостан китап нәшриәте, 1981.

2.Башҡорт әҙәбиәте тарихы. Алты томда. Том 2. - Өфө: Китап,1990.

3.Вильданов А., Кунафин Г. Башкирские просветители-демократы XIXвека. – М.: Наука, 1981.

©Салауатова Ф.Р., 2012

97

Ч.Ф. Ситдикова, Городской центр творческого развития и гуманитарного образования для одаренных детей (г. Казань)

ПРИЕМЫ РОМАНТИЧЕСКОЙ ПОЭТИКИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Н. ГЫЙМАТДИНОВОЙ

Романтическое начало в произведениях Н. Гыйматдиновой проявляется на разных уровнях художественной системы. В первую очередь, следует говорить о романтическом герое. Герои повестей и рассказов писательницы выступают как странные люди. Именно так они воспринимаются окружающими по причине несоответствия их образа жизни и ценностей общепринятым. Таковы Акчач и Сузгын («Олень»), Сара («Проклятие белого журавля»), Мунавира («Мотылек»), Савиля («Колдунья»). «В повестях Н. Гыйматдиновой, - пишет в связи с этим Д. Загидуллина, - есть объединяющее их качество: это – изображение главного героя, его характера. Камилла или Хаят, Акчач или Сара, Савиля или Джамиля, Мунавира или Галия представляют собой героев одного типа. Непохожие на других, имеющие свой взгляд на мир… готовые на все ради любви, не лишенные способности к самопожертвованию, не способные обрести счастья в окружающем их мире, эти женщины воспринимаются как люди не от мира сего» [Заһидуллина, 2006: 113].

Примечательно, что в некоторых случаях Н. Гыйматдинова вводит в

систему персонажей “пограничных” героев, т.е.героев, находящихся на границе между сознанием и безумием. Таковы Хатима (“Елан” – “Змея”, 1997), Замзамия (“Кыргый” – “Дикая”, 1993), Зиннат (“Одна капля любви”, 2003).

“Странный герой” - человек, способный к тонким чувствам, живущий этими чувствами. Отсюда еще одно качество прозы Н. Гыйматдиновой - ярко выраженное лирическое начало. Приемы, актуализирующие лиризм, различны. В частности, в субъектной организации произведений Н. Гыйматдиновой значительное место занимают субъективизированные способы изображения событий, когда они представляются читателю как психологическая точка зрения одного из героев [Успенский, 1970: 51]. Одной из форм субъективизации повествования является внутренний монолог. Этот прием активно используется писательницей, причем во внутренних монологах героев Гыйматдиновой синтетизм преобладает над аналитизмом: герои изображаются, преимущественно, не в состоянии рефлексии, а в состоянии внутренне переживаемых эмоциональных реакций.

В этой связи нельзя не обратить внимания на проявляющуюся в отдельных произведениях музыкальность как форму выражения лиризма. Писательница вводит в текст своих повестей и рассказов народные песни, мелодии. Роль музыкальных текстов в произведениях Н. Гыйматдиновой различна. Зачастую музыкальность выступает как свойство характера героев: восприимчивость к музыке в разных ее формах указывает на особый склад души романтических персонажей писательницы. Так, раскрывая внутреннее состояние Мунавиры («Мотылек»), Гыйматдинова пишет: «Присоединившись к одиноким девушкам, Мунавира горько и

98

беззвучно плачет, а печальные голоса девушек, сливающиеся со звуками гармони, только усиливали трепет, который переходил от сердца к душе, а от души распространялся по всему телу. Словно зная о страданиях Мунавиры, песня все не затихала, продолжала звучать в ее душе даже тогда, когда девушки разбрелись по домам…»[ Гыйматдинова, 1990: 69].

Вдругом эпизоде Н. Гыйматдинова раскрывает перед читателем сложную гамму чувств Мунавиры, переживаемых ею во время игры прохожего парня на скрипке: «Сквозь пальцы парня, словно родник, полилась мелодия. Для Мунавиры это была незнакомая мелодия. Она пробуждала в ее душе печаль… Ее душа изранена. Игра путника бередит рану. Играй, парень! Захватила уже печаль Мунавиру, не избавиться от вихрей чувств! Ноет сердце, ноет… Слезы покатились по горячим щекам Мунавиры. Она не стеснялась их, потому что это не она сама, а душа ее плакала» [Гыйматдинова, 1990: 124].

Способность к эстетическому переживанию – одна из особенностей романтических героев Гыйматдиновой. Обостренное чувство прекрасного – то, что выделяет их среди остальных персонажей, не видящих и не ценящих красоты. Примечательно, например, что Сара, героиня повести “Проклятие белого журавля”, учительница музыки.

Романтический модус создается и на уровне хронотопа. Художественное пространство в рассказах и повестях писательницы конструируется по принципу бинарных оппозиций: открытое – закрытое, верх – низ, лес – деревня и др. В мифопоэтических текстах, как известно, пространство ценностно неоднородно, в нем выделяются сакральные зоны, противопоставляемые профанным. В этой связи особую значимость в таких текстах приобретает хронотоп пути. В.Н. Топоров выделяет два типа пути: “путь к сакральному центру, строящийся как овладение все более и более сакральными концентрическими зонами с находящимися в них объектами, вплоть до совмещения себя с этим сакральным центром, обозначающего полноту благодати, причастия, освященности” и “путь к чужой и страшной периферии, мешающей соединению с сакральным центром или же уменьшающей сакральность этого центра” Примечательна с этой точки зрения повесть «Олень», в которой в качестве сакрального пространства выступает гора – «Хужалар тавы». Это место недоступно для непосвященных: «В то время, когда он (Рыскул – Ч.С.) рыскал вокруг горы, с кроны дуба соскочили семь похожих на Сузгын старух и тут же связали его белой веревкой. Способный одним махом раскидать десятерых мужчин Рыскул, сколько бы ни дергался, не смог одолеть старух: тело его было податливым, словно тесто» [Гыйматдинова, 1997: 131]. Восхождение на гору, которое Рыскул совершает вместе с Акчач, становится символом духовного очищения героя, переломным моментом, в который происходит переоценка ценностей.

Вцелом, для Гыйматдиновой чрезвычайно важно найти для своих положительных героев особое пространство, обособить их от остального мира.

Вэтом – одно из проявлений романтического модуса художественности. Характерным для прозы Н. Гыйматдиновой является прием сновиде-

ний. Сновидения в повестях и рассказах писательницы не столько прием

99

психологизма, сколько способ создания квазиреальности, в которой нет четких границ между сном и явью.

Так, героя повести «Каракош», Рахимжана каждую ночь преследуют ночные кошмары: «Черт, который запрыгивал на него, был в облике Хашии. Хашия садилась к нему на плечи и сдавливала коленями шею. «Кыш, проклятая ворона», - говорит Рахимжан, открывает на мгновение глаза и снова закрывает…. «Ты это был, ты, ты…», - слышится над ухом карканье… Из-за повторяющихся каждую ночь кошмаров Рахимжан совсем ослаб. Еле волочил ноги. То ли Даджал, то ли Хашия, то ли наяву, то ли во сне пили из него кровь»[Гыйматдинова, 1997: 63]. Сновидения Рахимжана выступают как знак беды: герой трижды строит новые дома, но всякий раз они фантастическим образом сгорают.

В“Мотыльке” стирание границ между сном и явью видно в эпизоде преследования волком главной героини, возвращающейся к себе домой, в лес. После того, как волк бросается на Мунавиру, она теряет сознание, а придя в себя, понимает, что она не в лесу, а дома. “Боже, не сон же это? Я же все отчетливо помню. А может это только болезненный бред?!” [Гыйматдинова, 1997: 115]. Однако последующие события (открытая калитка, лежащий у забора убитый волк) словно убеждают читателя в том, что все, произошедшее с героиней, не сон.

На переплетение сна и яви как один из художественных приемов в “Проклятии белого журавля” обращает внимание Д.Ф. Загидуллина, указывая на провиденциальность сновидения Сары: “Сбывшийся сон Сары, то, что явь оказывается сном, а сон – явью, ее исчезновение после урагана оставляет различные возможности для понимания произведения» [Заһидуллина, 2006: 119].

Мотив сбывшегося сна присутствует в повести “Одна капля любви”, героиню которой, Рабигу, мучает один и тот же сон, в котором она видит, что, якобы, в родной деревне ее ждет первая любовь – Габдерахим, а также она находит потерянные в молодости ее матерью сережки. В результате, сон оказывается вещим: вернувшись в деревню, Рабига встречает там Габдерахима и находит украденные некогда из-за ревности Самарией серьги.

Впроизведениях Н. Гыйматдиновой встречаются символические образы, в которых проявляется романтическая семантика. Так, гора в “Олене” – это, в том числе, и символ: восхождение на гору становится символом нравственного преображения, отрыва от пошлого и бессердечного мира.

Вэтой же семантической плоскости и значение образа крыльев в “Проклятии белого журавля”. Оно раскрывается в двух аспектах: с одной стороны, крылья – это символ свободы (Сара мечтает о крыльях, желая покинуть ненавистную ей избу и окружающих ее людей), с другой, “пар канат” (два крыла)

втрадиционной татарской культуре – символ любви и верности.

Таким образом, в создании художественного образа мира в своих произведениях Н. Гыйматдинова использует приемы романтической поэтики. Эти приемы обнаруживаются в образном (образ романтического героя, противопоставляемого обществу), субъектном (автор зачастую представляет события с точки зрения (в первую очередь, психологической) своих героев. От-

100