11.2. Культура и общество

Культура и общество — системы до такой степени близкие, что их содержание нередко или вообще не различается, или представ­ляется таким образом, что одна понимается как часть, раздел, аспект другой. Между тем эти системы различны, в известной мере авто­номны и развиваются каждая по своим законам.

Прежде всего нужно учесть существенные расхождения в фи­лософии и в самой социологии трактовок понятия «общество»: в свое время К. Маркс полемизировал с теми социологами, которые видели в обществе «сумму индивидов», и противопоставлял этой точке зрения понимание общества как «суммы тех связей и отно­шений, в которых... индивиды находятся друг к другу», или как единство «базиса» и «надстройки». В наше время одни ученые — как в России, так и на Западе — разделяют этот подход, а другие оспаривают (с кругом научных мнений можно ознакомиться в мо­нографии Е.П. Черняка «Цивилиография: наука о цивилизации» (М., 1996), где охарактеризованы и представлены в виде таблицы «ос­новные концепции социальной реальности», начиная со взглядов О. Конта и К. Маркса и заканчивая теориями современных запад­ных социологов и философов).

П. Монсон, характеризуя современное состояние западной социо­логической мысли, выделил четыре основных теоретических направ­ления: структурализм, феноменологию, теорию действия и марксизм, принципиальные различия между которыми, по его мнению, состоят в самом понимании общества. «Дебаты между структуралистами и феноменологами, — пишет ученый, — часто ведутся о том, следу­ет ли понимать общество как надиндивидуальную объективную социальную структуру или как человеческий мир жизни, заполнен­ный собственно человеческой культурой и собственно человече­ским содержанием».

Мы будем исходить из того понимания общества и его соотно­шения с культурой, которое вытекает из системного анализа бы­тия: человеческое общество есть реальная и всегда конкретная среда функционирования и развития культуры. Культура и об­щество живут по внеприродным, внебиологическим, внегенетичес-ким законам: общество — по закону смены одного состояния дру­гим, культура — по закону накопления ценностей, делающему воз­можным функционирование в одну и ту же эпоху созданий прошлого и современности. Однако они всегда активно взаимодействуют друг с другом: общество предъявляет к культуре определенные требова­ния — одни ее деятели им отвечают, другие противостоят, а третьи вообще уклоняются от какого-либо участия в решении социальных проблем, — а культура, независимо от того, в какой мере это осозна­ется ее деятелями, влияет на жизнь общества и на направление его развития. Такие понятия, как «тенденциозность» и «аполитичность», «гражданственность» и «безыдейность», «социальная ответственность» и «эскейпизм», «критический реализм» и «искусство для искусства», достаточно отчетливо говорят об интенсивности взаимоотношений между этими двумя сферами бытия.

В истории человечества различаются три способа организации жизни общества, характеризующиеся разными формами отношений индивидов и социума, к которому они принадлежат, а тем самым и разными типами культуры. В первобытном, архаическом обществе индивид был «растворен» в своей родоплеменной группе в такой степени, что, как говорят социальные психологи, у него еще не суще­ствовало сознания себя как «Я» — он осознавал себя как «Мы» (все члены общины имели одно имя — тотемное имя этого «Мы»). Следующий исторический способ организации жизни общества, со­ответственно, породивший второй тип культуры, был основан на сословном, или клановом, расслоении социума, потребовавшем об­разования государства как института, который своей властью скре­пил бы разнородное социальное целое и узаконил Не только от имени светского Властителя, но и от имени богов иерархические отношения между членами общества. Рождение государств и осу­ществление ими возлагавшихся на них задач произошло в монар­хически-императорских странах Востока, позднее в Древнем Риме, затем в средневековой Европе и в России: все члены общества независимо от их места в социальной иерархии — от первого ми­нистра до последнего слуги — стали подданными олицетворенного Верховным правителем государства; размеры последнего значе­ния не имели — это могла быть и грандиозная Римская империя, и миниатюрное Мекленбургское княжество. Такой тип общества с необходимой ему политической и религиозной культурой господ­ствовал на протяжении нескольких тысяч лет и затем утратил свое влияние. В XX в. в России, Германии, Италии, под давлением СССР в Восточной Европе и на Востоке (в Китае, странах Индокитая, Корее) предпринимались попытки erq восстановления по сути уже в ином виде — без монархической формы и традиционного рели­гиозного освящения абсолютной власти некоронованных монархов, однако эти опыты оказались недолговременными. В наши дни он сохраняется в небольшом числе стран в рудиментарных и декора­тивных формах. На авансцену истории вышел третий, демократи­ческий, способ организации жизни общества с соответствующим его нуждам типом культуры. Возникнув в древнегреческом поли­се, просуществовав недолгое время в ДревнемРиме, возродившись из феодального пепла, в Новое время он окончательно укрепился в европейских городах-коммунах на почве буржуазного производства в демократически самоорганизовывавшихся государствах Европы как общество граждан, инымисловами, гражданское общество.

Гражданское общество — это такой строй общественных от­ношений, который возникает в ходе самоорганизации членов об­щества, осознающих себя не «подданными», а свободными граждана­ми, соглашающихся при этом с определенными формами организа­ции своей совместной жизни и деятельности, чтобы, говоря языком синергетики, хаос не разрушил ту упорядоченность общественного бытия, которую вносит в него культура. Эпитет «гражданское» оз­начает высшее в истории проявление экономической, политичес­кой и правовой культуры. Таким образом, гражданское общество по самому его определению есть плод совместного творчества об­щества и культуры.

Роль культуры в этом синтетическом образовании сказалась на всех уровнях его существования и осознания им особенностей своего исторического бытия — экономическом, политическом, пра­вовом, а затем и философском, научном, коммуникативном, педагоги­ческом, художественном. Только при поверхностном понимании гражданского общества можно сводить его сущность к первой три­аде, полное и адекватное представление о нем может быть получе­но только при условии обязательного выявления роли форм духов­ного и практически-духовного (художественного) самоосознания реальной практики гражданских отношений, ею порожденных и ее обслуживающих.

До тех пор пока иерархическая организация общественного бы­тия была основана на силовом обеспечении господства и подчине­ния, сохранялся этот, биологический по своему происхождению, спо-

соб жизнеобеспечения, и сами достижения культуры выступали ору-. диями насилия — это наиболее ярко проявлялось в войне как по­стоянном способе разрешения социальных противоречий. Между тем гражданское общество, вытеснявшее сословно-иерархический принцип организации социальной жизни с имманентным этому принципу — а не общественному бытию как таковому! — насили­ем человека над человеком, сословия над сословием и народа над народом, строило отношения людей как граждан, имеющих равные права в их совместном бытии, не на основе силы, а на основе со­трудничества, общения, торгового обмена, диалога, т.е. собственно культурных практик, неизвестных биологической форме бытия жи­вых существ.

В России до Февральской революции 1917 г. сохранялась фео­дально-иерархическая организация Общественного бытия; государ­ство не успело создать прочной экономической почвы для демокра­тического переустройства жизни, и его гражданское общество на­ходилось только в зародыше, но было задушено в годы «военного коммунизма», едва возродилось в условиях нэпа и вновь попало под пресс «военного коммунизма». Только в наши дни напряжен­ные поиски пути в демократическое- бытие сделали возможной и необходимой закладку фундамента гражданского общества.

В XX в. драматично складывалась судьба не только российского гражданского общества. Проблема становления и развития этого социально-исторического образования приобрела особую актуаль­ность во всем мире. Это было вызвано, с одной стороны, трагиче­скими последствиями тоталитарных режимов, стремившихся под­чинить себе культуру, не останавливаясь перед грубым насилием и физическим уничтожением инакомыслящих в ходе сталинского террора, гитлеровского геноцида, маоцзедуновской «культурной ре­волюции», полпотовского истребления национальной интеллигенции и т.д., а с другой — драматическим конфликтом культуры и приро­ды, получившим название «экологический кризис».

В наше время произошла своего рода инверсия во взаимоотно­шениях общества и культуры: если на протяжении всей предше­ствующей истории человечества характер культуры непосредственно зависел от общественного строя, который управлял ею (в тотали­тарных обществах — императивно и репрессивно, в демократичес­ких — либерально, но не менее решительно), то в XX в. соотноше­ние сил двух сторон социокультурной сферы бытия изменилось: общественные отношения стали зависеть от состояния ма­териальной и духовной культуры. Примечательный факт: про­шлые, состояния общества определялись по отношениям собствен­ности — рабовладельческое, крепостническое (феодальное), капи­талистическое, социалистическое; поиски же определения его ны­нешнего состояния ведутся социологами с точки зрения характери­стик культуры: «индустриальная цивилизация», «научно-техничес­кая цивилизация», «информационное общество», «информаЦиональ-ное общество». У ученых, разрабатывающих так называемый «цивилизационный подход» к истории, само понятие «цивилизация» стало поглощать понятие «общество».

Эта объясняется тем, что во второй половине XX в. развитие на­уки и ее основные технико-технологические достижения в атомной энергетике, химической промышленности и генной инженерии выве­ли культуру из-под власти социальных отношений, поскольку уп­равление этими практиками зависит уже не от характера того или иного общественного строя: если современными знаниями, техни­ками и технологиями владеют сегодня еще не все государства на земном шаре, то завтра они станут всеобщим достоянием, и разли­чия конкретных социальных режимов ртанут второстепенными. Создание Организации Объединенных Наций с Советом Безопас­ности, Шенгенское соглашение в Объединенной Европе, проблема глобализма, охватившая планету сеть массовых коммуникаций — таковы признаки неумолимо развивающихся интеграционных про­цессов, осуществляемых не на политическом и не на экономичес­ком, а на научном, технологическом, информационном уровнях, т.е. в общекультурной, или цивилизационной, сфере. Если прежде все научные открытия и технические изобретения имели геополитиче­скую локализацию и могли использоваться в вооруженных столк­новениях государств, сословий, классов, политических движений, конфессий, обеспечивая одному из противников победу над другим (даже последствия газовых атак в Первой мировой войне были ло­кальными), то использование термоядерного оружия и, мало того, мир­ная атомная энергетика, широчайшее внедрение химикатов во все отрасли современного производства и начавшееся в наши дни ма­нипулирование со структурой гена никакой географической лока­лизации не имеют. При небывалой опасности для самой жизни на. планете, которую несет в себе отравление земли, воды и воздуха, и необратимости последствий геноинженерных экспериментов, в ча­стности клонирования животных, а в недалекой перспективе и че­ловека, техника может стать относительно безопасной лишь в том случае, если люди преодолеют извечный групповой эгоизм, кото­рый социальные психологи определяют местоименной формулой «мы — они» (так обозначают асимметрию во взаимоотношениях племен, наций, рас, государств, экономических систем, сословий, клас­сов, политических партий, профессиональных групп, конфессий, по­лов и поколений),и если осознают себя единым Человечеством.

Необходимость преодоления конфронтационной разобщенности зем­лян осознавалась уже в XIX в., но предлагавшиеся тогда способы решения этой задачи были утопичны. Например, создание нового ре­лигиозного учения «Бахай», основоположник которого перс Баха-Уллы провозгласил необходимость не только духовного, но и политическо­го объединения человечества и обратился с посланием ко всем пра­вителям и царям: «Объединяйтесь, о цари небесные, ибо тогда утих­нет буря разногласий меж вами и народы ваши обретут покой... » (идеи Баха-Уллы оказали большое влияние на мировоззрение М. Ган­ди, а Л.Н. Толстой видел в них «высшую и чистейшую форму религи­озного учения»; на Западе они имеют хождение по сей день), а также европейские, американские и российские учения «утопического социа­лизма», возлагавшие надежды на нравственные и эстетические спосо­бы преодоления исторически сложившегося раскола человечества; мар­ксистский «научный коммунизм», который рассчитывал на достиже­ние той же цели силой «мировой пролетарской революции». Однако в обществе, в котором сознание и поведение людей определяются эгоистическими материальными интересами, духовные факторы спо­собны определять поведение отдельных личностей, но не действия круп­ных социальных сил: сословий, классов, партий, управляющих государ­ствами или борющихся с господствующими социальными порядками. Неудивительно, что ни бахаизм, ни гандизм, ни толстовство, ни марк­сизм и ленинизм, сколь бы популярными они ни становились в опре­деленных обстоятельствах и национальных культурах, не могли реаль­но, практически объединить человечество — оно продолжало расши­рять сферу политического противоборства и идеологических конфликтов, результатом чего стали две мировые войны XX в.

История показала, что все расчеты на объединение человечества были иллюзорными до тех пор, пока научно-технический потенциал культуры не сделал его не только возможным, но и необходимым для сохранения жизни на Земле. Определяющим фактором в судьбе человечества выступает сегодня не структура общества, а степень развития культуры: достигнув определенного уровня⁷⁴ она повлекла за собой радикальную реорганизацию общества, всей системы соци­ального управления. Это сказалось прежде всего в расширении от­каза от применения традиционных, унаследованных от наших пред­ков, способов физически-смертоносного насилия государства над го­сударством и нации над нацией, одних промышленных корпораций над другими и одних политиков, банкиров, бизнесменов над другими и в применении порожденного культурой способа разрешения всех противоречий и конфликтов, неизвестного животному миру, альтер­нативного насилию, имя которого — диалог.

На философском языке диалог — это духовная форма межсубъ­ектных отношений, т.е. такой способ общения людей, при котором они относятся друг к другу не как к пассивному объекту своих притязаний, желая подчинить его себе, управлять им или хотя бы изучить его «со стороны», исследовать, познать, а как к равному себе субъекту, свободно избирающему свои ценности и не навязы­вающему их Другому; целью диалога является, следовательно, не «обмен информацией», а достижение единства с Другим, общего миропонимания и ценностных ориентации, что необходимо для ус­пешных совместных действий. Если неравноправные, асимметрич­ные отношения индивидов принято обозначать формулами «я — он» или «я — оно», а социальных групп — «мы — они», то формулой диалога как симметричной формы межличностного общения являет­ся «я — ты», если же речь идет о диалоге совокупных субъектов — наций, классов, государств, партий, поколений, культур, — то его фор­мула: «мы — вы».

В высшей степени показательна судьба самого понятия «диа­лог»: из частного термина лингвистики и теории драматургии, еще в начале XX в. обозначавшего собеседование людей в жизни и на сцене, в отличие от монолога — речи, не рассчитанной на восприя­тие и ответную реакцию Другого, — это понятие превратилось в одну из фундаментальных категорий философской антропологии и культурологии. Функционирование ООН является свидетельством осознания государственными деятелями всех стран мира необходи­мости смены насилия диалогом в отношениях между государства­ми как альтернативы новой мировой войне, угрожающей существо­ванию человечества. ООН еще не способна предотвращать или ос­танавливать локальные войны, но она выступает преградой для применения атомного, химического и бактериологического оружия, смертоносных не только для одной из сторон военного конфликта, но и для жизни на нашей планете в целом.

В более скромных масштабах двусторонних и религиозных меж­государственных отношений «диалог» также стал методом обще­ния дипломатов, политиков, юристов, понимающих, что торгово-эко­номические, геополитические, военно-стратегические противоречия, вновь и вновь с неизбежностью возникающие в отношениях меж­ду отдельными странами и между блоками государств, могут разре­шаться либо силовыми средствами, чреватыми большой войной, либо путем достижения компромиссов в ходе диалогических контак­тов лидеров этих стран и блоков. Главная Трудность при этом состоит в сохранении каждым участником диалога его субъект­ной самостоятельности, специфичности, уникальности при достиже-

нии общности всех участвующих в общении субъектов, которая превращает их в единого совокупного субъекта (при множестве участников диалог превращается в полилог, что безмерно услож­няет решение задачи). Серьезным препятствием для осуществле­ния диалога является то, что, как мы повседневно убеждаемся, да сих пор не изжит древний социально-психологический комплекс «мы — они», который определяет националистически-шовинисти­ческое поведение «толпы» и ее популистских лидеров. И все же на рубеже XX—XXI столетий совершенно очевидно, что путь диалога является единственно перспективным в развитии человечества.