Мир как школа

р ые я помнила» ⁷⁹. Но все эти «приражения искушений» с христианской точки зрения ирреальны сравнительно с ре­шающим выбором воли. Коль скоро каждому человеку без изъятия предстоит пребывать в вечности либо «агнцем», либо «козлищем» ⁸⁰, перестает быть интересной противоре­чивая игра настроений, текучая смена психологических ре­акций на внешние события, которая отчасти интересовала античную литературу ⁸¹ и тем более заинтересует новоев­ропейскую; подлинной действительностью представляется однозначное выявление того или иного самотождественно­го образа — «агнчего» или «козлиного». И здесь мы улав­ливаем любопытный парадокс: физиогномическое пред­ставление об абсолютной статике «нрава» и богословское представление об абсолютной динамике воли не так уж абсолютно исключали друг друга. Как бы то ни было, они сосуществовали в сознании эпохи, и каждое из них являло собой дополнительную причину для интереса к басенному назиданию, извлекаемому из рассмотрения животных. С точки зрения физиогномики человек должен отыскать среди звериных подобий сообразное и соприродное себе, чтобы в таком зерцале увидеть собственный неизменный «нрав». С точки зрения богословского морализма человек должен рассмотреть звериную геральдику добра и зла, чтобы узнать, чем он волен быть и должен стать, чтобы в акте свободной воли отвергнуть один образ и «облечься» в другой.

Идея смотреть на явления живой природы как на учеб­ные пособия по курсу нравственности, вовсе не чуждая, как мы видели, позднеантичному язычнику вроде Элиана, была для христианина еще более неизбежной, и притом по двум причинам. Во-первых, она стимулировалась верой в то, что видимый мир в целом и любая его самомалейшая часть суть творения того же Бога, который даровал заповеди Вет­хого и Нового Заветов; законы природы и законы морали имеют, таким образом, единый источник, и почему бы при­роде не пояснять собою мораль⁸²? Во-вторых, она попада­ла в контекст тех представлений о божественной педагоги­ке, о которых шла речь выше.

175

С. С. Аверинцсв. Поэтика ранневизантийской литературы

Т олкования Василия Кесарийского на «Шестоднев», т. е. на раздел ветхозаветной Книги Бытия, трактующий о шести днях сотворения мира, — историко-культурный до­кумент первостепенной важности. Отправляясь от точного учета запросов публики, идя навстречу потребностям тех наивных, но в то же время любопытствующих людей, кото­рые сходились слушать эти толкования, Василий перерабо­тал пестрый материал позднеантичной популярной ученос­ти в христианском духе и положил начало многовековой традиции «Шестодневов». Занимательные рассказы о жи­вотных, то достоверные, то фантастические, должны слу­жить поощряющими примерами добродетелей и отпугива­ющими примерами пороков. Чем больше моральных дово­дов удается извлечь, тем лучше. Василий, человек острого и глубокого ума, осознает собственную установку совер­шенно отчетливо и обыгрывает ее не без иронии. Скажем, так: занимательное естествознание тех времен уверяло, будто ехидна сходится для «брака» с муреной, предвари­тельно извергнув яд. Как это можно повернуть? Во-первых, мурена, не избегающая ядовитого «супруга», — благой при­мер тем женам, которым приходится терпеть мужей буйных и грубых. Во-вторых, ехидна, извергающая свой яд, — бла­гой пример для мужей, которые обязаны щадить своих жен и не делать их жертвами своего дурного, строптивого нра­ва. Ехидна и мурена как идеал христианского брака — это уже игра ума, стоящая на грани шутки. Но затем выясняет­ся, что, в-третьих, означенные животные, принадлежащие к разным породам, должны быть уподоблены вовсе не супру­гам, а прелюбодеям. «Да вразумятся же те, кто посягает на чужое брачное ложе: с каким пресмыкающимся делаются они схожи?» ⁸³ Ничего, что последняя «басня», разыгрыва­емая ехидной и муреной, как будто бы исключает первые две. «У меня одна цель — все обращать в назидание Церк­ви. Да укротятся страсти невоздержных, обуздываемые примерами, взятыми и с суши, и с моря!» ⁸⁴.

Поток примеров неудержим. Большие рыбы пожирают маленьких: не лучше богачи, угнетающие бедняков⁸⁵. По­лип принимает цвет камня, к которому пристает; ему по-