Унижение и достоинство человека

Э тому бедственному и унизительному забытью сужде­но длиться до тех пор, пока из Страны Востока, из отчего дома к нему не приходит послание:

...Восстань,

и пробудись от сна,

и услышь глаголы послания,

и вспомни, что царский ты сын!

Рабское принял ты иго;

вспомни о ризе твоей златотканой,

вспомни о жемчужине,

коей ради послан ты в Египет!

— Я же от такого гласа

пришел в чувство,

и взял, и облобызал послание,

и прочитал его;

написано же в нем было то,

что начертано в сердце моем.

И тотчас припомнил я,

что сын я царей

и что свобода моя

взыскует благородства моего;

припомнил я и о жемчужине,

коей ради послан я в Египет!

Легко увидеть парадоксальность той духовной ситуа­ции, которая намечена в эмблематических образах «Песни о жемчужине»: пробудиться от сонного забытья и вспом­нить о своем царственном достоинстве означает также вос­чувствовать свою униженность, свою вину, боль и срам. Именно так обстоит дело с точки зрения христианства. Оно учит человека думать о себе высоко, очень высоко. «Если ты будешь низко думать о себе, — восклицает Григорий На-зианзин, — то напомню тебе, что ты... созданный Бог, че­рез Христовы страдания грядущий в нетленную славу!» ⁷⁹ Было бы, однако, весьма неосмотрительно понимать этот пафос в духе языческого или неоязыческого гуманизма. Царственное достоинство не есть, согласно христианской антропологии, атрибут довлеющей себе и равной себе че­ловеческой природы. Во-первых, оно подарено творцом в акте неизъяснимой щедрости, на который человеку остает-

6» 83

С. С. Аверинцсв. Поэтика ранневизантийской литературы

с я ответить разве что воплем: «откуда мне сие?» Во-вторых, оно обращено Адамовым грехопадением в соб­ственную противоположность; одна ранневизантийская ли­тургическая поэма о грехе прародителей имеет рефрен: «О, сколь великою почестью взыскан был человек!» (ш к6оц\ ocv6pcorco<; eo%£ tijitiv) ⁸⁰ — но рефрен этот, вновь и вновь возвращаясь в смене строф, звучит растравляющей сердце иронией, как напоминание о том, что человеку было что те­рять. Лишившись своего верховного места, человек в са­мом буквальном смысле «не находит себе места» уже ни­где: в космосе природы и в космосе истории он «странник и пришелец» ^8I. Утратив бытийственное полноправие и свя­занную с полноправием законную самоуверенность сво­бодного фажданина, человек получает в качестве одной из важнейших универсалий своего существования стыд, ибо стал он, как говорит цитированная нами только что поэма «О Адаме и Еве», yb\ivoq tfj<; rcappTioioci;— покров «пар-ресии» уже не наброшен на его беззащитную наготу. В-третьих, для восстановления царственного достоинства по­томков Адама понадобилось пришествие и крестная смерть Христа, т. е. событие, апеллирующее к самым пронзитель­ным чувствам человека и предъявляющее к этому человеку самые неимоверные требования, коль скоро он «куплен» столь «дорогой ценою» ⁸². И, наконец, в-четвертых, настоя­щее свое состояние, каким бы относительно благообразным оно ни было, христианин не может не оценивать как позор­ное, ибо обязывается измерять его меркой абсолютного: любые его заслуги конечны, между тем как вина бесконеч­на. Христианство учит человека воспринимать свое тело как храм Бога ⁸³ — весьма веская причина скорбеть о том, что храм этот «весь осквернен» ⁸⁴! Христианство внушает человеку, что он есть носитель образа Божия — каких же слез хватит, чтобы оплакать унижение этого образа? Со­вершенно неизвестный античности надрыв скорби о помра­ченном Божьем образе в человеке становится темой визан­тийской религиозной лирики, начиная с самого античного из христианских поэтов Григория Назианзина. Вот несколь­ко выборок из его стихотворения — на пробу:

84