Мир как школа

т ив, лебедь предчувствует смерть и встречает ее песнью, являя философское отношение к кончине⁷¹. Другие живот­ные, напротив, коварны, злорадны, изобретательно мстят врагу, и человеку стоит задуматься над своим сходством с ними. Весь животный мир — это галерея наглядных эмб­лем морального добра и морального зла.

Стоит попутно отметить, что привычка видеть в живот­ном человека принуждала в человеке увидеть животное — конечно, басенное животное. Позднеантичная и ранневи-зантийская физиогномика — яркое тому свидетельство. Об­лик человека и облик животного в принципе приравнены, как овеществление «нрава» и «природы». Как писал около 330 г. некто Адамантий, «большие зрачки изобличают про­стеца, а маленькие — лукавца, как и среди других живых существ змеи, ихневмоны, обезьяны, лисы и прочие лука­вые твари имеют узкие зрачки, а овцы, коровы и прочие простоумные твари — широкие зрачки» ⁷². Хитрость чело­века здесь единоприродна хитрости ихневмона или лисы, »его простодушие тождественно простодушию овцы или ко­ровы. Физиогномика приучила ранневизантийское сознание к тому, чтобы связывать телесную конституцию человека с его психологическим типом так же жестко, как порода зве­ря связана с повадками зверя. Поэтому Прокопий Кесарий-ский так многозначительно, с таким нажимом сообщает, что Юстиниан складом тела и чертами лица похож на ста­тую Домициана⁷³; подразумевается, что оба деспота — жи­вотные одной породы и, следовательно, одинакового нрава. Для физиогномического мышления «этос» явлен так же наглядно и неизменно, как «эйдос», как пропорции тела или форма носа; басенная лиса не может перестать быть хитрой, басенная змея — злокозненной.

Корректив вносился уже философским морализмом, предполагавшим, что человек волен перевоспитать себя⁷⁴. Другой корректив вносился христианским догматом, согла­сно которому человеческая воля свободна, «самовластна» (a\)Te^o<)<Ttoq). Именно свобода воли отделяет человека в качестве «словесного» существа от «бессловесных» живот­ных. «Все, что словесно, имеет свободу воли, и все, что

172

173

С. С. Аверинцев. Поэтика раннсвизантийской литературы

имеет свободу воли, имеет способность выбора», — рас­суждает византийский теолог⁷⁵. Зверь не может переме­нить свой природный «нрав», свой «ум», но человек может; «перемена ума» — это и есть буквальное значение грече­ского слова цет&уош («покаяние»). По словам Климента Александрийского, «божественное человеколюбие обнару­жилось в том, что через свободу воли душе подарена воз­можность покаяния» ⁶. Нет грешника, который не мог бы покаяться, как нет избранника, который не мог бы пасть. Однако действие свободной воли, отличающей человека от зверей, также могло быть представлено в звериных образах: скажем, Павел — волк, ставший овцой, Иуда — овца, став­шая волком. Получается, что человек тем и разнится от жи­вотных, что выбирает, каким животным ему быть — овцой или волком, агнцем или козлищем, голубицей или змеей. Акт свободной воли, изменяющий место человека в мо­ральном мире к лучшему или к худшему, ранневизантий-ские авторы обозначают тем словом ЦЕтосроХт|, которое со­ответствовало понятию «преложения» или «пресуществле­ния» хлеба и вина Евхаристии в плоть и кровь Христа⁷⁷. «Мета-нойя» есть «метаболэ», покаяние — это пресуществ­ление, и притом, как выражается Феодорит Киррский, пре­существление «неимоверное», или «парадоксальное» (дах-рсс5о£о$)⁷⁸. Это вовсе не значит, будто ранневизантийские писатели непременно изображали всякий душевный пере­ворот как волшебное превращение грешника в праведника или праведника в грешника, истребляющее всякую связь человека со своим прошлым и отменяющее все законы психологии. Даже столь простодушный агиограф, как автор жития Марии Египетской, имеет сравнительно реальное представление об инерции навыков и привычек. Его герои­ня рассказывает: «Когда я садилась есть [в пустыне, среди аскетических подвигов], мне хотелось мяса и египетской рыбы, хотелось вина, столь мною любимого, ибо, живя в миру, я много его пила; здесь же, не находя и воды, я сго­рала от жажды и несказанно страдала. Посещала меня и безрассудная тоска по разгульным песням, постоянно сму­щая меня и побуждая напевать их демонские слова, кото-

174