Унижение и достоинство человека

г осударство в целом и его государственные формы счита­лись богохранимыми (в Афинах был даже культ Афины Демократии), но существование особой категории людей, имеющих право действовать непосредственно от имени бо­гов, отрицалось. Поэтому идея теократии выступала как враждебная городу-государству сила: ее подхватывали вож­ди рабских восстаний, как Евн, а на другом полюсе обще­ственной жизни — претенденты на личную власть, как Це­зарь. Но «богоизбранность» византийских «христолюбивых государей» имела для себя точный прообраз хотя бы в «богоизбранности» персидского царя Кира II, как его рису­ет ветхозаветная «Книга Исайи»: «Так говорит Господь по­мазаннику своему Киру: "Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы..."» ⁷. Драма священного ми-родержавства, интерпретированная по-язычески Августом и по-христиански — Константином, разыгрывалась на Бли­жнем Востоке на протяжении всей его истории, из тысяче­летия в тысячелетие, и за это время не только властители, но и подвластные имели случай разучить свои роли с такой основательностью, которой недоставало попавшим в усло­вия империи потомкам республиканских народов Среди­земноморья. В полисные времена греки привыкли говорить о подданных персидской державы как о битых холопах; мудрость Востока— это мудрость битых, но бывают вре­мена, когда, по пословице, за битого двух небитых дают. На пространствах старых ближневосточных деспотий был накоплен такой опыт нравственного поведения в условиях укоренившейся политической несвободы, который и не снился греко-римскому миру.

Чтобы схватить специфику ближневосточного опыта, полезно для контраста вспомнить античный идеал духов­ной свободы перед лицом гонителей— идеал Сократа. Идеал этот получил бессмертное литературное воплощение в платоновской «Апологии». «Не шумите, афиняне...» — каждый, кто читал это хоть один раз, запомнил прочитан­ное на всю жизнь. «Разоблачать» или «снижать» образ Сок­рата, развенчивать присущие ему черты редкого духовного благородства, лишать его места среди нравственных ориен-

61

С. С. Аверинцев. Поэтика раннсвизантийской литературы

тиров человечества — дело не только несправедливое, но и тщетное: Сократ останется тем, что он есть. Совсем иное дело — прослеживать предпосылки такого свойства антич­ной культуры, как ее «пластичность». Афинский мудрец твердо знает, что его могут умертвить, но не могут унизить грубым физическим насилием, что его размеренная речь на суде будет длиться столько времени, сколько ему гаранти­руют права обвиняемого, и никто не заставит его замол­чать, ударив по лицу или по красноречивым устам (как это случается в новозаветном повествовании с Иисусом и с апостолом Павлом ). Когда Сократ невозмутимо берет в ру­ки свою чашу с цикутой — это высокий жест (слово «жест» употреблено здесь отнюдь не в смысле театрального, показ­ного и постольку «ненастоящего» действия, но скорее как соответствие немецкому слову «Haltung»; то же относится ниже к словам «поза» и «осанка»); но излучаемая таким же­стом иллюзия бесконечной свободы духа обусловлена со­циальными гарантиями, которые предоставляет полноправ­ному гражданину свободная городская республика. Сохра­нять невозмутимую осанку, соразмерять модуляции своего голоса и выявляющие себя в этих модуляциях движения своей души можно перед лицом смерти, но не под пыткой ⁹. Еще Сенеке на заре имперской эпохи разрешили собствен­норучно вскрыть себе жилы и в последний раз проде­монстрировать зрелище «атараксии»— высокопоставлен­ный стоик продолжал быть актером, с согласия убийц до­водящим до конца свою роль; но иудеи, которых в массо­вом порядке прибивали к крестам солдаты Веспасиана, или те малоазийские христианки, которых по неприятному дол­гу службы подвергал пытке эстет и литератор Плиний Младший ^|0, находились в совершенно иной жизненной си­туации. Что касается ближневосточного мира, то в его дес­потиях к достоинству человеческого тела искони относи­лись иначе, чем это допускало гражданское сознание гре­ков. Даже приближенный персидского государя должен был простираться перед ним (тот самый обычай «проски-незы», который так шокировал Каллисфена¹¹ и показался кинику Диогену недопустимым даже по отношению к бо-

62