Трансформационная грамматика и «хомскианская революция»

   К середине 50-х гг. стало окончательно ясно, что в имеющемся виде дескриптивизм не отвечает в полной мере своей собственной программе – «понять язык с точки зрения его внутренней структуры», хотя бы потому, что один из уровней структуры – синтаксический – не может быть описан с достаточной степенью полноты и адекватности. Правил сегментации и дистрибуции для выполнения подобной задачи было явно недостаточно, поскольку на окружение предложения или предложения типа практически невозможно наложить какие-либо ограничения: рядом с ним могут стоять предложения любой структуры. Что же касается метода непосредственно составляющих, то к рассматриваемому периоду было указано на наличие у него целого ряда недостатков:    – невозможность фиксировать различия в синтаксической структуре таких предложений, где эта разница является интуитивно очевидной для любого носителя языка (ср., например, предложения «Они были остановлены полицией» и «Они были остановлены силой», которые с точки зрения анализа по НС будут выглядеть одинаково);    – невозможность анализировать так называемые «двусмысленные предложения» (например: «Страх врагов был ужасен» – может быть понято как «страх, который испытывали враги» и «страх, который испытывали перед врагами»);    – невозможность установить связи между активными и пассивными, утвердительными, вопросительными и отрицательными предложениями;    – трудность анализа сложного предложения из-за самой громоздкости записи.    Наконец, если традиционная для дескриптивизма методика исследования позволяла установить для каждого из выделяемых уровней собственную единицу анализа (фонему – на фонологическом и морфему – на морфологическом), то применительно к синтаксису этот вопрос оставался открытым. В своих работах, относящихся к 50-м гг. («Анализ речи», 1952 и «Совместная встречаемость и трансформация в языковой структуре», 1957), Хэррис предположил, что такой единицей нужно считать определенный тип простого предложения. Отсюда следует что в синтаксической системе языка можно выделить ядерную (т. е. исходную) подсистему, а все остальные, более сложные синтаксические типы рассматривать как трансформы (преобразования) ядерных типов, получаемые по определенным правилам (трансформациям).    Но если для самого Хэрриса трансформационный анализ являлся не отказом от дескриптивизма, а дополнением к нему и дальнейшим развитием применявшейся в нем методики описания, то совершенно другую роль обрел этот метод у ученика Хэрриса – Ноама Хомского^[105] (р. в 1927), книга которого «Синтаксические структуры», вышедшая в 1957 г., положила начало новому направлению, вытеснившему дескриптивизм с научной арены – генеративной грамматике.    Уже в этом труде была поставлена проблема, практически выведенная представителями «дистрибутивной лингвистики» за пределы «научного» подхода к языку, – определение «фундаментальных свойств успешно действующих грамматик», а в конечном итоге – создание теории «лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретных грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретным языкам».    Грамматика любого языка характеризовалась как «своего рода механизм, порождающий все грамматические правильные последовательности L^[106] и не порождающие ни одной неправильной», причем грамматически правильными будут предложения, «приемлемые для природного носителя данного языка». Однако нельзя отождествлять «множество грамматически правильных предложений» и реальные совокупности высказываний, добываемые исследователем в ходе полевой работы, поскольку в число первых попадут и предложения, бессмысленные семантически, но не нарушающие грамматических правил. Например, в английском языке Colourless green ideas sleep furiously^[107] является предложением, тогда как столь же бессмысленное Furiously sleep ideas green colourless таковым считается не может, поскольку в нем нарушен порядок слов.    В 60-х гг. выходят работы Хомского «Аспекты теории синтаксиса» (1965) и «Язык и мышление» (1968). Вводя понятие компетенции (знание своего языка говорящим – слушающим) и употребления (его реальное использование в конкретных ситуациях), ученый отмечает, что последнее никогда не может непосредственно отражать первую, поскольку в нем всегда будут наличествовать отклонения. «Задачей лингвиста, как и ребенка, овладевающего языкам, является выявить из данных употребления лежащую в их основе систему правил, которой овладел говорящий – слушающий и которую он использует в реальном употреблении…Грамматика языка стремится к тому, чтобы быть описанием компетенции, присущей идеальному говорящему – слушающему». При этом подчеркивается, что при внешнем сходстве указанного разграничения с соссюровской дихотомией языка и речи между ними существует принципиальное различие, поскольку язык швейцарского языковеда, по убеждению Хомского, – это «только систематический инвентарь единиц», тогда как компетенция представляет собой «систему порождающих процессов».    Подчеркивая, что его теория «является менталистской, так как она занимается обнаружением психической реальности, лежащей в основе реального поведения», Хомский подвергает резкой критике и бихевиористскую психологию, которая изучала вместо мышления поведение человека, и Ф. де Соссюра, якобы утверждавшего, будто «единственным правильным методом лингвистического анализа являются сегментация и классификация», и своего соотечественника У. Уитни… Соответственно высоко оценивается так называемая «картезианская (т. е. восходящая к идеям Декарта) лингвистика» (под таким названием Хомский опубликовал в 1966 г. специальную работу), представленная, согласно его точке зрения, в «Грамматике Пор-Рояля» и близких ей по духу трудах, которые он оценивает как «первую действительно значительную общую теорию лингвистической структуры», где «на первый план выдвигалась проблема объяснения фактов использования языка на основе объяснительных гипотез, связанных с природой языка и, в конечном счете, с природой человеческого мышления». Высоко оценивается и концепция Гумбольдта о творческом характере языка, также причисляемая им к «картезианской традиции»^[108]. Как считает Хомский, именно в трудах представителей рациональной грамматики было проведено разграничение глубинной(мыслительной) структуры, которая «прямо соответствует не звуку, а значению», и поверхностной структуры, которая представляет предложение в его конкретной форме. Понятие глубинной структуры в генеративной грамматике позволяет отразить смысловую близость между теми предложениями, которые отличаются некоторыми грамматическими значениями (так обстоит дело, например, с активной и пассивной конструкциями типа «Рабочие строят дом – Дом стоится рабочими»). По утверждению Хомского (опять-таки ссылающегося здесь на Арно и Лансло, с одной стороны, и Гумбольдта – с другой), «грамматика должна… содержать конечную систему правил, которая порождает бесконечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом. Она должна также содержать правила, которые соотносят эти абстрактные структуры с определенными репрезентациями в звуке и значении – репрезентациями, которые, предположительно, состоят из элементов, принадлежащих, соответственно, универсальной фонетике и универсальной семантике».    Таким образом, в генеративной грамматике выделяются три компонента: синтаксический, являющийся центральным, семантический и фонологический. Для перехода же от глубинной структуры к поверхностной используются специальные правила перестройки – трансформации (добавление или опущение служебных слов, перестановка, замена символов). Например, чтобы из утвердительного английского предложения The boy hit the ball (Мальчик ударил мяч) получить вопросительное What did the boy hit? (Что ударил мальчик?), нужно провести следующие трансформации: замещение (поставить вопросительное слово What вместо ball), перемещение (вопросительное слово переходит на первое место), добавление вспомогательного глагола перед сказуемым и перестановку (подлежащее и вспомогательный глагол меняются местами). Схематически это выглядит следующим образом: The boy hit the ball ? The boy hit what ? What the boy hit ? What the boy did hit ? What did the boy hit? Появление вспомогательного глагола did в вопросительных (как и отрицательных) предложениях, согласно концепции порождающей грамматики, должно свидетельствовать о том, что хотя он и отсутствует в явном виде в утвердительном предложении, но должен иметься как некая абстрактная форма в глубинной структуре последнего, поскольку в противном случае его появления нельзя было бы объяснить.    Отсюда возникает интерес Хомского к проблеме, вообще не существовавшей для дескриптивистов (да и других структуралистических школ), – вопросу о связи языка и мышления, поскольку универсальная грамматика в сформулированном выше понимании – «это исследование природы человеческих интеллектуальных способностей». При этом изучение языка вообще (что и являлось исключительной сферой деятельности самого Хомского, практически оперировавшего только фактами английского языка) и конкретных языков в деятельности лингвиста переплетаются: «Когда он строит описательную, конкретную грамматику одним, а не другим способом на основе имеющихся у него данных, он руководствуется, сознательно или нет, определенными допущениями относительно формы грамматики, и эти допущения принадлежат теории универсальной грамматики. И наоборот, формулирование им принципов универсальной грамматики должно быть обоснованно изучением их следствий, когда они применяются в конкретных грамматиках… На уровне конкретной грамматики он пытается охарактеризовать знание языка, определенную познавательную систему, которая была выработана – причем, конечно, бессознательно – нормальным говорящим – слушающим. На уровне универсальной грамматики он пытается установить определенные общие свойства человеческого интеллекта». Таким образом, в каждой грамматике существуют особые правила, специфические для кон-кретного языка, и единые универсальные правила, среди которых прежде всего выделяются «принципы, которые различают глубинную и поверхностную структуру» (хотя как раз при описании конкретных языков вопрос о том, что считать в них явлениями глубинной, а что – поверхностной структуры, оказался наиболее сложным).    Пожалуй, наибольшие споры вызывала высказанная Хомским (опять-таки со ссылкой на Декарта) идея о том, что языковая компетенция, подобно всем мыслительным структурам, носит врожденный характер. Таким образом, делается предположение, что у ребенка имеются некие врожденные средства для обработки информации и образования внутренних структур. Именно применяя их к слышимой речи, ребенок «конструирует» грамматику своего родного языка. «Если говорить о типе грамматики, которой овладевает ребенок, – утверждал основоположник генеративной лингвистики, – то прежде всего бросается в глаза ненормативность и крайняя ограниченность исходных данных, на которых строится эта грамматика, поразительное сходство грамматик, построенных разными людьми, независимость этих грамматик от уровня интеллекта, мотивации, эмоционального состояния и множества других факторов, и тогда становится ясно, что вряд ли организм, в котором не заложено абсолютно никакой изначальной информации об общем характере структуры языка, может в такой степени овладеть этой структурой… Исходя из имеющейся у нас теперь информации, разумно предположить, что ребенок не может не строить нечто вроде трансформационной грамматики для того, чтобы контролировать восприятие встречающихся языковых данных, точно так же, как контролируется его восприятие твердых предметов или признаков формы предмета. Поэтому вполне возможно, что общие признаки структуры языка отражают не столько индивидуальный опыт, сколько общие закономерности, определяющие способность человека овладевать знаниями – или, если употребить традиционный термин, врожденные идеи и принципы».    Идеи генеративизма быстро получили широкое распространение не только в американской, но и в мировой науке о языке, хотя сама концепция Хомского претерпела весьма значительные изменения (в частности, постепенно из нее были устранены те самые трансформационные правила, которые, собственно говоря, и составляли первоначальное ядро данного направления). Привлекало внимание и стремление вернуться к рассмотрению тех проблем, которые были объявлены апологетами структурализма не имеющими отношения к подлинно научному языкознанию, и внимание к интроспекции (самонаблюдению) и языковой интуиции, и так называемый синтетический подход (изучение языка с позиций говорящего, т. е. от смысла к тексту в противоположность господствовавшему в течение всего существования европейской лингвистической традиции аналитическому подходу, когда из текста выделяются и затем классифицируются соответствующие единицы), и перенос внимания с фонетики и морфологии на синтаксис и семантику, которые и в докомпаративистском, и в сравнительно-историческом, и в структурном языкознании были разработаны в гораздо меньшей степени… Большое влияние оказали труды Хомского на такие упоминавшиеся выше дисциплины, как социолингвистика и особенно психолингвистика. В настоящее время это направление по-прежнему занимает видное место в современной лингвистике, хотя нередко говорят о наступающем кризисе генеративизма.