Лингвистическое диссидентство

   Поскольку, как отмечалось в предыдущем разделе, к последним десятилетиям XIX в. наиболее влиятельные позиции в европейской науке о языке занимал младограмматизм, ученых, в той или иной степени расходившихся с его позициями, принято называть «лингвистическими диссидентами», или «диссидентами индоевропеизма»^[51]. При этом о каком бы то ни было единстве последних говорить не приходится, поскольку критиковаться постулаты Лейпцигской школы могли с совершенно различных, порой полярно противоположных позиций. Различалась и форма отторжения: от категорического, порой принимавшего заостренно-полемические формы неприятия до отдельных поправок и коррективов, долженствовавших уточнить какие-либо стороны критикуемой доктрины и освободить ее от того, что представлялось явными недостатками последней. С другой стороны, сами младограмматики также часто не отвергали критику своих оппонентов целиком, стремясь использовать те замечания, которые содержали, по их мнению, рациональное зерно.

Г. Шухардт и школа «слов и вещей»

   Одним из наиболее ранних и вместе с тем наиболее острых критиков младограмматизма являлся австрийский языковед Хуго (Гуго) Шухардт (1842–1927). Уже в 80-е годы XIX в. вышла в свет его работа «О фонетических законах (против младограмматиков)», ставившая под сомнение тезис о том, что фонетические законы не знают исключений. Именно оно, согласно Шухарту, вообще представляет собой «единственный тезис, который может быть признан безусловным и бесспорным достоянием младограмматической школы» и ошибочность которого вытекает из следующих моментов:    – положение о безысключительности звуковых законов по самой своей сути не может быть доказано индуктивным путем, а попытки доказать его при помощи дедуктивной аргументации также не могут быть признаны удачными, поскольку «в них не учитываются едва уловимые, но тем не менее существующие различия; переходные формы считаются взаимно исключающими друг друга; то, что найдено эмпирически, объявляется априорным, сложное – простым»;    – противопоставление звуковых законов как «созидательного», или «нормального», фактора аналогии, как фактору «разрушительному», или «аномальному», лишено оснований: «закономерность в равной степени присуща и психологическому и физиологическому началу речи… таким образом, на наших глазах ликвидируется противоречие между физиологическими и психологическими факторами»;    – утверждение, согласно которому спорадических звуковых изменений не существует, является ошибочным уже потому, что, ограничиваясь только одним нарушающим их фактором – аналогией, младограмматики не учитывают всех прочих факторов (языковое смешение, одновременное и постоянное действие в языке как центробежных, так и центростремительных сил, момент осознанного или наполовину осознанного подражания и т. п.). «Окажись я вынужденным признать понятие непреложность, я бы применил его скорее к факту существования спорадических фонетических изменений, чем к фонетическим законам, поскольку всякое фонетическое изменение на известном этапе является спорадическим».    Отрицательное отношение к главному постулату младограмматизма (а справедливость многих замечаний Шухардта признавали и видные представители последнего)^[52] сочеталось у австрийского лингвиста и с другими «диссидентскими» взглядами. Так, подчеркивая упоминавшийся выше фактор языкового смешения и считая его важнейшим, Шухардт отмечал, что «в мире не существует несмешанных языков, не содержащих в себе чужих элементов». Отсюда вытекало, в частности, отрицательное отношение к шлейхерской концепции родословного древа (в целом не отрицавшейся и младограмматиками). По его мысли, во многих случаях вообще не приходится говорить о принадлежности языка к той или иной семье или группе языков, поскольку у него может быть несколько предков, скрещивающихся между собой. Развивая в определенной степени идеи И. Шмидта, о которых будет сказано ниже, Шухардт отрицал существованние четких границ между отдельными языками и диалектами, указывая на наличие между соприкасающимися языками общих черт (т. н. теория лингвистической непрерывности). Он считал (как и представители лингвистической географии), что любое изменение появляется где-то в определенном пункте и затем постепенно распространяется, причем соответствующие «пункты излучения» диалектных особенностей могут быть представлены в картографированном виде. При изучении такого распространения необходимо учитывать как препятствующие факторы естественного (горы, леса, воды и т. п.) и искусственного (политические и религиозные границы) характера, так и явления, им способствующие (сухопутные и водные пути).    Нельзя пренебрегать и такими моментами, как ремесла, обычаи, суеверия и др. Отсюда вытекало внимание, с одной стороны, к так называемым «креольским языкам», вызванным к жизни необходимостью общения (торговые, невольничьи и иные средства коммуникации), а с другой – к сравнительному изучению неродственных языков^[53]. В развитии любого языка австрийский лингвист выделял две силы: центробежную, ведущую к дифференциации (процесс дивергенции), и центростремительную, ведущую к сближению языков через общение (процесс конвергенции).    Наряду с отрицанием четких пространственных границ Шухардт негативно относился и к внутриязыковому хронологическому делению (в терминологии позднейшего языкознания – установлению «синхронных срезов»), считая невозможной четкую периодизацию истории языка и происходивших в ней процессов. Касался он и проблемы происхождения языка, считая, что она должна решаться на основе данных современных живых языков, поскольку «в жизни языка испокон веков существуют одни и те же факторы».    Особое место в наследии Шухардта занимает разработка вопросов ономасиологии (науки о названиях), определявшихся им как проблема «слов и вещей». При этом подчеркивалась необходимость комплексного изучения слова и обозначаемой им вещи в их развитии: «Прогресс как в той, так и в другой области может быть достигнут лишь при том условии, что исследование вещей и исследование слов будут идти совместно (а не только пребывать в соседстве друг с другом, как это имело место до сих пор), готовые при случае оказать взаимную помощь; они должны проникать друг в друга, переплетаться и приводить к результатам, одинаково необходимым и ценным как для той, так и для другой области». Таким образом, история слов одновременно будет являться и историей говорящего. При этом необходимо учитывать историю обозначения и значения, которые определяются следующим образом: «…И то и другое по существу имеет в виду одно и то же, но только оно рассматривается с разных сторон: в первом случае в аспекте вещи, во втором – в аспекте слова… Подобно тому как вещь первична по отношению к слову, а выражение мысли с помощью слов первично по отношению к пониманию, так и обозначение во всех своих проявлениях первично по отношению к значению». Само учение о языке, по мнению Шухардта, представляет собой либо учение о значении, либо учение об обозначении. Отсюда большое внимание, уделявшееся им проблемам этимологии, которая должна исследовать не только причину возникновения или проникновения в язык какого-либо слова, но и условия, способствующие его дальнейшему распространению.    Идеи Шухардта сыграли основополагающую роль в формировании «Школы слов и вещей», организационное оформление которой относятк 1909 г., когда Рудольфом Мерингером (1859–1931) стал издаваться журнал «Слова и вещи», просуществовавший до 40-х гг. XX в. Основной идеей Мерингера была концепция о расходящихся в разном направлении «волнах культуры», которые состоят из «языковых волн» и «волн вещей». Центральное место в научных изысканиях представителей этого направления занимало изучение распространения языковых новшеств, сопровождавшее распространение соответствующих типов построек, отдельных видов домашних животных и т. п. Рассматривая язык как инструмент, отражающий деятельность человека и тесно связанный с его историей и культурой, сторонники «школы слов и вещей» уделяли основное внимание семантической стороне языка.    Подводя итог деятельности Шухардта, историки лингвистики обычно отмечают, что, отличаясь необычной широтой и разнообразием научных интересов, он выдвинул ряд интересных идей, оказавших заметное влияние на многих языковедов конца XIX – начала XX в., получил немало ценных конкретных результатов, но, по существу, не создал целостной концепции, которую можно было бы противопоставить младограмматической доктрине.