2. Философия марксизма: исторический и диалектический материализм

Традиция философствования, начало которой положили К.Маркс и Ф.Энгельс (ее самоназвание «диалектический и исторический материализм»), составляет часть созданной ими идеологической доктрины, наряду с политической экономией и научным социализмом (коммунизмом). Ее содержание, особенности, основные векторы философствования определялись рядом моментов.

Один из них — ориентация на науку как форму сознания, претензия доктрины на адекватность идеалам, нормам и ценностям науки. Показательно, что «конечной целью» основного сочинения К.Маркса — «Капитала», как он ее сам формулировал, было «открытие экономического закона движения современного общества» [13]. Но знание и открытие законов действительности представляет собой главнейший идеал научной познавательной деятельности. «Философы лишь различным образом объясняли мир,— провозглашает он,— но дело заключается в том, чтобы изменить его» [14]. По всей видимости, в этом знаменитом тезисе имеет место противопоставление двух разных позиций: философской (рефлексивной), с одной стороны, научной и связанной с ней инженерной, с другой. В первой части рассуждения слышится явный отзвук гегелевского пассажа из «Философии права», которого Маркс, очевидно, не мог не знать: «Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это показывает, что некоторая форма жизни постарела, и своим серым по серому философия может не омолодить, а лишь понять ее; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерок». Гегель здесь вполне адекватно выразил социальное назначение философии: тематизировать коллизии, разломы человеческого бытия, переводить их в план сознания. Поскольку же ставится задача изменить, преобразовать мир, философская рефлексия, «понимание», должны уступить место знанию механизмов, законов этого мира, каковые продуцирует не философия, а наука. Именно поэтому Маркс, увидевший смысл своей жизни в революционном преобразовании действительности, покидает поприще философии и, опираясь на каноны научной рациональности, обращается к исследованию законов развития социума. Другое дело, удалось ли ему и было ли вообще возможным осуществить подобную задачу. Учтем так же, что к середине XIX в. наука начинает явственно обнаруживать себя в качестве эффективного средства преобразования вещного, природного мира. Ведь именно в это время появляется формула Маркса — наука есть производительная сила общества. Но почему бы ей не стать силой преобразования самого общества?

Однако Маркса как революционера должны были привлекать не всякие изменения вообще, а лишь такие, которые вели к качественному преобразованию социального мира в целом, изменения необратимые и направленные — иными словами, история. «Мы,— писали в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс,— знаем только одну-единственную науку, науку истории» [14]. Заметим, что большинство разделов естествознания имеют своим предметом исследования исключительно обратимые изменения, т.е. такие, которые можно воспроизводить с одинаковым результатом сколь угодно большое количество раз. При этом, в отличие от естествознания, например физики, общество мыслиться Марксом как сугубо теоретический объект, объект, не имеющий эмпирического репрезентатора. Например, в механике такой объект, как тяготение, и, соответственно, закон гравитации репрезентированы множеством случаев падения тел: подброшенного камня, орудийного снаряда, стрелы и т.п. Наблюдая и экспериментируя с подобными явлениями, физика — от Аристотеля до Галилея и Ньютона — пришла к формулировке закона гравитации.

Первоначально Маркс как будто бы аналогичным образом представлял себе пути «открытия экономического закона движения современного общества». По крайней мере, в той же «Немецкой идеологии» утверждалось: «Предпосылки, с которых мы начинаем не произвольны, они — не догмы; это действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни, которые они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собственной деятельностью. Таким образом, предпосылки эти можно установить чисто эмпирическим путем» [14].

Однако, вопреки своей начальной установке, по завершении работы над первым томом «Капитала» Маркс говорит: «При анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции» [13]. Тем самым Маркс признает неэмпирический характер своего исследования, ибо одной «силы абстракции» для выявления законов реального мира недостаточно. Как показывает исторический опыт естествознания, двигаясь в подобном русле, знание приобретает натурфилософский характер. В рамках натурфилософии формы преднаучного, научного и философского знания еще не дифференцированы, представляют собой синкретическое единство. Поэтому решающий шаг на путях генезиса всякой науки — отказ от натурфилософской позиции и переход к формированию эмпирических познавательных процедур.

Создатели марксистской доктрины вполне осознавали, что социальное знание их эпохи по своему типу было натурфилософским, или терминологически точнее — «социософским». «Подобно натурфилософии,— писал Энгельс,— философия истории, права, религии и т.д. состояла в том, что место действительной связи, которую следует обнаруживать в событиях, занимала связь, измышленная философами…», чем и объясняется, что натурфилософией (соответственно социософией) «были высказаны многие гениальные мысли и предугаданы многие позднейшие открытия, но не мало также было наговорено и вздора» [12]. Тем не менее в общем и целом социальная доктрина Маркса не вышла на уровень знания, вполне соответствующего идеалам и нормам науки. В лучшем случае она может быть по своему теоретико-познавательному статусу сопоставлена, например, с «физической философией» Аристотеля. Данное обстоятельство, точнее отсутствие его адекватной оценки, породило целый ряд негативных последствий и в «практике социалистического строительства», например лысенковщину, борьбу с генетикой, кибернетикой и т.п. Сами превратности и общий крах этого строительства также имели своими теоретическими источниками не соответствующую действительности идентификацию марксистской социальной доктрины в качестве формы собственно научного знания.

Наконец, еще одним специфицирующим марксизм в целом моментом является присущий ему способ определения человеческой сущности. В нем два аспекта. Во-первых, человек определяется как существо деятельное, практическое: «Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики». Во-вторых, сущность человека «есть совокупность всех общественных отношений». С одной стороны, Маркс хотел этим подчеркнуть, что человек всегда есть производное от определенной общественной формы, он не есть абстрактный, атомарный индивид. С другой стороны, Маркс подчеркивал примат социального по отношению к биологическому, природному в человеке: «Сущность «особой личности» составляет не ее борода, не ее кровь, не ее абстрактная физическая природа, а ее социальное качество» [9].

Согласно энгельсовской характеристике человечество обязано Марксу двумя «великими открытиями — материалистическим пониманием истории и разоблачением тайны капиталистического производства посредством прибавочной стоимости». Суть первого из них Энгельс излагал следующим образом.

«Подобно тому как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории: тот до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями факт, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т.д.; что, следовательно, производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представления данных людей и из которой они поэтому должны быть объяснены, а не наоборот, как это делалось до сих пор» [11].

Поставим в связи с этим вопрос следующим образом: как с точки зрения общих механизмов функционирования и развития человеческого познания следует квалифицировать реализованную Марксом задачу, результатом чего и явилось открытие материалистического понимания истории? Каков гносеологический тип представляемого им знания? Можно ли его квалифицировать в терминах закона? Достаточно простого сравнения с тем, что под законом понимают в развитых науках, чтобы увидеть принципиальные различия. В физике, химии, биологии закон есть количественно выраженная объективная зависимость или связь в изменениях тех или иных характеристик действительности. Как показал уже Д.Юм, наука не мыслит мир в категориях долженствования, что, например, присутствует в рассуждениях Ф.Энгельса.

Для понимания того, чем явилось «материалистическое понимание истории», необходимо обратиться к процессам формирования социальной науки в целом.

Если «настоящее» естествознание, согласно Ф.Энгельсу, «начинается только со второй половины XV века», то общеcтвознание в силу целого ряда причин проделывает аналогичную эволюцию значительно позже. «Имеется определенная последовательность изучения мира,— писал И.Келдыш,— вначале изучается мир неорганической материи, далее мир живой материи, следующая стадия — исследование организации живой материи и, наконец, изучение коллективов, общества».

Нельзя, конечно, сказать, что знания о социальных процессах вообще не продуцировались и не накапливались. Речь в данном случае идет лишь о собственно научных знаниях об обществе, а, например, не обыденных или практико-методических (рецептурных). Примеры знаний последнего типа можно найти, скажем, в трактате «Князь» одного из выдающихся мыслителей эпохи Возрождения Макиавелли. «Князь» (или «Государь») — это своего рода политическое руководство, сборник рецептов, помогающих государю удерживаться у власти или захватывать ее. Как подчеркивал К.Маркс, у Макиавелли рассмотрение политики полностью освобождено от ее связей с моралью и религией. Вот образцы рассуждений Макиавелли: «Возвращаясь к тому, нужно ли Князю, чтобы его любили или боялись, я заключаю, что так как люди любят как им вздумается, а боятся по воле властителя, то мудрый Князь должен опираться на то, что зависит от него, а не на то, что зависит от других; надо только суметь избежать ненависти...» [8]. «Люди охотно меняют господина, веря, что им будет лучше, и эта уверенность заставляет их браться за оружие против правителя; они обманывают себя, так как потом видят на опыте, что им стало хуже» [8]. «...князья должны передавать другим дела, вызывающие недовольство, а милости оказывать сами» [8].

В целом социальное знание вплоть до середины XIX в. не поднимается выше уровня обыденного, повседневного сознания, или здравого смысла. Обыденные знания, в отличие от научных (теоретических), порождаются стихийными процессами повседневной, будничной деятельности людей. Это конгломерат возникших в разное время и в разных условиях представлений, аккумулировавших непосредственный практический опыт людей. Обыденное сознание играет существенную роль в поведении и деятельности, более того, оно составляет, так сказать, «нулевой цикл» научного, теоретического сознания. «Вся наука,— писал Эйнштейн,— является не чем иным, как усовершенствованием повседневного мышления» [21]. Тем не менее «пунктов, в которых теоретическое сознание отличается от сознания обыденного, не совпадает с последним, значительно больше в количественном отношении и они гораздо весомее по существу, нежели пункты, в которых эти сферы соприкасаются, совпадают друг с другом» [5].

Общая закономерность развития познавательной деятельности состоит в том, что ситуативность, неупорядоченность, узкоэмпирический характер обыденного сознания преодолевается возникающими формами научного знания, являющегося, согласно Марксу, всеобщим духовным продуктом общественного развития.

Процесс конституирования научных дисциплин в разных сферах практически-духовного освоения человеком мира, как уже говорилось, идет отнюдь не равномерно. Учет данного обстоятельства особенно существен при анализе эволюции социального познания, в том числе и на современном этапе. «Современное состояние науки о человеческом поведении в некотором отношении очень напоминает состояние математики до Евклида. Поразительный подвиг строителей египетских пирамид свидетельствует о том, что в то время имелись определенные математические знания. Но геометрия была лишь собранием разрозненных сведений и полезных эмпирических правил. Евклид ввел точные определения, связал термины в теоремы и вывел теоремы одну из другой, преобразив тем самым существующую информацию в стройную систему знания. Сегодня накоплено много сведений о человеческом поведении, но они еще не получили адекватной систематизации» [19].

Важно при этом учитывать, что возникновение форм научного знания, о какой бы сфере действительности в них речь ни шла, требует определенных предпосылок мировоззренческого характера. Наука — особая форма общественного сознания, и ее специфика выражается мировоззренчески прежде всего в том, что ассимилируемая действительность представляется ею в виде объективной, т.е. существующей независимо от воли и сознания человека, реальности. Научный подход к освоению действительности означает, что она берется «сама по себе», вне контекста утилитарных, моральных, эстетических и т.п. человеческих интенций. Исследуемые наукой процессы — это всегда «естественные» процессы в том смысле, что они подчиняются имманентным, действующим помимо сознания, воли и желания человека механизмам.

В генезисе естествознания как специфической формы познания природы складывание подобной мировоззренческой установки интерпретируется многими историками науки в качестве первой научной революции и относится по времени к XVII в. Показательно, что и в дальнейшем возникновение новых научных дисциплин, как правило, предваряется осознанием необходимости обращения к данному мировоззренческому императиву.

Из сказанного следует, что в сфере социального знания, поскольку оно претендует на статус научности, должна была сложиться мировоззренческая установка, задающая социальную действительность в виде «естественного тела», объективной, независимой от сознания и воли реальности.

Однако в данном случае возникает одна трудность, специфичная именно для социального познания. Ф.Энгельс писал: «…история развития общества в одном пункте существенно отличается от истории развития природы. В природе (поскольку мы оставляем в стороне обратное влияние на нее человека) действуют одна на другую лишь слепые, бессознательные силы, во взаимодействии которых и проявляются общие законы. Здесь нигде нет сознательной, желаемой цели: ни в бесчисленных, кажущихся случайностях, видимых на поверхности, ни в окончательных результатах, подтверждающих наличие закономерности внутри этих случайностей. Наоборот, в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определенным целям. Здесь ничего не делается без сознательного намерения, без желаемой цели» [12].

Таким образом, налицо видимое противоречие. Чтобы реализовать научный подход в понимании истории, нужно феномен, существенным свойством которого выступает наличие сознания и «свободной воли», представить в виде объективной реальности, «естественно-исторического» процесса, т.е. способом, аналогичным тому, каким природа интерпретируется в контексте естественных наук.

Впервые отчетливое осознание данная ситуация получила в философии Канта, который постулировал ее принципиальную антиномичность. Согласно Канту, одно исключает другое: либо человек в его истории рассматривается как «естественное», природное существо и тогда аспекты сознания и свободы элиминируются, либо, наоборот, человек берется в качестве носителя духовного начала и тогда происходит абстракция от тех отношений, где он ведет себя «подобно всем другим вещам в природе» [6].

Соответственно этому Кантом мыслились пути построения социальной науки (истории). Так, в статье «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» Кант писал: «Какие бы понятия мы ни составили себе с метафизической точки зрения о свободе воли, необходимо, однако, признать, что проявления воли, человеческие поступки, подобно всякому явлению природы, определяются общими законами природы. История, занимавшаяся изучением этих проявлений, как бы глубоко ни были скрыты их причины, позволяет думать, что если бы она рассматривала действия свободы человеческой воли в совокупности, то могла бы открыть ее закономерный ход, и то, что представляется запутанным и не поддающимся правилу у отдельных людей, можно было бы признать по отношению ко всему роду человеческому как неизменно поступательное, хотя и медленное развитие его первичных задатков. Taк, браки, обусловленные ими рождения и смерти, на которые свободная воля человека имеет столь большое влияние, кажутся не подчиненными никакому правилу, на основании которого можно было бы наперед математически определить их число. Между тем ежегодные данные о них в больших странах показывают, что они также происходят согласно постоянным законам природы, как те столь изменчивые колебания погоды, которые в единичных случаях нельзя заранее определить, но которые в общем непрерывно и равномерно поддерживают произрастание злаков, течение рек и другие устроения природы» [7].

Из кантовской программы обоснования социального знания в целом видно, что наука о человеке, взятом как деятельное, целеполагающее существо, невозможна: будучи носителем духовного начала и свободы, человек выходит за пределы мира явлений, подчиняющихся причинной закономерности, необходимости. Его всеобщая история — это своего рода «социальная механика», проектируемая по образцу небулярной гипотезы, изложенной И.Кантом во «Всеобщей естественной истории и теории неба». Подобно частицам вещества в первоначальной туманности, образующим под воздействием сил притяжения и отталкивания солнечную систему, люди в «бессмысленном ходе» своих дел реализуют некий «план природы», который и остается только открыть [7]. «Ведь породила же природа,— писал Кант,— Кеплера, подчинившего неожиданным образом эксцентрические орбиты планет определенным законам, и Ньютона, объяснившего эти законы общей естественной причиной» [7].

Давая общую характеристику той традиции обоснования социального познания, в русле которой в данном случае строятся рассуждения Канта, нужно сказать, что ее основной момент заключается в попытке непосредственного переноса в сферу интерпретации социальной действительности присущего всякой науке мировоззренческого императива. Как уже говорилось, в плоскости философской рефлексии, получая статус универсальности, этот императив означает материалистическое решение основного вопроса философии, т.е. является тождественным материализму. Поэтому вся рассматриваемая традиция развития социального познания с полным основанием может быть названа натуралистической.

Натурализм хотя и заключал в себе специфический для науки способ видения действительности, в то же время отождествлял социальную жизнь с природными процессами, а значит, с необходимостью элиминировал любые аспекты человеческой субъективности, как это вообще свойственно естествознанию. Но очевидный, эмпирически констатируемый факт состоит в том, что субъективность, целеполагание, свобода являются существенными факторами человеческого бытия, истории. Во многих случаях от них нельзя абстрагироваться подобно тому, как в механике, например, отвлекаются от размера и формы тела, сводя его к материальной точке. С позиций реальных потребностей реально действующих людей такая абстракция оказывается «неинтересной». В этом, в частности, разгадка парадоксального, на первый взгляд, замечания И.Канта: «Отдельные люди и даже целые народы мало думают о том, что когда они, каждый по своему разумению и часто в ущерб другим, преследуют свои собственные цели, то они незаметно для самих себя идут к неведомой им цели природы, как за путеводной нитью, и содействуют достижению этой цели, которой даже если бы она стала им известна, они бы мало интересовались» [7]. Принципиальная невозможность в рамках чисто натуралистического подхода ассимилировать аспект человеческой субъективности приводила и к тому, «что в исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там побудительные силы последними причинами событий», т.е. переходит на позиции идеализма.

Идеализм представляет собой альтернативную науке мировоззренческую установку. Идеализм исключает стандартную научную процедуру, так как, по определению, считает, что реальность производна от сознания.

Представление о действительности как о естественно-историческом процессе, что служит необходимой предпосылкой научного познания, для идеализма является contradictio in adjecto. Поэтому любая форма интерпретации социальной жизни (истории) с позиций идеализма сводит в конечном счете механизмы социального процесса к механизмам сознания. В гегелевской философии истории ими оказываются механизмы рефлексии. «... Можно сказать о всемирной истории, что она является обнаружением духа в том виде, как он вырабатывает себе знание о том, что он есть в себе, и подобно тому, как зародыш содержит в себе природу дерева, вкус, форму плодов, так и первые проявления духа виртуально содержат в себе всю историю» [4].

Итак, главная трудность, на которую натолкнулось в своей эволюции социальное познание,— это принципиальная невозможность в русле существовавших традиций конституировать формы научного познания социальной реальности, учитывая присущие ей аспекты сознания и свободы. Необходим был выход за пределы этих традиций, шаг, впервые предпринятый Марксом и Энгельсом. Совершенно отчетливо необходимость этого шага была осознана и зафиксирована Марксом уже в «Тезисах о Фейербахе»: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но самое человеческую деятельность он берет не как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает как истинно человеческую только теоретическую деятельность, тогда как практика берется и фиксируется только в грязно-торгашеской форме ее проявления. Он не понимает поэтому значения «революционной», «практически-критической» деятельности» [14].

Таким образом, Маркс преодолевает контроверзу натурализма и идеализма тем, что социальная реальность задается в виде деятельности, практики, т.е. процесса, в котором человек активно и целенаправленно («субъективно») преобразует материальные условия своего существования. Анализ так понятой общественной действительности, согласно Марксу, и должен служить исходным пунктом социального познания. Последнее, однако, не означает отказа от реализации общенаучного познавательного идеала применительно к гуманитарному исследованию. Напротив, возможность его осуществления сохраняется в полной мере, не требуя, вместе с тем, абстрагирования от человеческой «субъективности».

Как, однако, реализовать идеал научности в обществознании, т.е. представить действительность в виде «естественного» процесса, если эмпирически социальная реальность репрезентирована деятельностью наделенных волей и сознанием людей? По-видимому, только одним путем, а именно включив сознание, человеческую духовность в общий контекст «естественного» по своему характеру процесса, рассматривая сознание в качестве функции, проявления данного процесса. Подобным образом поступает, например, врач, для которого рассказ больного о своем самочувствии лишь отражение, своего рода индикатор протекающих в организме пациента объективных физиологических изменений. Но точно так же можно рассуждать, имея в виду общественную жизнь, «социальный организм».

Так, будучи еще гегельянцем по своим философским убеждениям, Маркс, анализируя бедственное положение виноделов Мозельского края, делает вывод, что существуют объективные по своей природе «отношения, которые определяют действия как частных лиц, так и отдельных представителей власти и которые столь же независимы от них, как способ дыхания» [9]. Последнее, в свою очередь, послужило одной из предпосылок, заставивших Маркса усомниться в истинности гегелевского учения, а критика этого учения привела к выводу, «что правовые отношение, так же точно, как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях». В русле этой логики Маркс и приходит к формулировке общего принципа исторического материализма, согласно которому «сознание das Bewußtsein никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием das bewußte Sein их жизни» [14].

Данный принцип задает собственно научный подход к анализу социальной реальности, адекватный науке способ построения познавательных процедур в истории и социологии. «Мы,— писали Маркс и Энгельс,— исходили не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, мы исходили также не из существующих только на словах, мыслимых, воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса. Даже туманные образования в мозгу людей, и те являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который может быть установлен эмпирически и который связан с материальными предпосылками» [14].

Познавательная ситуация в обществознании весьма специфична. Но присущий научному познанию способ интерпретации, о чем уже говорилось, состоит именно в том, что исследуемая действительность представляется в виде объективной, существующей вне и независимо от сознания реальности, как форма движения материи. В общем виде, применительно вообще к познанию эта позиция фиксируется материалистическим решением основного вопроса философии. Применительно к социальному познанию, которое имеет дело с деятельностью наделенных волей и сознанием людей (субъектов), собственно научный тип анализа устанавливается принципом первичности общественного бытия по отношению к общественному сознанию. Этот принцип ориентирует на вскрытие и описание объективных, независимых от сознания структур, исследование законов, которым данные структуры подчиняются. Таким образом, принцип, заключающийся в том, что «не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание», представляет собой фундаментальный принцип построения научных исследовательских программ в социальном познании. Он выступает исходным постулатом в обосновании гуманитарного сознания, т.е. при ответе на вопрос, как возможна гуманитарная наука. С точки зрения марксизма, и в этом состояло «открытие» К.Маркса, объективными, складывающимися независимо от сознания людей структурами являются структуры материального производства.

Основываясь на этом, К.Маркс формирует предмет, или парадигму, социального знания, исследовательскую программу своего рода социальной экологии, т.е. формы знания, претендующей на описание механизмов функционирования и развития общества, взятого на уровне целостного организма.

В предисловии к «Критике политической экономии» К.Маркс писал: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских — короче, от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условиях ее решения уже имеются налицо или, по крайней мере, находятся в процессе становления» [10].

Зафиксируем, таким образом, что материалистическое понимание истории (исторический материализм) возникает и осознается его создателями как научный способ интерпретации социальной реальности. Не случайно поэтому В.И.Ленин, полемизируя с Н.К.Михайловским — теоретиком либерального народничества, упрекавшем Маркса в том, что тот ни в одном своем сочинении не изложил материалистического понимания истории, отвечает ему вопросом: «В каком сочинении Маркс не излагал своего материалистического понимания истории?». Действительно, будучи научной исследовательской программой, материалистическое понимание истории и должно быть репрезентировано прежде всего в виде своих конкретно-научных реализаций, основной из которых и стал Марксов «Капитал». При всем том, однако, марксистская социальная доктрина не стала сугубо научной теорией общества, сохранив в себе множество фрагментов, аналогичных донаучным формам естествознания. Таковы, например, Марксовы теории стоимости и собственности, вполне сопоставимые по своему теоретико-познавательному статусу теориям «теплорода» (теплового вещества), «флогистона» (горючего начала), «звукорода» (звуковой материи) и т.п., конец которым наступил с переходом физики и химии к экспериментальным процедурам исследования явлений горения, тепловых процессов и т.д. Так, Маркс настаивал на принципиальном различении экономического и правового аспектов собственности (право владения, пользования и распоряжения объектом собственности), трактуя первый — собственность — в экономическом смысле — как особую сущность, определяющую те или иные проявления общественной жизни.

Крайне двусмысленным и неопределенным, что, кстати, свойственно всякому натурфилософскому знанию, в марксизме всегда оставалось представление о детерминации материальным производством (базисом) социально-политического процесса (надстройки). В марксистской литературе оно породило массу недоразумений и маловразумительных толкований. Не ясно, каков, собственно, механизм детерминации материальным производством других социальных подсистем. Более или менее рациональный смысл все это приобретает, если характер зависимостей, связывающих сферы духовной и социально-политической жизни материальным производством, понимать так, что последнее выступает в качестве фактора отбора по отношению ко всем другим формам социальной и духовной жизни. Материальное производство осуществляет селекцию структур, возникающих в результате действия присущих каждой социальной области специфических механизмов изменений [1]. Впрочем, хотя подобная интерпретация и не противоречит историческому материализму, в работах его создателей она отсутствует.

Однако наиболее существенный и принципиальный недостаток марксизма, как на то указывал философ русского послеоктябрьского зарубежья Б.П.Вышеславцев, заключается в том, что «он не имеет категории ценности и боится ее, ибо она приводит к совершенно иному мировоззрению: ценное есть должное, обращенное к свободе есть цель. А материализм есть детерминизм, изгоняющий свободу и выбор цели» [3]. Общий вывод, который делает Вышеславцев, сводится к следующему: смешение генетического (т.е. причинного) объяснения с систематической оценкой, с моральным и логическим оправданием составляет основной философский дефект марксизма. Марксизм утверждает: капитализм «необходимо» пролетаризирует, создает массу, «пролетариат», который «необходимо» уничтожает капитализм.

Здесь две необходимости: первая есть необходимость генетическая, вторая есть необходимость, вытекающая из оценки, необходимость волевого акта — пролетариат решает произвести революцию ради идеальной цели коммунизма.

Генетическая (причинная) необходимость никогда не дает оправдания тому, что она обосновывает, ибо все одинаково имеет свои необходимые причины: все заблуждения и всяческая неправда.

Только моральная необходимость должного оправдывает то, что ею обосновано. Маркс оправдывает социальную революцию, ибо воспринимает ее как должное, а капитализм как недолжное.

Все его сочинения переполнены суждениями о должном и недолжном, хотя он отрицает всякую этику во имя «научного» материализма и атеизма. «Научный» материализм и натурализм требовал генетического метода, который, по словам Спинозы, устанавливает неумолимую причинную необходимость, «не оплакивая и не осмеивая». «Маркс, напротив, непрерывно «оплакивает и осмеивает», точнее сказать, изобличает. Маркс изобличает и осуждает эксплуатацию как недолжное и требует «экспроприации экспроприаторов» как морально необходимой и правомерной» [3].

Что касается диалектического материализма, то в своем реальном воплощении он стал благодаря Ф.Энгельсу и вопреки исходным установкам Маркса вульгарно-материалистической интерпретацией гегелевской диалектики. В философии Гегеля диалектика выступает как логика, механизм развития мышления, взятого в его истории, и как логика «роста» знания, т.е. продуцирования нового знания. И в том и в другом случае определяющим моментом выступает рефлексия, диалектика является рефлексивной логикой. Это теория познания мира, уже нашедшего отражение в формах мышления, что и нашло выражение в гегелевском принципе тождества мышления и бытия. Бытие, картину которого строила гегелевская философия, есть мыслимое бытие, и именно законами так понятого бытия стали законы гегелевской диалектики. Формальная, аристотелевская логика с ее законом противоречия есть форма организации внешнего опыта, диалектическая, гегелевская, с ее законом единства и борьбы противоположностей — опыта внутреннего. Причем внешний и внутренний мир непосредственно не сводимы друг с другом. В конечном счете характер традиционной логики и, соответственно, ориентированного вовне мышления обусловлены тем, что основу внешнего опыта, т.е. опыта адаптации к внешнему миру, составляет «метод проб и ошибок» [3].

Интерпретация же диалектики, содержащаяся в работах Ф.Энгельса, позволяла понимать ее, говоря словами К.Поппера, как «эмпирическую, описательную теорию». Действительно, Энгельс считал, что законы диалектики имеют «силу в животном и растительном царстве, в геологии, математике, истории и философии». На самом деле следовало бы сказать, что законы диалектики выполняются в процессах формирования познавательного опыта, и в сфере естествознания (физика, биология, химия и т.д.), и в технике, и в истории. В данном случае вполне точен был В.И.Ленин, замечавший, что «продолжение дела Гегеля и Маркса должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники».

Действительно, адекватность диалектики как формы мышления обусловлена ее генетической связью с внешним опытом, практикой, с тем, что в ее категориях «кристаллизовались» и содержатся, так сказать, в свернутом виде результаты успешной адаптации человека к миру через «пробы и ошибки». Покажем это на примере закона перехода количественных изменений в качественные.

Как и генезис других категорий, формирование категорий качества, количества и меры своими корнями уходит в практику. Уже в самых элементарных актах деятельности человеку необходимо различать (и фиксировать в формах культуры эти различия) объекты противостоящей среды. Первоначально фиксируются только практически значимые результаты, т.е. такие, от которых непосредственно зависят желаемые продукты деятельности. Поэтому первоначально все используемые человеком расчленения действительности были сугубо практическими, или, как еще можно сказать, функциональными. Объекты действительности специфицируются здесь относительно тех действий, которые с ними осуществляются, способов их построения и использования. Указанную закономерность можно проиллюстрировать как на материале истории культуры, так и обращаясь к развитию ребенка, становлению его сознания. Подобным же образом дело обстояло и в истории науки. В учебниках математики, например, до сих пор можно встретить такое определение величины: величина — это то, что может быть измерено.

Однако чисто утилитарные, функциональные расчленения действительности явно недостаточны для развития познания и практики человека. Они крайне ситуативны, непригодны, например для планирования деятельности. Поэтому рано или поздно возникает иной тип расчленений, который может быть охарактеризован как структурно-функциональный. Здесь элементы действительности определяются не относительно способов деятельности с ними, а безотносительно к ним. Если в первом случае объект определяется через его отношение к акту деятельности, к процессу построения или использования, то теперь он задается через отношение к другому объекту. Процедуры деятельности как бы свертываются в объект, превращаются в характеристики самого объекта. На этой основе и формулируются представления о свойствах. Человек начинает смотреть на мир сквозь призму свойств, воспринимает вещи как их носителей. Это дает колоссальное преимущество в смысле ориентации в окружающей действительности, организации и управлении деятельностью. В этом контексте формируется представление о свойстве, согласно которому оно выражает такую сторону предмета, которая обусловливает его различие или общность с другими предметами и обнаруживается в его отношении к ним.

Близкой категории свойства является категория качества. Качество — это определенный набор существенных и взаимосвязанных свойств, которые данная культура отождествляет с вещью. Таким образом, категория качества составляет основу членения реальности на отдельные вещи. Она закрепляет в сознании человека тот способ освоения действительности, который позволяет различать вещи, отграничивать их друг от друга и, соответственно, по-разному действовать с ними.

Что касается категории количества, то ее основу составляет иной способ практически-духовного освоения мира. Фрагменты окружающей действительности необходимо не только различать, фиксируя в каждом из них его существенную определенность, благодаря которой он является именно этим, а не иным объектом, но и учитывать, в какой степени одно и то же свойство (качество) присуще различным объектам действительности. Одно и то же качество разным фрагментам реальности может быть присуще с большей или меньшей интенсивностью. Установление степени того или иного свойства происходит путем сопоставления вещи — носителя определенного свойства с вещью, принятой за эталон,— с эталонным объектом. Таким образом, в категории количества «кристаллизован» опыт осуществления процедур измерения. Результаты процедур измерения или счета можно выразить в числах. Тогда появляется возможность представить отношение вещей как отношение чисел. А оперируя с числами (если есть соответствующие процедуры), можно предсказывать, предвидеть результаты деятельности с вещами.

Мера — это категория, выражающая отношение и взаимосвязь качественной и количественной характеристик вещи. Мера констатирует наличие границ, в рамках которых вещь остается сама собой. Выход за эти границы означает и возникновение нового качества, новой вещи. В целом же взаимосвязь трех категорий (качество, количество, мера) выражается законом перехода количественных изменений в качественные. Данный закон, как, впрочем, и другие законы диалектики, не следует понимать исходя из аналогий с законами, открываемыми специальными науками, в частности естествознанием. Бессмысленно, допустим, было бы ставить эксперименты с целью его подтверждения или опровержения, хотя эмпирическое естествознание дает массу примеров, иллюстрирующих конкретные формы взаимоперехода количественных и качественных изменений. Для каждого множества объектов свойственны свои специфические связи качественных и количественных характеристик, выделяемые практикой и экспериментом, которые и исследуются отдельными науками типа физики, химии, биологии и т.п. Диалектические законы выступают как логические формы, программы переработки, организации и трансляции человеческого опыта освоения мира.