Nitsshe_Tom_1__M_Khaydegger

Вту пору, когда для Ницше переворот платонизма стал выходом из него, на него обрушилось безумие. До сих пор это переиначивание не осмыслялось как последний шаг Ницше и, равным образом, никто не видел того, что только

впоследний год его творческой деятельности (1888 г.) оно совершилось с полной ясностью. Однако осознание этих важных связей, в контексте которых и рассматривается имеющийся у нас вариант «Воли к власти», затруднено по стольку, поскольку сравниваемые отрывки взяты из того множества рукописей, написание которых приходится на период с 1882 по 1888 годы. Рукописи Ницше рисуют со вершенно иную картину, однако даже не принимая это во внимание, мы не можем не заметить одного раздела из на писанных за несколько дней (сентябрь 1888 г., в последний творческий год) «Сумерков идолов» (появившихся только

в1889 году), раздела, основной настрой которого отличает ся от уже известного нам. Раздел озаглавлен так: «Как „ис+ тинный мир“ наконец стал басней. История одного заблуж дения» (VIII, 82/83; ср. «Воля к власти», 567 и 568, 1888 года).

Данный раздел занимает больше одной страницы (со хранился оттиск рукописи). Он принадлежит к тем отрыв кам, стиль и построение которых тотчас дают понять, как все движение мысли фокусируется в новом, едином и яс ном мгновении. Заголовок («Как „истинный мир“ нако нец стал басней») говорит о том, что здесь должна пред стать история, в ходе которой сверхчувственное, утвер ждаемое Платоном как истинно сущее, не только из высшего становится низшим, но и погружается в недейст вительное и ничтожное. Ницше делит эту историю на шесть этапов, которые легко можно обозначить как важ нейшие эпохи западноевропейского мышления и которые прямо подводят к порогу подлинно ницшевской филосо фии.

Вракурсе поставленного нами вопроса мы хотим очень кратко проследить эту историю, чтобы увидеть, как Ниц ше, несмотря на свое стремление к «переворачиванию», сохранял вполне ясное представление о том, что происхо дило прежде.

203

Чем однозначнее и проще, в контексте решающего во прошания, история западноевропейского мышления сво дится к ее немногим важным этапам, тем сильнее нараста ет ее предрешающая и сковывающая власть — именно то гда, когда ее надо одолеть. Тот, кто считает, что философское мышление может одним ударом разделаться с этой историей, неожиданно получает удар от нее самой, причем такой, от которого он никогда не сможет оправить ся, потому что этот удар его просто ослепляет. Сначала это происходит там, где она лишь повторяет унаследованное и смешивает унаследованные толкования с чем то якобы новым. Чем больше должно стать «переворачивание», тем глубже оно будет корениться в своей истории.

Согласно этому мерилу мы и должны оценить ницшев скую краткую историю платонизма и его преодоления. По чему здесь мы обращаем внимание на то, что и так само со бой понятно? Потому, что форма, в которой Ницше излага ет эту историю, легко может заставить думать, что речь идет о простой шутке, тогда как на самом деле на карту поставле но совсем другое (ср. «Jenseits von Gut und Böse» n. 213).

Итак, перечислим шесть этапов истории платонизма, которая завершается выходом из него.

«1. Истинный мир, достижимый для мудреца, для благо честивого, для добродетельного,— он живет в нем, он есть этот мир».

Здесь констатируется обоснование учения Платоном. О самом истинном мире, по видимому, специально ниче го не говорится, говорится лишь о том, каким образом че ловек относится к нему и в какой мере он достижим. Су щественное определение истинного мира заключается в том, что он достижим для человека здесь и сейчас, хотя не для каждого и не сразу. Он достижим для добродетельно го; он есть сверхчувственное. Отсюда следует, что добро детель состоит в отвращении от чувственного, поскольку к бытию сущего принадлежит отрицание непосредствен но данного чувственного мира. Здесь в «истинном мире» еще нет ничего «от платонизма», то есть он еще не пред стает как недостижимый, только как желанный, лишь как «идеал». Сам Платон есть то, что он есть, и в силу этого

204

он, не задавая вопросов, просто действует в этом мире идей как сущности бытия. Сверхчувственное есть „äÝá; это усмотренное истинно усмотрено глазами греческого мышления и вот бытия и в этом простом видении пере жито как то, что обосновывает всякое сущее как при су щее ему самому (ср. «Vom Wesen des Grundes», Abschn. II). Поэтому в скобках в качестве пояснения Ницше добавля ет: «Старейшая форма идеи, относительно умная, про стая, убедительная. Перифраза положения: „я, Платон, есмь истина“. Осмысление идей и таким образом утвер ждаемое истолкование бытия суть творческие начала в себе самих и из себя. Деятельность Платона — еще не пла тонизм. «Истинный мир» — не предмет учения, а сила вот бытия, сверкающее присутствующее, чистое, ничем не окутанное сияние.

«2. Истинный мир, ныне недостижимый, но обетован ный мудрецу, благочестивому, добродетельному („кающе муся грешнику“).

Теперь с утверждением сверхчувственного как истинно сущего полагается явный разрыв с чувственным, но опять таки не окончательно: истинный мир недостижим только в посюсторонней жизни, лишь во время земного существо вания. Тем самым оно само обесценивается, но в то же вре мя становится более напряженным, так как сверхчувствен ное обетовано как потустороннее. Земное становится «бренным». В сущность и существование человека прихо дит надломленность, которая, однако, в то же время допус кает возможность двойственности. Появляется возмож ность «да» и «нет», «не только но и», видимое принятие посюсторонности, но с оговоркой, когда можно участво вать в чем либо в посюстороннем, но в то же время дер жать открытым самый дальний черный ход. Вместо несги баемой, а потому и не безобидной, но страстной греческой сущности, которая утверждает себя в достижимом, здесь полагается ее определяющий предел, который не только выносит суровость судьбы, но и одерживает победу своим согласием — здесь начинается коварная двусмысленность. Вместо Платона теперь господствует платонизм. Поэтому налицо «развитие идеи: она становится утонченнее, запу

205

таннее, непостижимее,— она становится женщиной, ста новится христианской…». Сверхчувственное больше не находится в сфере человеческого вот бытия, оно не прису ще ему и его чувственному: все человеческое существова ние становится посюсторонним, поскольку сверхчувст венное истолковывается как потустороннее. Теперь истин ный мир тем истиннее, чем сильнее он вырывается из посюстороннего и уносится прочь от него; но в то же время он становится тем более сущим, чем больше в нем обетова ния, чем ревностнее он удерживается как обетование, то есть становится предметом веры. Сравнив этот второй этап истории с первым, мы видим, как Ницше в описании пер вого этапа сознательно отъединяет Платона от платонизма и берет его под свою защиту.

«3. Истинный мир, недостижимый, недоказуемый, не могущий быть обетованным, но уже, как мыслимый, уте шение, долг, императив».

Этот этап характеризует тот вид платонизма, который заявил о себе в философии Канта. Теперь сверхчувствен ное является постулатом практического разума; даже вне всякой доказуемости и опытного переживания он все рав но постулируется как необходимо существующий, дабы тем самым в достаточной мере обосновать легитимность разума. Хотя достижение сверчувственного на пути позна ния подвергается критическому сомнению, делается это, однако, лишь для того, чтобы по требованию разума дать место вере. В существовании и структуре христианской картины мира Кант ничего не меняет, особенность только в том, что весь свет познания падает на опыт, то есть на ма тематическое естественнонаучное истолкование «мира». Тому, что находится за пределами естественнонаучного по знания, не отказывают в существовании, но оно отодвига ется в сферу неопределенного и непознаваемого. Поэтому здесь: «Старое солнце, в сущности, но проглядывающее сквозь туман и скепсис; идея, ставшая возвышенной, блед ной, северной, кенигсбергской». Перед нами превращен ный мир — превращенный по отношению к той простой ясности, в которой Платон напрямую обращается к сверх чувственному как к усмотренному бытию. Насквозь видя

206

несомненный платонизм Канта, Ницше видит и то, сколь далек Кант от Платона, и, таким образом, принципиально отличается от своих современников, которые не случайно отождествляли Канта с Платоном, если вообще не воспри нимали последнего как пострадавшего кантианца.

«4. Истинный мир — недостижимый? Во всяком случае недостигнутый. И как недостигнутый, также неведомый. Стало быть, также не утешающий, ни спасающий, не обя зывающий: к чему может обязывать нас нечто неведо мое?».

На этом четвертом этапе исторически удерживается тот вид платонизма, в котором он упраздняется вследствие са мой предшествовавшей ему кантовской философии, одна ко без исконно творческого преодоления. Это эпоха, наступившая после господства немецкого идеализма в се редине прошлого столетия. Кантовская система разобла чается и подрывается с помощью своего же собственного тезиса о теоретической непознаваемости сверхчувственно го. Если сверхчувственный мир вообще недостижим для познания, о нем ничего невозможно знать и, следователь но, ничего нельзя решить ни за, ни против его существова ния. Получается так, что сверхчувственное сохранилось в философии Канта не в силу философских принципов по знания, а вследствие неколебимых богословско христиан ских предпосылок. В этой связи Ницше однажды сказал о Лейбнице, Канте, Фихте, Шеллинге, Гегеле и Шопенгау эре так: «Все они просто Шлейермахеры» (XV, 112)**. Ска занное двояко по смыслу: речь идет не только о том, что они, в сущности, являются скрытыми богословами, но и о том, что они, как говорит приведенное существительное, одновременно выступают как изготовители покрывал, ко торыми окутывают вещи. В противоположность этому пусть даже грубая отсылка сверхчувственного как неведо мого туда, куда, согласно Канту, принципиально не досяга ет никакое познание, является первым проблеском «чест ного» размышления в той двусмыслице и «производстве фальшивых монет», которые воцарились с помощью пла тонизма. Поэтому: «Серое утро. Первое позевывание разу ма. Петушиный крик позитивизма». Ницше видит наступ

207

ление нового дня. Разум, то есть в данном случае знание и вопрошание человека, пробуждается для самого себя.

«5. „Истинный мир“ — идея, ни к чему больше ненуж ная, даже более не обязывающая,— ставшая бесполезной, ставшая лишней идея, следовательно, опровергнутая идея: так упраздним же ее!»

На этом этапе Ницше уже обозначает первый шаг сво его собственного пути в философии. Теперь выражение «истинный мир» он пишет в кавычках. Это больше не те слова, содержание которых он сам мог бы подтвердить. «Истинный мир» упраздняется, но обратим внимание на причину: потому что он стал бесполезным, лишним. В предрассветных сумерках вырисовывается новый кри терий: утверждается то, что никогда и ни при каком отно шении не затрагивает человеческого существования, не притязает на него, и поэтому: «Светлый день; завтрак; возвращение bon sens и веселости; краска стыда Платона; дьявольский шум всех свободных умов». Здесь Ницше ду мает о перемене в себе самом, той перемене, о которой вполне красноречиво говорят заголовки написанных в ту пору сочинений: «Человеческое, слишком человеческое» (1878 г.), «Странник и его тень» (1880 г.), «Утренняя заря» (1881 г.) и «Веселая наука» (1882 г.). Платонизм преодо лен, поскольку сверхчувственный мир как мир истинный упразднен, но зато остается чувственный мир, находя щийся во власти позитивизма. Стоит поспорить и с ним, так как Ницше не хочет ни оставаться в рассветных су мерках, ни довольствоваться дополуденным временем. Несмотря на упразднение сверхчувственного мира как мира истинного все еще остается незанятым место, отве денное для высшего, и остается строительный чертеж с рассечением на высшее и низшее: позитивизм. Здесь сно ва возникает вопрос.

«6. Мы упразднили истинный мир: какой же мир остал ся? Быть может, кажущийся? … Нет! Вместе с истинным миром мы упразднили и кажущийся!». Добавление шестого этапа показывает, что Ницше должен (и как именно) стать выше себя самого и простого упразднения сверхчувствен ного. Об этом сразу же говорят взволнованный стиль и ма

208

нера письма, как только ясность сделанного им шага сме няется полным сиянием, в котором исчезает всякая тень. Поэтому: «Полдень; мгновение самой короткой тени; ко нец самого долгого заблуждения; кульминационный пункт человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA». Начало послед него этапа его собственной философии.

Описание всех шести этапов истории позитивизма за думано таким образом, что «истинный мир», о существо вании которого и праве на существование идет речь, каж дый раз соотносится с определенным видом человека, тем видом, который относится к этому миру. Поэтому «перевертывание» платонизма и, в конце концов, выход из него изменяют самого человека. При завершении пла тонизма решается вопрос об изменении человека. Имен но так надо понимать слова о «кульминационном пункте человечества», понимать как высшую точку этого реше ния — решения о том, должен ли с завершением плато низма завершиться и прежний человек, не должен ли прийти ему на смену такой человек, которого Ницше на зывает «последним человеком», или его тоже можно пре одолеть, и тогда будет положено начало «сверхчеловеку»: «Incipit Zarathustra». Под «сверхчеловеком» Ницше под разумевает не какое то чудесное сказочное существо, но человека, который превосходит прежнего. Однако преж ний человек есть тот, существование которого и его отно шение к бытию определяется платонизмом в какой либо его форме или смешением нескольких форм. Последний человек есть необходимое следствие непреодоленного нигилизма. Большую опасность Ницше усматривает в том, что дело может закончиться последним человеком, простым результатом всей истории платонизма, увеличи вающимся распространением и опошлением последнего человека. «Противоположность сверхчеловека — послед+ ний человек: я создал его одновременно со сверхчелове ком» (XIV, 262).

Это значит, что конец как конец становится виден толь ко из начала. Или наоборот: кто такой сверхчеловек, станет ясно только тогда, когда обозначится последний человек как таковой.

209

Теперь остается уяснить максимальное противопостав ление Платону и платонизму и увидеть, каким образом Ницше занимает свое место. Что происходит, когда вместе с истинным миром упраздняется и кажущийся?

«Истинный мир», сверхчувственное, и кажущийся мир, чувственное, вместе составляют то, что противостоит чис тому ничто: образуют сущее в целом. Когда оба мира уп раздняются, тогда все низвергается в пустое ничто. Ницше не может этого допустить, ибо он стремится к преодоле нию нигилизма в любой форме. Когда мы вспоминаем, что Ницше хочет через свою физиологическую эстетику утвер дить искусство на плотствующей жизни, вспоминаем, как именно он собирается это сделать, тогда мы видим, что речь идет о признании чувственного мира, а не о его уп разднении. Однако согласно дословному прочтению по следнего этапа истории платонизма «кажущийся мир уп раздняется». И это действительно так. Но согласно истол кованию платонизма «кажущийся мир» — это просто мир чувственный. Благодаря его упразднению открывается путь для принятия чувственного начала, а вместе с ним и нечувственного мира духа. Достаточно вспомнить о том, что Ницше говорит в 820 разделе «Воли к власти»: «Я же лаю себе самому и всем тем, кто живет, дерзает, жить без опасений совестливого пуританина,— желаю все большего одухотворения и разнообразия своих чувств; да, мы хотим благодарить чувства за их утонченность, полноту и силу и дать им лучшее от духа, что мы имеем». Таким образом, нет необходимости ни в упразднении чувственного, ни в уп разднении нечувственного. Напротив, необходимо покон чить с превратным толкованием и поношением чувствен ного, равно как и с превознесением сверхчувственного. Необходимо подготовить путь для нового истолкования чувственного на основе новой иерархии чувственного и нечувственного. Эта новая иерархия не предполагает про стой перемены мест внутри старой иерархической схемы и одной лишь высокой оценки чувственного и принижения нечувственного, не предполагает вознесения на самый верх того, что было в самом низу. Новая иерархия и новое утверждение ценностей означает изменение иерархиче

210

ской схемы, поскольку «переворачивание» платонизма должно привести к выходу из него. Насколько широко это происходит и может происходить у Ницше, насколько ши роко это приводит к преодолению платонизма — все эти вопросы должна задать критика, причем задать их только после того, как мы своей мыслью проследуем за глубочай шим волением мысли самого Ницше — через все неясное, двусмысленное и половинчатое, что здесь легко можно было бы поставить ему в укор.

Новое истолкование чувственности и волнующий разлад между искусством и истиной

Мы спрашиваем: какое новое истолкование и градация чувственного и нечувственного возникают в результате произошедшего «переворачивания» платонизма? В какой мере «чувственное» является подлинной «реальностью»? Какое изменение сопутствует этому «переворачиванию»? Какое изменение лежит в его основе? Мы должны задавать вопрос именно таким образом, потому что речь идет не о том, чтобы сначала совершить это «переворачивание», а потом, исходя из возникшего нового положения, спраши вать, что же получилось? «Переворачивание» скорее полу чает движущую силу и направление движения из нового вопроса и его основополагающего опыта, в котором истин но сущее, реальное или «реальность» должны быть опреде лены заново.

Нельзя сказать, что мы не готовы к таким вопросам, если вспомнить, что ради этого мы прошли дорогой целой лекции.

Прежде всего, четкое и строгое соотнесение всех вопро сов с искусством должно было воочию обозначить новую реальность. В частности, изложение ницшевской «физио логической эстетики» было задумано так, чтобы теперь у нас возникла необходимость основательнее разобраться во всем, что было там сказано, дабы проследить за основным направлением его истолкования чувственного, то есть уви деть, как Ницше, после того, как кажущийся и истинный

211

миры платонизма были упразднены, обретает место для своей мысли.

Основополагающей действительностью для искусства, согласно Ницше, является опьянение. В противополож ность Вагнеру он понимает это чувство раскрывающейся силы, полноты и попеременного возрастания всех способ ностей как бытие превыше себя и, таким образом, как к самому себе возвращение в высшей прозрачности бытия, а не как слепое, головокружительное парение. В то же вре мя Ницше видит в этом разверзание бездны «жизни», кроющихся в ней противоречий, но не как некоего нравст венного зла, не как чего то отрицаемого, а как того, что он принимает. «Физиологическое», чувственно плотское со держит в себе это «превыше себя». Этот внутренний на строй «чувственного» пояснялся через подчеркивание свя зи опьянения с красотой и творчества и наслаждения про изведением искусства — с формой. Для него характерны постоянство, порядок, перспектива, граница и закон. Чув ственное в себе направлено на перспективу, порядок, на то, что поддается управлению, на упроченное. Теперь нам ос тается все, что здесь сказано о сущности «чувственного», постичь в его принципиальных связях, чтобы увидеть, ка ким образом для Ницше чувственное составляет подлин ную реальность.

Живое открыто иным силам, но, противостоя им, оно в то же время упорядочивает их согласно форме и ритму, что бы тем самым оценивать их в перспективе возможного их вбирания в себя или отвержения. Согласно такому углу зрения все встречающее нас истолковывается в контексте жизненной силы этого живого. Этот угол зрения и наме чаемый им горизонт заранее определяют, что вообще попа дает в поле зрения живого существа и что не попадает. Ящерица, например, улавливает в траве еле слышный шо рох, но не слышит тут же сделанного пистолетного выстре ла. Следовательно, живое существо как бы «истолковыва ет» свое окружение и вместе с тем — все происходящее, причем не мимоходом, а в качестве основного процесса са мой жизни: «перспективное — основное условие всякой жизни» (VII, 4).

212