panchenko-monogr

ванию, отождествляемое с терминами «профилактика», «позитивное мышление». Антонимические предлоги «за» и «против» отражают противоречие: болея СПИДом, можно и нужно жить. Предлог «за» становится лозунгом в борьбе за жизнь.

Âсочинении «Моя невыдуманная жизнь» красной нитью проходит мысль, что первым шагом к преодолению проблемы является осознание. Термины «СПИД-сервис», «дискордантные пары» частотны. Особенностью данного сочинения является то, что автор ни разу не употребил термин «ВИЧ-инфицированный», заменив его словосочетанием «человек со знаком +», что говорит о большой любви и уважении к нему.

Âсочинении «ВИЧ-инфекция — это смертельный приговор» автор использует термины (ВИЧ, хроническая инфекция, вирус) для придания тексту научности. Кроме того, он хочет вызвать у читателя доверие к себе как к человеку, обладающему широкими знаниями в области медицины,

ò.е. термин указывает на компетентность автора: Есть заболевания хронические, от которых человеку не избавиться, — например, диабет или гипертония. Но это не значит, что они — «смертельный приговор» и их нельзя лечить. ВИЧ — это хроническая инфекция, то есть нет способа избавить организм от вируса. Часто в СМИ публикуют сообщения о «кудесниках», которые смогли вылечить ВИЧ — кто нагреванием человека до огромной температуры, кто молитвой и Святым Духом, а кто умением договориться с таинственными биополями. За этими сообщениями обычно стоят мошенники, выманивающие деньги у отчаявшихся людей. До сих пор не было зафиксировано ни одного случая «излечения» от ВИЧ. Но это не значит, что ВИЧ-инфекцию вообще нельзя лечить (Е. Морозова). Таким образом, термин становится инструментом воздействия на адресата, имеет прагматическую направленность.

Анализ сочинений выявил, что авторы вместо термина ÑÏÈÄ используют местоимение ‘он’, т. е. персонифицируют заболевание (см. портал aids.ru). Мысли авторов по поводу заболевания эмоциогенны. Таким образом они выражают свое эмоциональное состояние при помощи специальных слов (элемент эпидемии, нежданный гость, трещина, человек со знаком +). Каждый из них воспринимает болезнь по-своему, т. е. заболевание, а, следовательно, и эмоции — когнитивны.

Âтекстах, которые назовем отрицательно ориентирующими, часто используется терминологическое словосочетание «группа риска», которое неоднократно встречается не только статьях, но и выносится в заголовки. Это помогает термину выполнять функцию дезинформации, создания коммуникативных помех, т. к. население воспринимает

221

ВИЧ/СПИД как что-то далекое, не касающееся его, имеющее отношение только к наркоманам, гомосексуалистам и лицам с аморальным поведением, дискриминационное.

Отрицательным фактором является и то, что журналисты часто путают термины ÂÈ× è ÑÏÈÄ, когда пишут о «заражении СПИДом» и «больных СПИДом». До 1996 г. в заголовках публикаций не использовался термин ÂÈ×. Такого рода смешение также вводит читателей в заблуждение. Часто используемый термин «чума XX века» играет роль сравнения со страшным заболеванием, нагнетает спидо-фобию, истерию и средневековый страх перед инфекцией, а также способствует дискриминации и изоляции людей, живущих с ВИЧ.

Во второй половине 1980-х и начале 1990-х был распространен стереотип «СПИД — это угроза, исходящая от США и других капиталистических стран как средоточия всех пороков капиталистической системы». В заголовках статей использовались выражения «американский синдром», «ÑÏÈÄ-ââîç», «чума с Запада», т. е. термины несли в себе отрицательную коннотацию не только с медицинской точки зрения, но и с политической, играя роль политического устранителя.

Нередко термины ÑÏÈÄ è ÂÈ× используют в PR-компаниях для привлечения клиентов тем, что работники фирмы имеют санитарные книжки с отрицательным анализом на ВИЧ. Термин в данном случае выполняет аттрактивную функцию, являясь типичным примером грубой дезинформации общества и стигматизации тех, кто живет с ВИЧ. Отрицательно ориентирующие тексты, на наш взгляд, являются лингвоэкологически загрязненными, ложно ориентирующими.

Некоторые авторы информируют своих читателей о недоказанности существования вируса иммунодефицита. Причиной иммунодефицита они считают антибиотики, сульфаниламиды, бактерицидные препараты, противогрибковые, которые довольно часто используются бесконтрольно. По мнению авторов, проблема глобальная, но не из-за мифического вируса, а в силу факторов, оказывающих на иммунитет подавляющее действие. Авторы связывают заболевание с загрязнением окружающей среды, чрезмерным использованием антибиотиков, стрессами. Функция терминов заключается не только в информации, но и привлечении внимания к другой проблеме. В статьях авторы пишут о СПИДе, но имеют в виду другое — загрязнение окружающей среды, стрессы, аморальный образ жизни, нали- чие ГМО в пище и т. д., т. е. речь ид¸т о дискурсе, который «больше по значению, чем его текст, первичный смысл вытесняется ради вторичного»

222

[Beardsley, 1958, с. 138]. Бердсли называет этот тип дискурса самоопровергающим (self-controverting). Первичный смысл «вытесняется» различ- ными способами, например, высказываниями о ненаучности доказательств существования заболевания.

Анализ функционирования термина ÑÏÈÄ в научно-популярных статьях выявил, что он попадает в особое лексическое окружение, состоящее из единиц, тематически связанных между собой, которые, на наш взгляд, отражают эмоционально-оценочную коннотацию термина. Данные слова (метафоры) не только формируют представление о заболевании, но и предопределяют способ мышления о нем. Метафора становится способом когнитивной обработки информации, обладая следующими свойствами для более эффективного достижения прагматических целей: отображение знаний об одной концептуальной области в другой, что помогает быстрому восприятию и усвоению.

В статьях заболевание СПИД ассоциируется со следующими метафорами: нежданный гость; ÷òî-òî, бесконечно сильное, выбившее ногой входную дверь; третий лишний; он умный; трещина (ассоциация с трещиной на потолке); hysteria; stress. ÑÏÈÄ = ÂÑÅ (мысли в пустоте, сердце почти не бьется, не дышится) = страх = стыд. СПИД вызывает страх. Страх ассоциирован со словом ‘стыдно’. Получение информации о болезни, ее последствиях вызывает у пациента беспокойство, ужас. И это повышает, по нашему мнению, интенсивность эмоций, что отражается на вербальном поведении пациента, т. е. термин не экологичен, он вызывает отрицательные эмоции. Тем не менее, используя отрицательно ориентирующие выражения ‘чума XX века’, ‘смертельный приговор’, описывающие заболевание СПИД, Ю. Цигун стремится заинтересовать неподготовленного читателя, воздействовать на него, аргументировать, что с таким заболеванием можно жить. Автор, используя конкретизаторы (половым путем, через кровь, во время беременности, родов, через грудное вскармливание), доводит до сведения читателей информацию о путях передачи заболевания, при этом успокаивая читателей (за 30 лет произошли большие изменения), стали ясны пути передачи этой инфекции, изменилось и мышление больного, необходимо бороться и ликвидировать «серость» (т. е. не осведомлен о СПИДе).

Термин ÑÏÈÄ — это не только нарушение иммунной системы, это проблемы пациента, его семьи. Поэтому существует различие между определением данного термина в словаре и эмоционально или оценочно окрашенной трактовкой в статьях.

223

Главной темой статей о СПИДе в английском языке является сострадание (suffering): Suffering is a culturally and personally distinctive form of affliction of the human spirit. If pain is distress of the body, suffering is distress of the person and of his or her family and friends. The affliction and death of persons with AIDS create master symbols of suffering; the ethical and emotional responses to AIDS are collective representations of how societies deal with suffering [Farmer, 1989, p. 138]. Ключевое слово — “suffering” — жалость, сочувствие. Термин ÑÏÈÄ вызывает эмоцию «сострадание», которая выражена лексикой, относящейся к теме сочувствия, сострадания. Слово ‘сострадание’ повторяется несколько раз с разными оттенками (affliction, distress). Это придает заболеванию эмоциональную окрашенность, данная лексика косвенно участвует в создании его образа.

В следующем примере термин ÑÏÈÄ окружен лексикой, отражающей оптимизм ВИЧ-инфицированного: My feet itch, my chest itches, I have warts on my face, and my weight is ten pounds below what it ought to be. I have no energy, my legs don’t work right, I am subject to periodic depressions, and my friends and colleagues don’t know what is wrong with me. But I am alive, working every day, enjoying the closeness of a loving wife and family. I do not feel like a dead or a dying man. I feel very much alive [Living with Aids, 1989, p. 92]. Несмотря на болезненные проявления заболевания, автор проводит мысль, что он жив, он работает. Сравнение like a dead or a dying man отражает следующее значение: «у меня СПИД, но я живу (I am alive)», I am subject to periodic depressions, íî ÿ æèâó. Данный образ поддерживается словосочетанием enjoying the closeness of a loving wife and family. Таким образом, термин ÑÏÈÄ конкретизируется специальными словосочетаниями, которые указывают на страдание, горе и печаль ВИЧ-инфицирован- ного, через них проводится мысль, что заболевание сложное, эмоциогенное, а ВИЧ-инфицированные нуждаются в сострадании и сочувствии. Сострадание помогает ВИЧ-инфицированному бороться с болезнью. Приведенные примеры показывают, что термин ÑÏÈÄ приобретает дополнительный оттенок значения — страдание, горе и сострадание, сочувствие.

Анализ серий статей о СПИДе позволил вывить лексико-семантичес- кий портрет понятия. Это дает нам возможность предположить, что креативное поле данного заболевания открыто. Каждый автор по-своему понимает болезнь. Термин ÑÏÈÄ представляет микромир, в котором отражается кусочек реальной действительности. Осмысливая себя в заболевании, больной воспринимает свою жизнь, мир вокруг, выделяя самое главное. Это отражается в языковой номинации: осмысление заболевания находит словесное выражение в метафорических наименованиях СПИДа. В зависимости от цели своей статьи автор номинирует СПИД, который, благодаря контексту, легко семантизируется.

224

Нами была выявлена 21 номинация на русском языке: чума XX века, страшная болезнь, самая страшная болезнь, особая реальность, СПИД-западня, СПИД — крупнейшая фальсификация нашего времени, мистификация мирового масштаба, СПИД-истерия, ÑÏÈÄ-òðå- щина, СПИД=ВСЕ, незваный гость, третий лишний, он умный, американский синдром, СПИДоввоз, Чума с Запада, угроза, исходящая от США, концентрированное заболевание, феминизированная эпидемия, семиглавый дракон, болезнь ума, синдром приобретенного интеллектуального дефицита, миф, новая болезнь, идеальный убийца, замышленное убийство, бездонная кормушка для бессовестных уче- ных.

Все лексические наименования, репрезентирующие СПИД, отрицательно коннотативны, вызывают негативные эмоции у читателей. Это есть вербальное пространство заболевания СПИД, формирующее знание о нем, порождающее новый образ заболевания, который читатель может принять за истинный. Данная лексика способна выполнять деструктивную функцию по отношению к ВИЧ-инфицированным, «разрушительно влиять на параметры самого языкового пространства и стоящего за ним сознания людей» [Шаховский, Ионова, 2012, с. 323].

Функционирование в англоязычных текстах словосочетания ‘dirty disease’ (болезнь грязных) аргументирует неэкологичность термина ÑÏÈÄ, ассоциируя его с чем-то нехорошим, грязным. Общеупотребительное значение прилагательного ‘dirty’ заставляет адресанта невольно переносить отрицательное отношение на понятие, еще больше усиливая негативную связь с болезнью. Использование данного словосочетания в качестве термина по отношению к СПИДу выявляет отношение коммуниканта к понятию. Большинство словосочетаний имеют различные оттенки эмоциональной окраски: иронии (СПИД-истерия), неодобрения, пренебрежения (a dirty disease), презрения (СПИДоввоз), жалости (незваный гость), сравнения с человеком (он умный), угрозы (global disaster).

Номинации в газетных статьях можно классифицировать с точки зрения информации о самом заболевании (страшное заболевание), отношения правительства к нему (СПИД — крупнейшая фальсификация нашего времени, мистификация мирового масштаба), отношения пациента к своему заболеванию (незваный гость, третий лишний).

Лексический портрет СПИДа эмоционален, выразителен, поскольку в нем проявляются чувства, эмоции, переживания. Некоторые сочетания слов можно назвать синонимами, которые различаются по степени эмоциональной напряженности. Например; ÷óìà XX âåêà — ассоциация с тя-

225

желой и страшной болезнью средневековья, чума с Запада — угроза. Данное заболевание вызывает презрение и номинируется как gay men, drug addicts, inner city ethnics, Haitians. Можно задать риторический вопрос: почему ÷óìó называли религиозной проблемой (religious problem), а СПИД — вызывающим ужас заболеванием (dread disease). Об этом пишет в своей статье П. Фамер: СПИД вызывает иронию и призывает к морали, это — угроза и потеря времени. Далее автор пишет, что данный термин ассоциируется с геями, наркоманами, африканцами. Автор обозначает заболевание как terror of lingering and untimely death, the panic of contagion, the guilt of «self-earned» illness [Farmer, 1989, p. 135—162]. Эмоциональный компонент слова, который применяет автор по отношению к болезни, отражает факт эмоционального переживания.

Результаты исследования газетных и журнальных статей показали, что СПИД в сознании авторов ассоциируется со страшными болезнями (÷óìà XX âåêà), политикой (крупная фальсификация), человеком (незваный гость, умный, gay men), животными (семиглавый дракон), окружающей средой (disaster), временем (time-bound, losses of time), абстрактностью (mystery, ìèô). Определение, данное заболеванию (бездонная кормушка для бессовестных ученых, умышленное убийство, идеальный убийца), выделяет категорию нравственности. Интенсионалом лексико-семантического портрета ÑÏÈÄ является словосочетание страшная болезнь, импликационалом — фальсификация, mystery.

Итак, исследование лексико-семантического портрета ÑÏÈÄ позволило сделать вывод, что данное заболевание ассоциируется с чем-то особенным, мистическим. Авторы в своих статьях вкладывают один смысл — «страшное заболевание» («чума XX века»), тем самым нагнетая истерию и страх перед инфекцией, а также способствуют дискриминации и изоляции людей, живущих с ВИЧ, т. е. термин неэкологичен. Термин ÑÏÈÄ эмоциогенен. Это еще раз подтверждает суждение В.И. Шаховского, что «эмоции тесно связаны с квалификативно-оценивающей деятельностью человека и являются компонентами структуры его мыслительной деятельности» [Шаховский, 2009, с. 47].

В заключение отметим, что термин ÑÏÈÄ нарушает экосистему человека, предполагая разрушительный процесс, протекающий в его сознании, является «лингвотоксичным» элементом, выполняет аттрактивную, деструктивную функции, поэтому врачам, журналистам, общественным деятелям, занимающимся проблемой СПИДа, необходимо внимательно относиться к словоупотреблению, которое оказывает важное влияние на экологию языка и отрицательно сказывается не только на ВИЧ-инфицирован- ном, но и на его родственниках и друзьях.

226

ЛИНГВОЭКОЛОГИЯ КАК РАЗНОВИДНОСТЬ СИНЕРГИЙНОЙ ПАРАДИГМЫ: ПРЕДМЕТНАЯ СФЕРА, ДИСКУРСИВНЫЕ ПРАКТИКИ И ЭВРИСТИЧЕСКИЕ РЕСУРСЫ

А.А. Романов, Л.А. Романова, Е.В. Малышева

Со второй половины ХХ и первого десятилетия ХХI в. не прекращается поиск коммуникативно-социальных и социально-психологических механизмов, способствующих построению гибкой системы отношений лич- ности с социальной средой, что привело к выделению и описанию различных научных школ, направлений и парадигм, а также использованию всевозможных конструктивных построений (конструктов), в том числе и таких, как «вера», «духовность», «фанатизм», «медиальность», «миф», «диспозиция модальности ß-говорящего субъекта» в ситуации деятельностной коммуникации, «ß как посредник между первым и третьим мирами», «эмоциональный интеллект», «синергия (synergeia)» в ее различ- ных — богословских, антропологических и чисто синергетических — проявлениях, «дискурс» и др. Подробнее о некоторых научных парадигмах указанного периода и функциональных конструктах см.: Берзницкас, 1980; Берестнев, 1999; Луман, 2005; Романова, 2005; 2009; Романов, Романова, 2009; Романов, Немец, 2006; Романов, Новос¸лова, 2012; Хоружий, 1995; 2010 и др.

В работах отмечается, что особая важность и актуальность поиска новых научных парадигм обусловливаются спецификой зарождения постиндустриального общества, общества постмодерна с его IT-техноло- гиями — «сетевого общества» в данную эпоху, породившую нынешний кризис социоэкономических отношений и духовности, именуемый в на- учной литературе «кризисом антропологичности». Этот кризис проявляется во всех гранях человеческой жизнедеятельности: от культуры, науки до экономики и экологии. Ускоренное технологическое развитие, сделавшее более доступными средства связи, передвижения и межкультурного общения, привело в конце 1960-х годов к радикальному изменению качества жизни. Такое повышение качества жизни можно оценить как положительно, так и отрицательно, правда, при этом отрицательная сторона способна оказывать достаточно серь¸зное влияние на психологическое состояние личности, т. к. итогом действия этих процессов считается появление общества постмодерна с децентрацией индивида.

Характерной чертой общества постмодерна является отрицание опыта тех, кому необходимо ощущение укорен¸нности собственного бытия в

© Романов А.А., Романова Л.А., Малышева Е.В., 2013

227

чем-то «внешнем», «объективно истинном». В исследованиях отмечается, что развитие современных IT-технологий вовлекает людей в орбиты различных культур и субкультур, в результате чего исчезает базисное общественное согласие. По своему существу такое общество ставит под сомнение объективизм, предлагая взамен субъективистскую и релятивистскую перспективу, где отрицается объективное, а истина измеряется лишь субъективным опытом (ср.: [Романова, 2009]). Уместно в этой связи привести замечание Ф. Ницше, сделанное им более ста лет тому назад, но не потерявшее своей актуальности и сегодня: «Вс¸ наше знание — лишь перспектива».

Èхотя такой конструктивистский подход можно было бы приложить

êбольшинству категорий человеческого опыта, в частности соотнести с психологической, психосоматической, общественной, культурной, духовной, религиозной и другими сферами деятельности человека, тем не менее начавшаяся с конца 1960-х годов эпоха модернизма, постмодерна и современного сетевого общества с его IT-технологиями характеризуется в информационно-культурологическом плане тем, что развенчивает основы культуры бытия, где даже современная наука уже предста¸т «обманщицей, впадающей в бесчисленные ошибки», чреватой к тому же непредсказуемыми последствиями экологического кризиса (достаточно вспомнить, например, недавние катастрофы с АЭС в Японии), а авторитет в любой его форме низвергается политическими бурями, прокатывающимися по миру (ср. феномен «арабской весны» и ее последствия). Даже подвергнутый сомнению в предшествующую секулярную эпоху религиозный авторитет сегодня в ещ¸ большей степени уступает свои позиции под натиском нового «альтернативного» мистицизма, оккультизма и сектантства, «начало которым положила психоделическая революция» (ср.: [Тоффлер, 1999]).

Сегодня под сомнение ставятся даже основоположения духовности, морали, искусства, истории и целого ряда других областей. В частности, в этом определенную роль сыграла феминистская критика многих аспектов культуры — от языка до способов мышления и выработки причудливых социолингвистических форм политкорректности, определяемой как «стиль общественной коммуникации и государственного устройства, при котором надлежащим образом обеспечиваются права меньшинств — любых: религиозных, культурных, сексуальных, расовых или этнических» (ср. термин «гидра по имени политкорректность» в работе [Шаров, 2010, с. 31— 32]). Политкорректность выражений свойственна, главным образом, англосаксонскому миру, а также Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Скандинавии и Франции; о положении в Германии см.: [Романов, Морозова, Носкова, 2007, с. 188—195]).

228

Надо заметить, что политкорректные фразы как формы гендерно-ней- трального языка — детища феминизма, изобретенные частью общества (в первую очередь, контролирующей сферу информационного обмена и рынка СМИ), по мнению К.С. Шарова, «иногда глупы до абсурда» [Шаров, 2010, с. 32]. Например, отмечается, что в рамках концепции гендер- но-нейтрального или «несексистского языка» политкорректности запрещается поздравлять собеседников с Рождеством Христовым, поскольку это может оскорбить атеистов (как будто непонятно, что атеисты и так не празднуют Рождество). Негра запрещено называть негром, ч¸рным, чернокожим и т.п., он становится афроамериканцем. В настоящее время афроамериканцы проживают, по-видимому, не только в США (также заметим, кстати, что, по мнению К.С. Шарова, США опережают по данному показателю политкорректности все страны мира, взятые вместе), но и в странах Центральной Америки, равно как и на Карибах, только в Африке пока не живут афроамериканцы. «Толстый человек» — ненормативное употребление в рамках политкорректного новояза, он — «развивающийся горизонтально». Опаздывающий никуда не опаздывает, а перепланирует сво¸ расписание. Дебил — всего лишь «альтернативно одаренная личность». Охотник — «убийца животных». Скотоводческая ферма — «концлагерь для скота». Дерево — «единица по восстановлению кислорода» [Шаров, 2010, с. 32].

В этом плане любопытные данные предоставляет поисковая система «Гугл»: недавно в США появился официально издаваемый в ряде штатов «РС lexicon» — мини-словарь политкорректного языка, в котором, в частности, можно найти следующие гендерно-ориентированные примеры:

— нельзя говорить и писать слово “woman”, надо изменить его на слово “womYn” (в русском языке аналогом может быть, например, «женЩина»), а если кого не устраивает это слово, то пусть употребляет “vaginal-American” (вагинальный американец). Заметим, что аналогич- ную картину можно наблюдать и в немецком языке. Так, А. Меркель часто упоминается в германских СМИ не как канцлер Германии, а как «канцлерØà» (die KanzlerIn), а выражение «Gott sei Dank» (Слава Богу) рекомендуется в плане политкорректности (т.е. фиктивной, не референтной семантики) заменить на «GцttIn sei Dank», а также Mensch — MenschIn, где суффикс In является грамматическим (но не биологиче- ским) показателем рода. Выражение «Wir warden uns versцhnen» (Мы помиримся, дословно: мы станем сыновьями) следует произносить как «Wir warden uns vertцchtern», где понятие «сын» заменяется на понятие «дочь» [Романов, Морозова, Носкова, 2007, с. 188—195]. Авторы отмечают, что масштабы феминистской истерии в области языка все

229

больше напоминают гротеск. Так, в 1994 г. жители г. Buchholz решили использовать в официальных документах только наименования женского рода: с этого времени городом управляет (и это зафиксировано во всех документах) von BьrgermeisterIn (букв. «бургомистерша») Joachim Sсhleif, хотя Joachim Schleif — мужчина [Романов, Морозова, Носкова, 2007, с. 193];

—слово «девушка» не политкорректно, поскольку указывает на «девственность как нелогичный пережиток прошлого», его нужно изменить на “pre-womyn”, т.е. «пред-женЩина»;

—«домохозяйка» меняется на «домашний инженер»;

—«стюардесса» — на «сопроводитель полета»;

—«проститутка» — на «жертва несчастья»;

—«человек» — на «дитя Земли» [Шаров, 2010, с. 36].

К этому также следует добавить, что «в обороте прихожан современных англиканских церквей в США, Великобритании и странах Британского союза вращается огромный (около 250 млн экз.) тираж “Gender-inclusive Bible” («Гендерно корректной Библии») издательства “Good News”, в которой нет ни одного (!) местоимения He (Он). До смешного курь¸зен следующий факт. Архиепископ Кентерберийский и королева (которая de facto является главой англиканской церкви) утверждают, что такой шаг вызван их с архиепископом неуверенностью, что Бог не обладает внешностью черной женщины» [Шаров, 2010, c. 43]. Любопытно, что и в немецком языке можно наблюдать похожую тенденцию. Так, вместо выражения «Liebe deinen Nдchsten» («Люби своих близких»; «возлюби своих ближних») можно встретить «Liebe deinen Nдchsten, deine Nдchste und dein Nдchstes» («Воз / Люби своего близкого / ближнего — представителя мужского рода, свою близкую / ближнюю и своего близкого / ближнего (т.е. ребенка — das Kind как представителя среднего рода в немецком языке), т. к. ребенок тоже имеет право на любовь») [Романов, Морозова, Носкова, 2007, с. 195].

И точно так же, как с движением за гражданские права солидаризировались самые разные меньшинства, феминистская критика была использована другими группами для того, чтобы подвергнуть сомнению общепринятые представления о духовности, морали, красоте, здоровье, устройстве семьи, сексуальности, «несостоятельности» и «неуспешности» лич- ности в обществе (можно вспомнить нашумевшее в отечественных СМИ заявление одного из представителей класса имущих: «кто не имеет миллиард, тот пусть ид¸т в ж…»), не пытаясь даже рационально осмыслить накопленный опыт, порожденный ускорением процесса развития, а, напротив, стремясь только к умножению «миров» жизненных альтернатив индивида [Кон, 2010; Романов, Немец, 2006; Романов, Романова, Носкова, 2006;

230