Богушевич

Франциск Казимировиц Богушевич (1840—1900) — белорусский поэт-мыслитель. Происходил из мелкопоместной шляхты. Прини­мал участие в восстании 1863 г. в Белоруссии и Литве.

Творческая деятельность поэта развернулась в послед­ней четверти XIX в. Он рас­сматривал философские во­просы с точки зрения их зна­чения для общественной жизни..

Ф. К. Богушевич призна­вал, что окружающий нас мир существует независимо от нас, существовал до нас и будет существовать после нас.

Как атеист, он считал бога выдумкой власть имущих для духовного угнетения народа. Богушевич критиковал рели­гиозную мораль с ее упова­ниями на бога. В противопо­ложность ей он пропаган­дировал борьбу за коренное улучшение жизни на земле, отрицал существование веч­ных и неизменных нравствен­ных принципов, поэтизировал труд и ненавидел эксплуата­торов.

В эстетических взглядах Богушевич придерживался револю­ционно-демократических принципов реализма, идейности и народ­ности искусства и литературы.

527

Богушевич боролся за национальную свободу и право каждого народа самому определять свою судьбу, отмечал, что белорусская нация, несмотря на многовековой национальный гнет, сохранила свой язык, культуру и отдельную территорию. Он призывал не забывать родного белорусского языка, чтобы избежать денациона­лизации и развить белорусскую национальную культуру.

Подборку фрагментов us произведений Богушевича осуществил автор данной вступительной статьи И. П. Лущицкий по изданию: Ф. Богушевич. Стихи. М., 1965.

БОГ НЕ ПОРОВНУ ДЕЛИТ

Бог сиротину любит, да доли не дает. Народная поговорка

Почему на свете белом Не по правде делит бог? Этот — жирный да дебелый, Раззолоченный до ног, А другой, едва прикрытый, И онуче был бы рад; Свитка светится, что сито, Всюду дыры меж заплат.

Тот — домов настроил много, Да каких, — что твой костел! Поселить бы там хоть бога, Так и бог бы не ушел. А другой — в хлеву ютится, Ветер ходит, дым и снег, Тут и телка, тут и птица, Тут и мука, тут и грех.

Этот — странствует в вагоне, Вымыт, вылощен, прикрыт, Мчится — ветер не догонит, Сам же спит себе да спит. Тот — в морозы да в метели. Что всю кровь застудят в лед, По сугробам еле-еле С узелком своим ползет.

Этот — хлеба и не знает,

Только мясо да пирог,

И собакам он кидает

Все, что сам доесть не мог.

У другого ж — хлеб с мякинкой,

В миске — квас да лебеда,

Пища — сообща со свинкой,

Пополам с конем — вода.

На того — в сплошные будни Спину гнут десятки слуг; Жир его трясется студнем, И подушки — вместо рук.

528

А вот этот — для десятка Дармоедов льет свой пот. Весь он высох, как облатка, Руки тонки, впал живот.

(стр. 28—30)

ПРАВДА

Ой, горько мне, тяжко! Тяжка не сермяжка, А лютая доля, Все боле и боле.

Ох, тяжкая доля! Уж лучше б, казалось,

Вот взял провалился, слезами залился!

Как жить, если столько мне горя досталось!

Ой, боже мой, боже, зачем я родился?!

Уж лучше б не знать языка мне родного,

Когда я не смею сказать того слова,

Которое б люди, услышав, узнали,

Узнали да правдой заветной назвали;

Чтоб всюду то слово гуляло по свету,

Как солнца лучи в пору красного лета;

Чтоб взоры людей от него просветлели,

Как лица детей на пасхальной неделе;

Чтоб крепко людей это слово спаяло,

Чтоб недругов больше на свете не стало,

Чтоб люди раскрыли друг другу объятья,

Чтоб долей и хлебом делились, как братья.

Вез этого слова немой я калека!

Уж лучше молчать до скончания века!

Зачем же мне очи, что толку в них, ясных?

Чтоб видеть, что я из несчастных несчастный?

Чтоб душу терзала тяжелая доля,

Чтоб сердце рвалось и сжималось от боли?

Чтоб было чем плакать и днем и средь ночи?!

Ой, боже мой, боже, возьми мои очи!

А уфк зачем мне, коль слышать не могут

Ни добрых людей, ни всевышнего бога?

Затем ли, чтоб слушать мне ругань людскую

Да ту самогудку, что плачет, тоскуя,

Жалейку, что, как не бодрись ты, играя,

А все в ней печаль без конца и без края?

Затем ли, чтоб слушать лишь горькие стоны

Бездомных и беглых кандальные звоны?

Господь, не глумись надо мной и над ними.

Ты сделай нас всех, будто камень, глухими!

Покуда нет правды — все думы немилы,

А жить без нее нет охоты и силы!

Просил я у бога: «Отверни ты, боже,

Нашу долю злую на сухие пущи,

Отверни на камень иль на бездорожье,

На глухие топи, на песок сыпучий,

Чтоб не знать, не ведать в жизни человеку

Этой доли нашей до скончанья века!»

529

Не слыхал он стона, не увидел муки.

Крест мне въелся в плечи, а оковы — в руки!

Я просил соседей со мной поделиться, —

Крест помочь нести мне, как «с богом не биться»?

Засмеяли люди меня, как шального,

И к тебе, мой боже, спровадили снова;

Там, сказали, правда, а здесь только сила!

Дескать, правда раньше по свету ходила,

Дескать, правда раньше тут скиталась нищей,

Давно ее люди свезли на кладбище,

Камнем завалили, землю запахали,

Чтоб о ней на свете слыхом не слыхали.

Говорят недаром: «Правда в небе где-то,

Нынче ж ходит кривда по белому свету».

Вороти ж ты, боже, правду ту святую

На землю, слезами щедро залитую!

Посылал ты сына, его не узнали, ·

Мучили за правду, смертью покарали;

Пошли ж теперь духа, да пошли без тела,

Чтоб одну лишь правду вся земля имела!

(стр. 36—39)