[Философия]

И тут опять я не обойдусь без маленького отступле­ния... Мне надо остановить ваше внимание на этом поня­тии «вывод», или «результат», ради его противоположно­сти с понятиями «пророчества» и «отвлеченного постро­ения».

Вывод — это заключение, следующее за рядом исследо­ваний, наблюдений, определенных данных; если дело яв­ляется как вопрос, как задача, то вывод есть уяснение на основании уже найденных, уясненных фактов, разрешение неизвестного по его отношению к ряду известных. Проро­чество, напротив того, только фантастическое предположе­ние, что вот то-то непременно совершится таким-то обра­зом — и тут берется или отношение к несуществующему факту, или несуществующее отношение к какому-нибудь факту, или просто не берется никакого основания и во­обще предположение дается на веру. Также и отвлеченное построение есть принятие какой-нибудь мысли на веру и потом из этой мысли ведется ряд заключений, которые из нее, может быть, и следуют, но самая мысль и эти заклю­чения вовсе не обращают внимания на действительность вещей и их значение и могут с ними совершенно не совпа­дать. К пророчеству и отвлеченному построению человек чрезвычайно склонен; они ему кажутся ясны, хотя бы и не были ясны; на них основаны успехи вообще всех рели­гий и метафизик и все трудности, становящиеся на пути положительного знания, которое есть только «вывод» из известных определенных данных, и на пути положитель­ного дела, которое есть практический «вывод» из сущест­вующих обстоятельств, постановка в жизнь — искомого, выведенного положительным знанием. Уже из этих вскользь сказанных определений вы видите, как глубоко расходятся направления положительного «вывода» и «ми­стического или метафизического построения».

Вы, вероятно, знаете книгу Конта (Traite de philoso­phic positive) ' и, следовательно, знаете его деление исто­рии на эпохи религиозные, эпохи метафизические и эпохи реального (положительного) изучения. Как ни трудно про-

197

вести в истории резкие разграничения, вставить в рамки классификации жизнь, которая слагается из многоразлич­ных элементов и переливается из одного склада в другой непрерывным током, как ни трудна такая задача, как ни опасно ей самой попасть в круг метафизического построе­ния, — тем не менее это деление Конта выведено из со­вершенно верного наблюдения. Его можно подметить не только в истории, но в каждой человеческой жизни, хотя бы самые переходы из одного склада в другой и остава­лись неуловимы. Потребность достоверности в понимании и жизни заставляет детство, при неразвитости средств и сведений, прибегать к фантастическим образам и верить в их существование, в случайностях искать предзнамено­ваний, пророчествовать; заставляет юность, также при не­развитости средств и сведений, из отвлеченной мысли, хотя бы ничем не доказанной, развивать и принимать за действительность целый отвлеченный (метафизический) мир, нимало не заботясь, насколько по дороге встречается вещей, его опровергающих. Наконец, только зрелый воз­раст ищет достоверности в наблюдении и опыте, т. е. в по­ложительном изучении действительных данных, и на нем основывает свои «выводы». Я не спорю, что пути обычно являются смешанными: подчас ребенок прибегает к на­блюдению и опыту; подчас зрелый человек, ошибаясь в наблюдении, сворачивает на метафизические построения и фантастические верования; но все же означенные три способа искания достоверности в понимании и жизни (ре­лигиозный, метафизический и положительный) друг от друга различны, и тот или другой является главным, су­щественным, преобладающим деятелем разных возрастов человека (даже в его обыденных отношениях) и разных эпох истории, так как каждый способ присущ тому или другому физиологическому складу или строю обществен­ных обстоятельств.

Боюсь закончить это отступление, не объяснившись с вами, сколько возможно, дотла; боюсь, чтоб вы не придали «названиям» какого-нибудь иного значения и не припи­сали мне мыслей, которых я не имею. Таким образом, не подумайте, чтобы я слову «метафизика» и слову «филосо­фия» придавал одинаков значение и разом изгонял из по­ложительного понимания метафизические и философские вопросы. Под словом «философия» обычно разумеются об­щие мировые основания или общие основания целой груп-

198

пы явлений, и потому философские вопросы составляют естественную потребность человеческого разумения; только «метафизика» решает их на свой лад, т. е. принимает за философское основание предполагаемые ею мысли, идеи, предшествующие фактам, и группирует факты сообразно им, между тем как положительное понимание из сущест­вующих фактов выводит общий закон их существования, который и есть уяснение, решение философского вопроса. Поэтому Конт был совершенно прав, назвавши свою науч­ную методу «положительной философией».

Заметьте также разницу между «математической» мето­дой и методой «отвлеченного построения (метафизичес­кой)». Математическая метода есть вывод из существую­щих количественных отношений, постоянное разрешение уравнений; между тем как «отвлеченное построение» есть произвольное развитие системы на основании предположе­ния. Поэтому я не могу разделять мнения, чтобы матема­тическая метода была дело чуждое в понимании какого-либо вопроса, не исключая вопроса общественного, и не могу себе представить, чтобы она, сознательно приложен­ная, не входила в разрешение этого вопроса как важное пособие. Если я стану избегать ее в наших письмах, то это, конечно, вина не математической методы, а наших личных затруднений (I, стр. 694—697).

Наука может быть только одна: наука мира. Все остальные науки — ее подразделения; отдельная самобыт­ная наука невозможна, потому что все явления только относительные. Это основное понимание науки для чело­века естественно; достигает ли оно совершенной ясности, определенного понятия или только вращается в колебании какой-то туманной идеи, но оно всегда присуще человеку. От этого во все века человек для основания своего знания искал начало мира. Когда понимание находилось на сте­пени туманной идеи, человек прибегал к самому легкому способу постановления начала мира, к самой удобной гипотезе, посредством которой можно было объяснить все без труда и знания: он ставил начало мира вне мира и называл его богом, творцом. Богу он уже переставал искать начала, принимая его за первоначальный факт, хотя не было никакой логической причины остановиться на этом и можно было совершенно законно спросить: кто создал бога и так далее, в бесконечность.

Но понимание не могло удовлетвориться принятием на

199

веру туманной гипотезы первоначального факта; из этой точки отправления нельзя было развивать знание, науку; из нее развилась только религия, выражавшаяся в разных фантастических представлениях, смотря по складу времен и народностей. Остановиться на религиозных пониманиях люди, по крайней мере доля ясно мыслящих людей, не могли; потребность выйти из веры в знание, из гипотезы в понятие несгнетаема. Эта потребность всегда искала удовлетворения. Переход из веры в знание, однако, делал­ся не скачком; человек цеплялся за старое верование и за новое понимание и старался связать их, пока не отделы­вался совершенно от старого верования. Таким образом, переход из религии в науку совершался посредством пан­теизма. Чувство, что для того, чтобы постановить начало мира, первоначальный факт, надо, чтоб этот факт был не созданным, а просто сущим, лежало в религии, ставив­шей бога вне мира; чувство этой необходимости перехо­дит и в пантеизм. Но так как понимание уже не видит никакой достаточной причины, чтоб первоначальный факт лежал вне мира, то оно примыкает его к миру и внутрь всего мироздания вставляет божество. Наконец, понима­ние усматривает, что, постоянно вставляя во все члены формулы одну и ту же произвольную величину, оно делает совершенно лишнее и что, отнявши эту величину, отноше­ния нисколько не переменятся; тогда понимание отбрасы­вает пантеизм, как прежде отбросило религию, принимает природу за факт и входит в положительную науку. [...]

Но каким образом начать эту положительную науку? Тут обычно люди прибегали к двум противоположным пу­тям: иные начинали с исследования каких-нибудь явлений отдельных, уходили в специализм, в котором приносили огромную пользу, достигали огромных открытий, более или менее основанных на отдельных гипотезах, так что процесс какого-нибудь явления становился ясным, а ги­потеза ничего не объясняла. Эти люди обычно теряли связь общей задачи мироздания и становились даже рав­нодушными к вопросу о начале мира, равно удобно согла­шаясь на религиозное или пантеистическое воззрение или на отсутствие всякого воззрения. Другие, напротив того, думали, что прежде всего надо постановить законы мышле­ния и что без уяснения этих законов никакое понимание невозможно. Эти люди, обычно, приходили к идеализму или по крайней мере не могли оторваться от дуализма, и

200

различие познающего и познаваемого приводило их к ог­ромной работе над познающим, который у них являлся сам по себе, чем-то особым от природы, духом, а позна­ваемое в сущности ускользало от их понимания. Строя законы духа и мышления из абстрактных наблюдений над процессом мышления, они из своего абстракта ни­куда и не выходили; принимая мышление не за функцию, а за нечто самобытное, они приходили или к отрицанию видимого мира (абсолютному скептицизму) или налагали на него не приложимые к нему, с действительностью не совпадающие законы и собственно до знания, до положи­тельной науки не достигали, вращаясь в раздвоении (дуа­лизме) абстрактного человека и реального мира. Из этого воззрения так же легко было дойти до постановки абсо­лютного, первоначального Я, т. е. возвратиться к пантеи­стическому и религиозному, во всяком случае идеальному и дуалистическому воззрению, следуя выводам, опытом не проверенным, как легко было специалистам принимать всякое воззрение, следуя равнодушно к постановлению основного начала.

Но, как я сказал, необходимость постановить начало мира присуща человеку, и он так же мало может удовле­твориться в науке, как и в религии, не взяв его в основа­ние. Только я думаю, что принятие за первоначальный факт гипотезы абстрактного Я не может удовлетворить, по­тому что такого абстрактного Я не существует; оно толь­ко антиномия с реальным миром, а не факт, а чтоб пони­мать (или познавать), для этого еще не нужно построе­ния законов мышления, так как человеку для того, чтоб плавать, еще не нужно знать механики. Он плавает, по­тому что он на это способен, и знание механики ему по­служит только проверкою процесса плавания, которое он тогда разберет как функцию своего организма и среды, на которой он плавает. Точно так же человек мыслит, по­тому что он на это способен, а, действительно, объяснить процесс мышления он может только тогда, когда его зна­ние посредством ряда изучений мировых явлений дойдет до объяснения процесса мышления как функции предше­ствующих данных. Когда он дойдет до этого, тогда, по­жалуй, он может процесс мышления приложить как про­верку к пройденному пути; но построить этот процесс без изучения предшествующих данных — дело фантазии или идеализация абстрактного эмпиризма, а не дело науки. [...]

201

Стало, мы остановились на том же; как приступить к положительной науке, не упустив из виду общей связи, т. е. не приняв науку как науку мира и не постановив ей общего реального основания, т. е. не определив реального начала мира? Я надеюсь, что это выражение не для всех покажется слишком страшным. Оно гораздо страшнее, когда относится к гипотезе, а не к факту.

Мы в мире знаем много отдельных существований, или вещей, из которых мы ничего не можем принять за перво­начальный факт, потому что каждая является нам как следствие разных предшествующих данных. Понятие же начала всегда представляет нам предел, дальше которого нечего искать. Вообще понятие начала в отдельных явле­ниях (отношениях) представляет нам понятие исходной точки, по той стороне которой что-нибудь другое, понятие точки, которую в данном случае мы можем или хотим принять за предел. Понятие же начала мира представляет нам предел, дальше которого вовсе нечего искать, где уже нет иного предела чему-либо. Стало, такой предел должен быть общий равно для всех отдельных существований, как и для их совокупности. Мысль, выраженную словом (а иного выражения для мысли, или просто: иной мысли мы не знаем), мы находим только как функцию человече­ской жизни и не можем принять ее за первоначальный предел. Остается искать общий предел в видимом мире, не принимая в расчет отдельности существований, а толь­ко их общий характер существования. Самый общий признак видимого мира — это его существование в про­странстве. Рассматривая пространство, наполнено оно или не наполнено, и каким бы веществом оно ни было наполнено, мы находим, что оно состоит из толщины, ко­торой предел ширина, не имеющая толщины; из ширины, которой предел длина, не имеющая ширины, и из точки, или предела длины, которая не имеет измерения и равна нулю. Дальше мы ничего не находим; но этот предел, этот 0 мы находим на каждом месте пространства, ка­ким бы веществом оно ни было наполнено или не напол­нено, так что мы нигде от него уйти не можем и 0 пред­ставляет нам повсюдное повторение самого себя, как бы далеко оно ни шло и где бы ни было — в веществе или просто в пространстве, так что мы приходим не гипотети­чески, a de facto к ОХоо, или лучше: 0 и оо суть преде -

202

лы, между которыми существует, происходит, развива­ется мир. [...]

Заметим, что мы тут пришли (к 0, взятому в смысле геометрической точки), к 0 пространственному, к преде­лу, или 0 реальному; но что для нашего понимания он не­обходимо является 0 числовым, и мир числовой стано­вится для нас выражением мира пространственного, — его формула, наш антропологический способ измерения реаль­ного мира, наше знание о нем, наша положительная нау­ка. Но об этом впоследствии. Теперь только замечу, что мы пришли не более как к самому точному выражению положений Спинозы, что в основании всего — бесконечное пространство и бесконечная мысль; только у нас выходит важная поправка, что мысль как антропологический спо­соб измерения не есть бесконечная мысль, а может быть только очень определенною мыслью о бесконечном и что она свое числовое, количественное измерение не может начать иначе как с предела числа, выражающего реальный предел пространства, т. е. опять 0, и, далее, всякое наше понимание сведется на количественное; только с той раз­ницей от реального мира, что реальный мир представляет естественную непрерывность, которой до нашего измере­ния дела нет; а мы нашего количественного измерения (нашего числового мира) не можем понять иначе как при известных условиях, и потому наше измерение естест­венной непрерывности (наше понимание реального мира) может быть только приблизительное. Но прерываю эту вставочную главу, которой развитие может прийти только впоследствии, и возвращаюсь к моему предмету (II, стр. 151-156).