[Социология]

Всякое государство имеет целью победу смерти над жизнью. Особенно всероссийское государство... Россия по характеру своему страна полуазиатская, долго страдав­шая безличностью, или, что все равно, патриархальностью отношения лица к семье, к общине, к государственной вла­сти. Общественная инициатива, до сих пор еще весьма слабая, принадлежит в ней не лицу, а общине, а в по­следней опять-таки не лицу, а семье, т. е. главе семей­ства. Лицо в ней сознательно подчинено, робко, бесправ­но: «Я миру не указчик!» Но без личной самостоятель­ности, без личной инициативы и мысли, без личного бунта нет прогресса. Вот чего не должны бы были позабывать наши славянофилы и вообще все слепые поклонники рус­ской общины. Правда, что община наша в экономическом отношении представляет ту огромную выгоду, что, чуж­дая личному праву, она основана на общинной поземель­ной собственности. То, к чему стремятся западные наро­ды, у нас уже есть отчасти действительность: коллектив­ная собственность земли и на основании этой собственно­сти зародыш политической организации: общинный мир. Но этот мир или, вернее, механическое сочетание этого бесчисленного множества отдельных миров, лишенных всякой органической связи между собой и соединенных только внешним образом официальной властью чуждого, враждебного им и поедающего их государства, существует

356

вот уже тысячу лет и до сих пор не произвело из себя ничего путного, кроме этого поганого государства, бича внутри, противочеловеческого пугала снаружи (2, III, стр. 422—423).

С тех пор как я начал заниматься политикой, у меня по отношению к России одна главная мысль, одна цель: разрушение этой империи народной революцией как без­условно необходимое условие освобождения народа; и я бросаю вызов всем моим противникам и клеветникам, вместе взятым, предлагая им указать в моей жизни хоть один факт, одно слово, один поступок, которые находи­лись бы в противоречии этой высшей цели моей жизни (2, III, стр. 182).

Все для трудового народа и все через него.

Пусть станет, наконец, действительностью для трудо­вого народа все, что до сих пор было лишь теологической, метафизической, политической, юридической фикцией: свобода, цивилизация, благосостояние, равенство, справед­ливость, человечность. Для этого необходимо, чтобы все человеческие существа, мужчины и женщины, стали ра­ботниками умственного и физического труда с равными правами и на равных условиях; необходимо, чтобы, как сказано в обращенной к крестьянам прокламации Париж­ской Коммуны, земля (Grund und Boden) принадлежала крестьянам и каждый владел только тем, что обрабаты­вает собственными руками; чтобы орудия, инструменты и фабричные здания принадлежали рабочему, вернее, союзу рабочих, чтобы капитал стал коллективной собствен­ностью и все стали рабочими. Потому что тот, кто живет без труда, ничего не производя, неизбежно живет в ущерб ^ТРУДУ других... Чтобы [...] не существовало больше раз­деление на работников умственного и физического труда, все должны работать и мозгом и рукой, различаясь толь­ко в зависимости от действительных природных своих за­датков. — Для этого необходимо уничтожение юридиче­ских прав, и в первую очередь уничтожение прав насле­дования. [...] Необходимо уничтожение государства, государства, которое с благословения церкви имеет своим назначением одно лишь узаконение, укрепление и охране­ние господства высших классов и эксплуатацию труда народного на пользу богачей. Поэтому необходима реор­ганизация общества снизу вверх путем свободного осно­вания ассоциаций и федераций производственных и сель-

357

скохозяйственных, научных и художественных так, чтобы рабочий стал в то же время и человеком науки и искус­ства, а художник и ученый — человеком ручного труда; эти свободные ассоциации и федерации имеют в основе коллективное владение землей, капиталом, сырьем и ору­диями труда, т. е. всеми ценностями, связанными с про­изводством; в личное владение с правом передачи по на­следству предоставляется только то, что действительно служит для личного пользования и по природе своей не может рассматриваться как капитал, служащий для но­вого производства (2, III, стр. 310—311).

Новейшее капитальное³ производство и банковые спе­куляции для дальнейшего и полнейшего развития своего требуют тех огромных государственных централизации, которые только одни способны подчинить многомиллион­ные массы чернорабочего народа их эксплуатации. Феде­ральная организация снизу вверх рабочих ассоциаций, групп, общин, волостей и, наконец, областей и народов, это единственное условие настоящей, а не фиктивной сво­боды, столь же противна их существу, как не совмести­ма с ними никакая экономическая автономия. Зато они уживаются отлично с так называемой представительною демократиею; так как эта новейшая государственная фор­ма, основанная на мнимом господстве мнимой народной воли, будто бы выражаемой мнимыми представителями народа в мнимо-народных собраниях, соединяет в себе два главные условия, необходимые для их преуспеяния, а именно: государственную централизацию и действитель­ное подчинение государя-народа интеллектуальному уп­равляющему им, будто бы представляющему его и не­пременно эксплуатирующему его меньшинству (1, I, стр. 68—69).

Но и нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить Со­циальную Революцию. Они способны произвести личные или, много, местные бунты, но недостаточны, чтобы под­нять целые народные массы. Для этого необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся всегда истори­чески из глубины народного инстинкта, воспитанного, рас-щнренного и освещенного рядом знаменательных проис­шествий, тяжелых и горьких опытов; нужно общее пред­ставление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал в такая вера в народе встречаются вместе с нищетою,

358

доводящею его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка и никакая сила не может ей воспре­пятствовать (1, I, стр. 95).

Организировать народные силы для совершения такой революции — вот единственная задача людей, искренно желающих освобождения славянского племени из-под мно­голетнего ига. Эти передовые люди должны понять, что то самое, что в прошедшие времена составляло слабость славянских народов, а именно их неспособность образо­вать государство, в настоящее время составляет их силу, их право на будущность, дает смысл всем их настоящим народным движениям (1,1, стр. 114).

Революция — не детская .игра, не академические де­баты, где наносятся смертельные удары лишь тщеславию, и не литературное состязание, где проливаются лишь чер­нила. Революция, это — война, а когда идет война, проис­ходит разрушение людей и вещей. Конечно, очень пе­чально для человечества, что оно не изобрело более мир­ного способа прогресса, но до сих пор каждый новый шаг в истории рождался лишь в крови. Впрочем, реакция не может упрекать в этом отношении революцию. Она всег­да проливала крови больше, чем эта последняя. Доказа­тельством служат парижские избиения в июне 1848 г. и в декабре 1851 г., дикие репрессии деспотических прави­тельств других стран в эту же эпоху и позднее, не говоря уже о десятках, сотнях тысяч жертв, которыми сопровож­даются войны, являющиеся неизбежным следствием и как бы периодической лихорадкой политического и социаль­ного состояния данных стран, называемого реакцией (1, III, стр. 12-13).

Идеалисты выводят всю историю, включая сюда и раз­витие материальных интересов, и различные ступени эко­номической организации общества из развития идей; не­мецкие коммунисты, напротив того, во всей человеческой истории, в самых идеальных проявлениях как коллектив­ной, так и индивидуальной жизни человечества, во вся­ком интеллектуальном, моральном, религиозном, метафи­зическом, научном, художественном, политическом, юри­дическом и социальном развитии, имевшихся в прошлом и происходящих в настоящем, видели лишь отражение или неизбежное последствие развития экономических яв­лений. Между тем как идеалисты утверждают, что идеи господствуют над явлениями и производят их, коммуни-

359

сты, наоборот, в полном согласии с научным материализ­мом утверждают, что явления порождают идеи и что идеи всегда лишь идеальное отражение совершившихся явле­ний; что из общей суммы всех явлений явления экономи­ческие, материальные, явления в точном смысле слова представляют собою настоящую базу, главное основание; всякие же другие явления — интеллектуальные и мораль­ные, политические и социальные — лишь необходимо вы­текают из них.

. Кто прав, идеалисты или материалисты? Раз вопрос ставится таким образом, колебание становится невозмож­ным. Вне всякого сомнения, идеалисты заблуждаются, а материалисты правы (1, II·, стр. 142—144).

Три элемента, или, если угодно, три основных прин­ципа, составляют существенные условия всякого челове­ческого развития в истории, как индивидуального, так и коллективного: 1) человеческая животность, 2) мысль и 3) бунт. Первой соответствует собственно социальная и частная экономия, второму — наука, третьему — свобода (1,11, стр. 147).

Бунт индивида против общества по трудности отли­чается от его бунта против государства. Государство есть историческое переходящее учреждение, временная форма общества, как сама церковь, младшим братом которой оно является... Общество одновременно и предшествует и пе­реживает всякого человеческого индивида, как сама при­рода. Оно вечно, как природа, или, скорее, рожденное на земле, оно продлится, пока будет существовать наша зем­ля. Коренной бунт против общества был бы, следователь­но, так же невозможен для человека, как и бунт против природы, ибо человеческое общество есть в общем не что иное, как последнее великое проявление или создание природы на нашей земле...

Не так обстоит дело с государством. И я не колеблюсь сказать, что государство есть зло, но зло, исторически не­обходимое... Государство вовсе не однозначаще с общест­вом, оно есть лишь историческая форма, столь же грубая, как и .отвлеченная. Оно исторически возникло во всех странах от союза насилия, опустошения и грабежа...

Бунт против государства гораздо легче, потому что в самой природе государства есть нечто провоцирующее на бунт. Государство — это власть, это — сила, это — хва­стовство и самовлюбленность силы (1, II, стр. 269—270).

360

Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; государство без рабства, откры­того или маскированного, немыслимо, — вот почему мы враги государства.

Что значит пролетариат, возведенный в господствую­щее сословие? Неужели весь пролетариат будет стоять во главе управления? Немцев считают около сорока миллио­нов. Неужели же все сорок миллионов будут членами пра­вительства? Весь народ будет управляющим, а управляе­мых не будет. Тогда не будет правительства, не будет го­сударства, а если будет государство, то будут и управ­ляемые, будут рабы (1, I, стр. 294).

В настоящее серьезное время сильное государство мо­жет иметь только одно прочное основание — военную и бюрократическую централизацию. Между монархиею и самою демократическою республикою существенное разли­чие: в первой чиновный мир притесняет и грабит народ для вящей пользы привилегированных, имущих классов, а также и своих собственных карманов, во имя монарха; в республике же он будет точно так же теснить и грабить народ для тех же карманов и классов, только уже во имя народной воли. В республике мнимый народ, народ ле­гальный, будто бы представляемый государством, душит и будет душить народ живой и действительный. Но наро­ду отнюдь не будет легче, если палка, которою его будут бить, будет называться палкою народной (1, I, стр. S3).

Одним словом, мы отвергаем всякое привилегирован­ное, патентованное, официальное и легальное, хотя бы да­же и вытекающее из всеобщего избирательного права, законодательство, власть и воздействие, так как мы убеж­дены, что они всегда неизбежно обращаются лишь к вы­годе господствующего и эксплуатирующего меньшинства, в ущерб интересам огромного порабощенного большин­ства.

Вот, в каком смысле мы действительно анархисты (1, II, стр. 172).

Показав, как идеализм, разделяя абсурдные идеи о боге, о бессмертии души, о врожденной свободе личности, ее моральной независимости от общества, приходит роко­вым образом к освящению рабства и безнравственности, я должен показать теперь, как реальная наука, материа­лизм и социализм — (это второе понятие только полное и логичное развитие первого) — именно потому, что они

361

исходной точкой берут материальную природу и естествен­ное примитивное рабство людей, потому что они ищут эмансипации личности не вне, но в среде общества, не во вражде с ним, но через него, — должны привести так­же необходимо, последовательно к установлению наиболее широкой свободы личности и человеческой морали (3, стр. 33—34).

Отрицание свободы воли отнюдь не есть отрицание свободы. Свобода является, напротив, неизбежным след­ствием и результатом естественной и социальной необхо­димости.

Прим. 1. Человек не свободен по отношению к зако­нам природы, которые являются основой и необходимым условием его существования. Он зависит от законов при­роды, которые властвуют над человеком точно так же, как они господствуют и над всем существующим. Ничто не в состоянии избавить человека от роковой непрелож­ности этих законов; всякая попытка человека к восста­нию против этих законов привела бы его лишь к само­уничтожению. Однако благодаря способности, присущей человеческой природе, как таковой, и которая неизбежно побуждает человека бороться за свое существование, че­ловек может и должен постепенно освобождаться от тяже­лой подчиненности и от естественной и подавляющей его враждебности внешнего мира, который его окружает, — будет ли это в области чисто физической или социаль­ной — при помощи мысли, науки, посредством примене­ния знания к инстинкту желания, т. е. при помощи своей разумной воли.

Прим. 2. Человек является последним звеном, высшей ступенью в непрерывном ряде существ, которые [...] со­ставляют известный нам мир. Человек — животное, кото­рое благодаря более высокому развитию своего организма, в особенности мозга, обладает способностью мыслить и вы­ражать свои мысли словами. В этом состоит все разли­чие, отделяющее человека от всех других видов живот­ных. [...] Различие это, однако, огромно. Это различие — единственная причина всего того, что мы называем нашей историей, сущность и смысл которой могут быть выраже­ны кратко в следующих словах: человек исходит от жи­вотности, чтобы прийти к человечности, то есть к устрой­ству своего общественного существования на основе нау­ки, сознания, разумного труда и свободы.

362

Прим. 3. Человек — животное общественное, подобное многим другим животным, появившимся на земле до него. Человек не создает общества путем свободного договора: он рождается в недрах общества, и вне общества он не мог бы жить, как человек, ни даже стать человеком, ни мыслить, ни говорить, ни хотеть, ни действовать разумно. В виду того что общество формирует и определяет его человеческую сущность, человек находится в такой же абсолютной зависимости от общества, как от самой физи­ческой природы, и нет такого великого гения, который всецело был бы свободен от влияния общества.

Социальная солидарность является первым человече­ским законом, свобода составляет второй закон общества. Оба эти закона взаимно дополняют друг друга и, будучи неотделимы один от другого, составляют сущность чело­вечности. Таким образом, свобода не есть отрицание со­лидарности, наоборот, она представляет собою развитие и, если можно так сказать, очеловечение последней.

Свобода не есть независимость человека по отноше­нию к непреложным законам природы и общества. Сво­бода — это прежде всего способность человека к посте­пенному освобождению от гнета внешнего физического мира при помощи науки и рационального труда; свобода,, наконец, это право человека располагать самим собою и действовать сообразно своим собственным взглядам и убеждениям — право, противополагаемое деспотическим и властническим притязаниям со стороны другого человека или группы, или класса людей, или общества в его целом.

Прим. 4. Не следует смешивать социологических зако­нов, — иначе называемых законами общественной физио­логии и которые столь же обязательны и неизбежны для всякого человека, как и законы физической природы (ибо эти законы по существу своему являются также физиче­скими) , — с законами политическими, уголовными и граж­данскими, которые в большей или меньшей степени вы­ражают нравы, обычаи, интересы и взгляды, в определен­ную эпоху господствующие в обществе или в части этого общества, в отдельном общественном классе. Вполне есте­ственно, что, будучи признаны большинством людей или хотя бы только господствующим классом, эти законы ока­зывают большое влияние на каждого человека — благо­творное или вредное — в зависимости от их характера. Но для самого общества нисколько не хорошо, не

363

справедливо и не иолезно, чтобы эти законы могли быть предписаны властническим или насильственным образом кому бы то ни было вопреки его собственному убеждению. Ибо последнее означало бы покушение на свободу, на личное достоинство, на самую человеческую сущность чле­нов общества (2, III, стр. 121—123).

То, что мы называем человеческим миром, не имеет другого непосредственного творца, кроме человека, кото­рый создает его, отвоевывая шаг за шагом от внешнего мира и от своей собственной животности свою свободу и человеческое достоинство. [...] Фатальная и непреоборимая во всех животных, не исключая самого цивилизованного человека, инстинктивная, можно почти сказать, механиче­ская в низших организмах, более сознательная в высших породах, она⁴ достигает полного самосознания лишь в человеке, который благодаря своему разуму — возвышаю­щему его над всеми его инстинктивными побуждениями и позволяющему ему сравнивать, критиковать и упоря­дочивать свои собственные побуждения — один среди всех животных земного шара обладает сознательным самооп­ределением, свободной волей (1, III, стр. 169).

Единственно благодаря мысли человек достиг созна­ния своей свободы в породившей его естественной среде; но только посредством труда он эту свободу осуществляет. [...] Деятельность, составляющая труд [...], начинает быть собственно человеческим трудом только тогда, когда, на­правленная человеческим разумом и сознательной волей, она перестает служить одним лишь недвижимым и фа­тально ограниченным потребностям исключительно жи­вотной жизни, но начинает еще служить потребностям мыслящего существа, которое завоевывает свою человеч­ность, утверждая и осуществляя в мире свою свободу (1, III, стр. 171).

Человек определяет свою индивидуальность, реализует свою свободу, только соединяясь с теми, кто его окружа­ет, только благодаря совместной работе и могуществу об­щества, вне которого из всех диких животных, сущест­вующих на земле, он остался бы самым тупым и жалким. По теории материализма, теории наиболее логической и естественной, общество совершенно не стремится к огра­ничению и умалению личной свободы, но, напротив, к развитию ее. Оно — корень, дерево; свобода — его плод. Следовательно, в каждую эпоху человек должен искать

364

Свою свободу не в начале, а в конце истории; можно ска­зать, что истинная и полная эмансипация личности — это настоящая, великая цель, возвышенный конец истории.

Совершенно иное получается с точки зрения идеали­стов. По их мнению, человек рождается свободным, бес­смертным и кончает тем, что становится рабом.

Бессмертный и свободный ум, безграничный и само­удовлетворяющийся, он не нуждается в обществе, откуда следует, что вступление его в таковое есть своего рода падение, забвение, утрата сознания своего бессмертия и свободы (3, стр. 9).

На тысячу человек едва ли об одном можно сказать, и то не абсолютно, а относительно, что он хочет и мыслит самостоятельно. Подавляющее большинство людей не только из «невежественных масс», но из среды цивили­зованных и привилегированных классов думает и хочет то, что думает и хочет окружающее его общество. Они по­лагают, конечно, что воля и разум их вполне самостоя­тельны, но в сущности они только рабски, рутинно повто­ряют, с самыми ничтожными изменениями, волю и мысли других. Это раболепство, это рутинность — неиссякаемые источники общих мест; это отсутствие волевого протеста, отсутствие инициативы — глав­ные причины ужасающе мед­ленного развития человеческой истории. Для нас — материали­стов, реалистов, не верующих в бессмертие души и свободу во­ли, — этот процесс, как ни обид­но медленен он, является впол­не естественным фактом (3, стр. 8).

ТКАЧЁВ

Петр Никитович Ткачёв (1844 — 1885) — видный русский социолог, философ и публицист, демократ, идеолог революционного и бланки­стского крыла народничества. Выходец из среднепоместных дво~ рян. В 1861 г. за революционную деятельность был исключен из Петербургского университета. С 1862 г. начал активную теорети­ческую и практическую деятельность, сотрудничал в ряде перио­дических изданий (с 1865 г. — в «Русском слове» и позже —

365

β «Деле»). В 1869 г. Ткачёв был арестован, отбыв срок (16 меся­цев) тюремного заключения, был сослан в Великие Луки, а в 1873 г. »мигрировал во Францию. После неудачной попытки сотрудничать с П. Л. Лавровым во «Вперёд» Ткачёв основал жур­нал «Набат».

Выступал в печати с трудами по философии, социологии, зстетике, политической экономии и статистике. Оказал сильное влияние на течение народовольцев, признав историческое значе­ние политической борьбы. Ошибочные взгляды Ткачёва на госу­дарство были подвергнуты критике Энгельсом.

Тематическая подборка фрагментов из произведений фило­софа осуществлена автором данного вступительного текста В. В. Богатовым по изданиям: 1) П. Ткачёв. Избранные сочи­нения, т. 1—6. М., 1932—1937; 2) «Дело», 1877, Μ 4; 3) «Дело», 1869, Μ 2; 4) «Библиотека для чтения», 1863, Μ 2; 5) «Дело», 1869, № 3; 6) «Дело», 1868, № 5; 7) «Дело», 1877, Μ 8.